Читать интересную книгу Прорыв. Боевое задание - Михаил Аношкин

— Р-разойдись!

Через час отряд был построен снова, и это уже был другой отряд. И ремень нашелся, и обмотки нашлись, у кого их не было, и бравая выправка появилась.

Анжеров повел бойцов в деревню.

На окраине притулилась старая, с почерневшей соломенной крышей клуня. В ней и разместился отряд. От каждого взвода выделили уполномоченных и послали по домам собирать продукты.

То был самый радостный день за время лесных скитаний. Ели до отвала, хотя было строжайше наказано воздерживаться от слишком обильной еды после стольких дней голодухи.

Мужчин в деревне почти не было — ушли на войну. К клуне потянулись женщины — скорбные и словоохотливые. Рассказывали про фашистов. Постреляли кур, порезали свиней в первый же налет. В деревне больше суток не задерживались, видно, боялись — вокруг дремучие леса. Наезжали не раз, все тайники повытряхивали. Шарили по сундукам. Мало-мальски годное белье, приличную одежонку — забрали. Ничем не погнушались. Что за люди?

Позже всех приплелся мужик, у которого вместо правой ноги заправлена на ремнях деревяшка. Сел на камень возле входа в клуню и развернул кисет. Вокруг сгрудились бойцы. Кисет с зеленым самосадом пошел гулять по рукам и скоро опустел. Самосад был ядреный, деручий, и у многих отселе первой же затяжки выдавились слезы. После листьев и мха это было курево. Да еще какое!

Курили. Расспрашивали мужика о том и о сем. В это время на востоке родился гул. Он приближался, нарастая и нарастая. Самолет. Анжеров ради предосторожности приказал спрятаться в клуне и возле нее, чтоб ни одна живая душа не маячила на открытом месте.

Андреев привалился плечом к дощатой стене клуни и, прикрыв глаза от солнца ладонью, искал в голубом небе самолет. Нашел. Тот летел на небольшой высоте и держал курс прямо на деревню. Его видели уже многие. Кто-то с опаской предположил:

— Сейчас даст прикурить!

— Да он и не видит нас, — возразил другой.

— Зачем ему видеть? Доложили немцы, которые были здесь утром.

А что? И так могло быть. Некоторые отодвинулись поглубже в клуню, как будто там можно было спастись от бомбы.

И вдруг звонкий крик:

— Братцы! Наш! Советский!

В самом деле, на крыльях уже ясно различались красные звезды. Подвластные радостному крику, красноармейцы повскакали, выбежали на открытую площадку и, задрав головы, махали кто чем: пилотками, фуражками, винтовками. Один умудрился схватить каравай хлеба и размахивал им.

Заметил летчик бойцов, приветствовавших его с земли, или нет, но, пролетая над деревней, что-то выбросил из кабины. Это «что-то» рассыпалось на белые листки, которые, трепыхаясь и отсвечивая на солнце, падали на землю.

Дул слабый ветерок — у березки, что росла за клуней, шевелились листья. Листовки стало относить за околицу. Туда кинулись и бойцы.

— Отставить! — пытался остановить их Анжеров. Некоторые нехотя замедлили бег, остановились в нерешительности, а передние и не слышали приказа командира. На помощь капитану пришел Игонин, и вдвоем вернули к клуне добрую половину бойцов: не могли допустить, чтоб все бойцы отряда сломя голову кинулись за листовками. Один пулеметчик мог запросто перестрелять всех. Может, на окраине, где-нибудь в леске, притаился в засаде враг и только ждет, чтоб уничтожить отряд?

Когда Григорий вернулся, взбудораженный, веселый, показал листовку, капитан отозвал его в сторонку, чтоб никто не слышал, и дал нагоняй да пристыдил за то, что он тоже бросился за листовками. Могло же всякое произойти! Андреев боялся от стыда поднять глаза и прямо взглянуть на командира. Анжеров, поняв, что проборка дошла до самого сердца, смягчился и взял из рук Григория листовку.

Развернул, держа обеими руками, быстро пробежал глазами полосы. И посветлело у капитана лицо, разгладились морщины. Видно, прочел то, что ждал прочесть, видно, получил ответ на мучивший вопрос.

Вернул листовку Григорию, сказал:

— Действуй, политрук. Здесь твоя работа.

Отряд устроился в клуне. На улице остались лишь часовые и наблюдатели. Григорий вслух начал читать листовку. Мужик тоже остался слушать и мешал, то и дело выкрикивая:

— Вот, ё мое, а? Понятное делю!

— Папаша, — не стерпел Григорий. — Прошу не перебивать.

— Читай, читай, ё мое. Я ничего!

