Читать интересную книгу Оле, тореро! - Шарль Эксбрайя

— Опекаешь его, как наседка цыпленка? — иронически заметила она.

Я не ответил, боясь поддаться переполнявшим меня гневу и печали. Жена Луиса подошла ко мне.

— Что с тобой, Эстебанито?

Теперь ей вздумалось пустить в ход чары!

— Оставь меня в покое!

— Разве я перестала быть твоим другом?

Напрасно она настаивала — я и так изо всех сил боролся с собой, чтобы не высказать правду ей в лицо. К счастью, появление Луиса избавило меня от необходимости отвечать. Он уже заканчивал одеваться, когда в дверь неожиданно постучали. Слуга принес на подносе письмо.

— Для сеньора Вальдереса. Только что принесли.

Получив чаевые, парнишка исчез. Луис распечатал конверт.

«Готовься предстать перед Господом, Луис Вальдерес, ибо бык убьет тебя завтра».

Еще ни разу в жизни я не слышал, чтобы Луис позволил себе такие крепкие выражения. Консепсьон осенила себя крестным знамением. Перед боем вести себя так нельзя. Это значит призывать дьявола и искушать Небо. Я поспешил к телефону и позвонил дежурному. Оказалось, что письмо принес мальчишка из тех, что вечно крутятся на улице. Ни найти, ни тем более опознать его было невозможно. Положив трубку, я вспомнил об утренней прогулке Консепсьон. Наверняка, она выбрала мальчишку в каком-нибудь удаленном от нашей гостиницы квартале, дала ему несколько песет и попросила принести письмо в определенное время. Разоблачение, может быть, спасло бы Луиса от смерти, но навсегда сломило бы его. Какой мужчина не утратит вкус к жизни, узнав, что его жена — преступница и жаждет его убить? Однако я твердо решил все рассказать после корриды — и в том случае, если Бог не допустит трагической развязки, и, тем более, если дело кончится плохо.

Весь день Луис почти не выходил из комнаты. Ближе к вечеру зашел Рибальта. Заметив состояние тореро, он не стал скрывать от меня своей тревоги. В это же время приехали и прочие члены куадрильи.

На следующий день я заставил Луиса до полудня пролежать в постели, а сам, сидя рядом, читал. За все это время Вальдерес ни разу не открыл рта. Страх продолжать делать свое дело. До завтрака тореро даже не дотронулся, а когда пришло время одеваться, я заметил, что по лицу его текут струйки пота. Одеть Луиса мне удалось лишь с величайшим трудом — так резки, почти судорожны стали его движения. При этом, не желая признаться себе в этом, матадор накинулся на меня:

— Да будь же немного повнимательнее, Эстебан! Что с тобой сегодня?

Я воздержался от ответа. Обычно он просил стянуть пояс как можно туже, поскольку любил чувствовать себя подтянутым, но тут впервые потребовал обратного.

— Не сжимай так сильно! Ты что, хочешь, чтобы я задохнулся?

Я понимал, что ему трудно дышать. Предстоящее выступление с минуты на минуту рисовалось ему все мрачнее. Уже одетый, Луис сел в кресло и попросил сигарету.

— Послушай, Луис, ты же знаешь, что перед боем лучше не…

— Делай, что я говорю! Разве не я тебе плачу? А значит, слушайся и молчи!

Сейчас передо мной сидел не мой старый друг Луис Вальдерес, а несчастный, охваченный паническим ужасом человек. Меня страшно мучило то, что я ничем не мог ему помочь.

— Что за дурацкое ремесло мы выбрали… — вдруг сказал матадор тусклым, бесцветным голосом.

Итак, страх окончательно сломил его волю. Я молчал.

— Тебе-то, конечно, начихать! Ты за загородкой. Удары рогом получают другие, а ты только деньги гребешь!..

Я твердо решил выслушать и вытерпеть от этого обуреваемого страхом человека решительно все. Покинуть его сейчас было бы преступлением. Но мое молчание лишь еще больше выводило Луиса из себя.

— Отвечай! Да отвечай же!

Я старался двигаться как можно медленнее, надеясь мнимым спокойствием воздействовать на больные нервы Луиса.

— Что я могу ответить тебе, Луис? Ты меня оскорбляешь… Не знаю почему, но ты вдруг решил перечеркнуть всю нашу дружбу.

Он хмыкнул с перекошенным от ненависти лицом.

— Наша дружба? О чем ты говоришь? Да ты ненавидишь меня с тех пор, как я отнял у тебя Консепсьон!

— Не говори глупостей!

— Глупостей? Посмей только сказать, что это не из-за нее ты так и не женился! Попробуй убедить меня, будто ты ее больше не любишь! А к тому же еще и скажи, что, если я исчезну, не захочешь занять мое место возле нее.

