Валентин вернулся аж через полчаса. По выражению его лица она поняла, что все устроилось.
– Только мне сказали, что инструмент слишком расстроен, чтобы на нем играть…
– Мы позвоним прямо отсюда в контору, занимающуюся настройкой, и я оплачу всю работу.. После этого они сами отдадут мне ключ от этой комнаты. А пока все равно пошли…
– Ты уверена, что дойдешь?
– Совершенно. Ты же сам слышал, что никакие жизненно важные органы не задеты. А шов почти затянулся…
– Не затянулся, а воспалился…
– Значешь, а тебе не кажется все это символичным?
– Что именно?
– Как что, ведь и мне досталось от этой истории… Только мне повезло, и я жива осталась… Обидно, правда, что я так ничего и не узнала: за что убили Селиванова?
– Даже я и то понял: за Родионова. Он что-то знал о нем…
– Ерунда. Его убил Бурковиц, а он не политик, хирург, к тому же – старик…
– А может, он одержимый был… фанат по политической части… В таком солидном возрасте, в каком был Бурковиц, часто едет крыша именно на политической почве… Человек хочет изменить мир…
– Если он и был фанатом, то совершенно по другой части.
– По какой?
– Его медсестра сказала, что он был антикваром.
– А что же ты до сих пор молчала? Может, Селиванов и Бурковиц были связаны именно антиквариатом… А ты ломаешь голову над политическим мотивом. Гибче надо быть, гибче…
– Да, действительно, я как-то об этом не подумала… Жаль, что Сапрыкин далеко, он бы помог мне добраться до сокровищ Бурковица… Глядишь, что-нибудь да прояснилось бы… Валь, а ведь ты тоже похудел… Иди сюда, – она притянула его к себе и поцеловала, – напрасно я тебя сюда притащила, весь отпуск тебе испортила.
– Глупости. Если бы не я, неизвестно, увиделись бы мы с тобой когда-нибудь или нет…
– Ну ладно, теперь пойдем… Давай, я обопрусь на твою руку…
Они вышли из палаты и спустились на лифте на первый этаж, где в самом конце левого крыла клиники находился «красный уголок».
Увидев старенькое пианино, Наталия почувствовала себя предательницей: как же долго она не играла! Разве что для дела, а для души? Она не помнила, когда последний раз садилась за инструмент, чтобы просто помузицировать. А ведь музыка еще совсем недавно была частью ее жизни…
Она открыла крышку и прикоснулась пальцами к пожелтевшим клавишам, и сразу же вспомнила свою музыкальную школу, где работала преподавателем сольфеджио и музлитературы, вспомнила обаятельную и нестареющую Бланш, своих учеников… Но потом воздух вокруг нее стал сгущаться, превращаясь в плотную прозрачную цветную массу, которая прямо на глазах стала расцвечиваться все новыми и новыми оттенками, все больше оранжевого и какого-то солнечного света… Персиковые тона сменялись на бежевые, желтые, розовые, красные на янтарные, и все это закружилось, смешалось, а потом распалось на отдельные фрагменты, один из которых выделился и стали четче обозначены контуры: она увидела девушку, необычайно хорошенькую, с белой кожей и нежным румянцем во всю щеку, оранжевые волосы ее, рассыпанные по обнаженным плечам, словно источали мягкий и теплый свет; на девушке было полосатое, синее с белым, изящное платье с белым кружевным воротником, начинавшимся низко, почти у самой груди; она улыбаясь несла поднос, на котором стоял начищенный серебряный кофейник и крохотный фарфоровый, розовый с белым, молочник… Девушка сначала двигалась, она шла навстречу Наталии, но потом остановилась, замерла и так и застыла с очаровательной улыбкой на лице. И словно откуда-то сверху раздался пространственный, гулкий, как это бывает в музеях, женский голос: «Творчество малоизвестного у нас в стране французского постимпрессиониста Роже Лотара, привлекает к себе внимание искусствоведов, которые почти каждый год открывают его для себя благодаря рассекречиванию частных коллекций… Оказывается, Роже Лотар, будучи одержим страстью ко всему мистическому, перед смертью припрятал большую часть своих произведений в тайниках… Его картины находят по всей Франции и даже за рубежом. Его манера письма, характерная только для него техника, стиль невозможно спутать ни с кем другим. Кроме того, поражает цветовая гамма его полотен: все они насыщены солнцем. Некоторые упрекали его в подражании Огюсту Ренуару, но Лотар уникален сам по себе… Что же касается его солнечного мироощущения, то здесь каждый волен истолковывать по своему такую тягу в золотисто-розовым тонам. Десять лет тому назад, в маленьком местечке, неподалеку от Тулузы в одном летнем кафе обнаружили довольно большое полотно Роже Лотара, которое хозяин кафе продал Лувру за пятьдесят миллионов франков. На картине была изображена рыжеволосая девушка с серебряным кофейником на подносе, картина так и называлась „Рыжая девушка с кофейником“. Но до Лувра картину не довезли – она была похищена по дороге…»
Затем звук исказился, как это бывает при увеличении скорости магнитной ленты, а потом наоборот, поплыл, хрипя и съезжая все ниже и ниже, до глубоких басов, пока не затих совсем.
Наталия от волнения и слабости вспотела. Она оглянулась: Валентин стоял позади и смотрел на нее с испуганным выражением лица.
– Что случилось? Почему ты так странно на меня смотришь? – спросила она, вытирая ладонью пот со лба. – Что-нибудь не так?
– Мне показалось, что ты говорила на французском. Ты знаешь французский язык?
– Нет, конечно… А что я играла?
– По-моему, это было искаженное до неузнаваемости «Болеро» Равеля. Инструмент, по-моему, пора на свалку…
– У меня кружится голова… Отведи меня, пожалуйста, в палату… Мне кажется, я сплю на ходу…
***
После того, как Валентин уехал к Полине на квартиру, чтобы переночевать и утром вновь приехать в больницу, Наталия крепко уснула. А когда проснулась, была ночь. Больница спала. «При чем здесь Роже Лотар? И почему я о нем ничего не слышала? Какое красивое название для картины «Рыжая девушка с кофейником»… Имеет ли это какое-нибудь значение в моем деле? Ведь Полина тоже была рыжая… Нет, все не то… А что, если связать Бурковица, этого таинственного антиквара, хирурга и убийцу, с именем Роже Лотара… Понятное дело, это не он украл «Рыжую девушку…", но он мог КУПИТЬ ее… Или найти покупателя… Я вот тут лежу и бездельничаю, а ведь надо работать… И еще: Полина. Откуда у нее деньги на цюрихский особняк? И почему она ничего не рассказала о том, что ей вырезали аппендицит? Все элементарно: она просто не сочла это необходимым. Операция легкая, обычная, а если учесть, что она вообще не любит (не любила…) распространяться о своих болезнях, то все вполне понятно. Хотя непонятно, почему Романов сказал, что у нее ДВОЙНОЙ