Хотя он и после этого мешал, но Андреев уже не обращал внимания. Бойцы притихли. Только сейчас, слушая, что написано в листовке, они в полной мере поняли, какая огромная беда свалилась на Родину. Сначала не верилось, что фашисты могут так потеснить наших. Могли они, конечно, местами иметь успех, например, в Западной Белоруссии. А в других местах их бьют, не давая опомниться. На самом же деле положение куда серьезнее, чем представлялось. Но главное было не в этом. Листовка призывала подниматься на борьбу всех, она давала советы, какими методами вести борьбу в тылу врага. Как раз это и совпадало с тем решением, которое нынче принял капитан Анжеров, и это его обрадовало. Значит, он сориентировался правильно, значит, скитаясь но лесу не потерял чутья к тому, что делалось вокруг.

Листовка называла войну Отечественной. Бойцы слышали об этом впервые. Отечественная война. Война за Отечество, за социалистическое Отечество. Торжественно и грозно звучали эти слова, заставляя бойцов распрямлять плечи и строже хмурить брови.

Это к ним обращается Родина — подниматься на священную Отечественную войну, ко всем сразу и в отдельности к каждому.

Когда Андреев кончил читать, никто не шелохнулся. Чуть позднее мужик, глубоко вздохнув, проговорил тихо:

— Ох, ё мое!

Наконец поднялась рука:

— Можно вопрос?

Это Феликс. Григорий оглянулся на капитана, как бы ища поддержки: что делать? Тот пожал плечами, что означало: к тебе обращаются, ты и решай. Может, у меня к тебе тоже есть вопрос? Почему бы ему не быть?

— Говори, — разрешил Андреев.

— А мы как?

— Не понимаю...

— Что будет с нами?

— Как что? Будем продолжать двигаться к фронту, к своим.

— Неправильно! — крикнул боец с горбатым носом, тот, который ходил в деревню старшим разведчиком, — Грачев.

Бойцы зашумели.

— Тихо! — Андреев поднял правую руку, требуя успокоиться, и попросил, когда смолк гул: — Объясни, Грачев.

Грачев встал, оправил гимнастерку и степенно ответил:

— Я понимаю так: листовка призывает нас колотить врага в тылу. Это нас очень даже касается. А мы? Выбираем дорожку поглуше да поспокойней.

— Умный какой! У тебя что, лоб медный, пули его не берут? — крикнул незнакомый Григорию боец из самых задних рядов.

— О моем лбе разговора нет, — спокойно возразил Грачев. — Он такой же, как и у тебя. Пули от него не отскакивают. Но совесть надо иметь. Моя совесть не велит мне прятаться в берлоге, когда кругам идет бой.

Опять загалдели. Шобик, которого Григорий спас от изгнания, шипел на ухо Сташсвскому:

— Как куропаток, перещелкают. Группами надо расходиться, так незаметнее, и до своих целехонькими доберемся.

Игонин сидел недалеко и слышал этот шепот, про себя обозвал Шобика гадюкой и, вскочив на ноги, крикнул:

— Прекратить галдеж!

Облизал языком пересохшие вдруг губы и уже спокойнее продолжал:

— Слышу тут разные разговорчики. Одни свои лбы берегут, другие треплются, мол, группами надо расходиться. Между прочим, немцы этого от нас и хотят. Ясно? Чтоб мы носа не показывали, чтоб по одному разбрелись, как бараны. Это фашистам на руку, они спасибо скажут тем, кто зовет по одному расходиться. Неправду говорю?

— Правду, — откликнулся Грачев.

— То-то! — удовлетворенно произнес Петро. — Теперь надо так: бить фашистов в хвост и в гриву и все равно двигаться к своим на соединение.

— Ах, ё мое, — заерзал мужик. И тут Игонин обратил на него внимание. — А! — воскликнул он, поворачиваясь к мужику. — Мое почтение!

— Доброго здоровьечка!

— Папаша, а не тебя ли тетушка искала, здоровенная такая, в плечах сажень. Правда, ребята?

— Верно!

— А в руках у нее дрючок.

— Не-е! Кнут!

— Ха-ха!

Мужик растерялся, но Игонин отдал должное его сообразительности: догадался, что вежливо выпроваживают, и попятился к выходу, неловко переставляя деревяшку. Когда был уже в дверях, Грачев громко крикнул:

— Спасибо, папаша, за табачок!

Разговор продолжался. Позднее к Анжерову и Игонину подошел горбоносый Грачев с товарищем и сказал капитану:

— Мы тут посоветовались, товарищ командир, и решили спросить: разрешите ночью пощупать шоссе?

— Кто «мы»? — спросил Анжеров.

— Коммунисты взвода автоматчиков.

Петро довольно улыбнулся: мол, мои, не чьи-нибудь!

— Хорошо, — согласился Анжеров и повернулся к Петру Игонину: — Всем взводом! Ясно?