Я не знал, долго ли еще смогу сдерживаться, ведь что бы то ни было, а все же Луис зашел уж слишком далеко… Без истерики, спокойно глядя ему в глаза, я проговорил:

— Да, это из-за Консепсьон я так и не женился. Да, я по-прежнему ее люблю и буду любить всегда. Да, я хотел бы прожить рядом с ней до конца жизни. Но, кажется, я никогда этого от тебя не скрывал.

И тут я понял, что женщины, о которой я говорю, уже нет на свете. Ибо преступница, каковой стала подруга матадора, нисколько не напоминала девушку, воспоминание о которой жило во мне. Луис окончательно обезумел и, накинувшись на меня, завопил:

— Так ты признаешься, да? О, теперь-то я раскусил твою игру. Ты надеешься, бык сделает то, на что ты сам так и не осмелился, — избавит тебя от моего присутствия. Вот зачем ты приехал за мной в Альсиру! Ты убийца, Эстебан, вот ты кто: убийца!

— Луис!

Мы вместе обернулись к двери, откуда раздался вскрик. Консепсьон пристально смотрела на нас.

— Ты… ты была здесь? — пробормотал вдруг отрезвевший матадор.

— Да, и все слышала… Как тебе не стыдно, Луис, обвинять своего лучшего друга, почти брата, пожертвовавшего всей жизнью? Того, кто из любви ко мне отдал тебе все? Уж не забыл ли ты, чем обязан Эстебану?

И тут, окончательно утратив власть над собой, он разрыдался. Консепсьон хотела броситься к мужу, но я, опасаясь худшего, перехватил ее по дороге.

— Оставь его в покое… Луис может не простить тебе, что ты видела его в таком состоянии… Лучше я один останусь с ним… Между собой мужчины не так церемонятся.

Немного поколебавшись, Консепсьон согласилась. Я проводил ее до двери и выпустил в коридор.

— Что с ним? — шепнула Консепсьон, когда я уже собирался закрыть дверь.

— Страх.

Может быть, я ошибся, но мне показалось, что в глазах Консепсьон сверкнуло торжество. У меня сжалось сердце. Неужели она могла до такой степени измениться?

— Прости мне все эти глупости, Эстебан! — попросил Луис, когда я снова подошел к нему.

Я прервал его:

— Пустяки, Луис. А вот что тебе действительно необходимо, так это взять себя в руки.

Он вздохнул, пытаясь смириться с неизбежным.

— Да, ты прав… Там уже собрались тысячные толпы, и все ждут. Им, видишь ли, интересно, кто кого убьет: я быка или бык меня… И, я уверен, многие очень надеются на второй вариант…

— Ты с ума сошел!

— Брось, Эстебан, как будто ты сам не знаешь!

К несчастью, он был прав.

— Передай мне лучше куртку.

Луис накинул короткую ослепительно белую куртку, густо затканную серебром. Белый шелк еще больше подчеркнул смертельную бледность лица, придав облику тореро какую-то призрачную нереальность.

— Его звали Ислено… того быка, который убил здесь Манолето шестнадцать лет назад… — неожиданно сказал Луис.

Я не проронил ни слова, с ужасом наблюдая, какие разрушения страх произвел в мозгу моего друга, а он, не обращая внимания на мое присутствие, продолжал оглашать скорбный список:

— И Балаор — того, кто убил Хоселито в Талавера де ла Рейна… А того, кто убил Игнасьо Санчеса Мехиаса в Мансанарес эль Реаль, — Гранадино… Любопытно, запомнят ли имя того, кто убьет меня?

Я подошел к Луису, схватил его за плечи и яростно потряс.

— Ты спятил или что, Луис? Думаешь, очень умно так себя вести, когда меньше чем через час тебе выходить на арену?

Вальдерес посмотрел на меня невидящим взглядом и, как во сне, принялся читать стихи Федерико Гарсиа Лорки на смерть Игнасьо Санчеса Мехиаса[38]:

И катафалк заменил ему ложеВечером, в пять часов.Скорбною флейтой вскрикнули костиВечером, в пять часов.Бык рванулся виденьем безумнымВечером, в пять часов.Агония радугой расцветалаВечером, в пять часов…

Я чувствовал, что схожу с ума.

— Замолчишь ты или нет? Да замолчи же!

Но Луис невозмутимо, будто и не слыша моего крика, продолжал:

Уже, ковыляя, брела гангренаВечером, в пять часов.Ирисов стрелы — в зелени пахаВечером, в пять часов.

Я попытался заткнуть уши, но все-таки слышал эту раздирающую душу скорбную песнь, которую каждый испанец знает наизусть.

О, как солнце сжигало раныВечером, в пять часов.Как толпа колотила окнаВечером, в пять часов.

Голос Луиса перешел в дрожащий стон. Так поют наши андалузские канте хондо:

О, ужасные пять часов!На пяти все стрелки застыли.То было вечером, ровно в пять часов вечера.

А потом самым обычным тоном Луис предложил: