Читать интересную книгу Инерция страха. Социализм и тоталитаризм - Валентин Турчин

Безапелляционное догматическое провозглашение существования чего бы то ни было неприемлемо для ученого. Современ­ный позитивизм, в отличие от его ранних форм, готов принять любые языковые конструкции, если они способствуют организации чувственного и духовного опыта. Если, например, четырехмерная модель мира объясняет экспериментальные факты, то мы можем говорить, что четвертое измерение существует без всяких кавычек, как мы говорим о существовании ньютоновской силы тяготения. И если бы в нашем распоряжении были какие-то факты, которые было бы удобно описывать как продолжение существования души после распада тела, то мы говорили бы о бессмертии души. Но в традиционных религиях трансцендентные понятия вводятся догматически, и существование запредельного понимается без всякого анализа, чисто метафизически: что оно "на самом деле" существует и об этом становится известно благодаря "откровению". Уче­ный не может рассматривать так понятое "существование" иначе как чистый самообман, поэтому все эмоциональные ас­пекты трансцендентного для него теряются: они вянут и гибнут от сурового дыхания неверия. В интеллектуальном плане на этой основе также нельзя построить чего-либо достойного уважения. Христианская теология поражает меня своей уны­лой бесплодностью. В свое время она, конечно, была важной формой интеллектуальной жизни, но сейчас ее нельзя рассматривать иначе как анахронизм. Я, правда, не могу причислить себя к знатокам теологии. Но я пытался познакомиться с ней, читал, в частности, одно элементарное введение в христианское мировоззрение, рассчитанное на новичков. Когда речь идет о Христе и нравственных принципах его учения, это живые человеческие слова. Когда начинается теология, читать стано­вится невозможно.

Тем не менее, я привел выдержку из Камю не столько для того, чтобы спорить с ним, сколько для того, чтобы согласиться в главном — в противопоставлении трансцендентных религий различным видам идолопоклонства. Но я хочу осмыслить это противопоставление не в традиционных (для религий) ме­тафизических терминах, а с точки зрения операционалистской: нас будет интересовать вопрос, в каких именно наблюдаемых проявлениях различаются идолопоклонство и трансцендент­ная религия. Поставив так вопрос, мы приходим к следующему определению: идолопоклонство связывает религиозное чувст­во с конкретными предметами, трансцендентная религия — с предельно абстрактными понятиями.

В плане эволюционных возможностей различие между этими двумя видами религии чрезвычайно велико. Идолопоклонство неминуемо ведет к ограничению творческой свободы, к застою и окостенению общества. Трансцендентная религия по край­ней мере допускает бесконечное развитие. Ибо содержание аб­страктных понятий меняется по мере эволюции культуры; це­ли, сформулированные в предельно абстрактных понятиях, трансцендентны, недостижимы, как и подобает Высшим Целям.

Идолопоклонство зовет человека к идолу, трансцендентная религия — к Богу, то есть в смутно угадываемую бесконечность. Именно в абстрактности Высшей Цели, а не в наличии мета­физической трансцендентности состоит наблюдаемое разли­чие. Великие монотеистические религии стали возможны лишь после достижения некоторого уровня абстрактного мышления. Бог этих религий — абстрактная идея.

В своем конкретном социальном воплощении никакие транс­цендентные религии не свободны полностью от идолопоклонст­ва (чего стоит один принцип непогрешимости Римского Папы). В процессе конкретизации абстрактных идей конкретные цели и предметы становятся их воплощением. Когда они засло­няют собой фундаментальные абстракции, можно говорить об идолопоклонстве. В таких случаях борьба против идоло­поклонства - это борьба за возрождение и обновление подлин­ной трансцендентной религии. Реформация в Европе дает яркий тому пример. Идолопоклонство — одно из варварств трансцен­дентной религии. Если мы находим его в христианстве, то не удивительно, что мы находим его и в социализме. Культ вождя, культ класса, культ расы — различные формы социалистиче­ского варварства. Культ нации, который в 20-ом веке стал всеоб­щим бедствием, — также варварская форма социализма; совре­менный национализм силен и страшен тем, что имеет религиоз­ную окраску: здесь действует человек Достоевского, а не чело­век Маркса. Наконец, культ человечества в целом — это тоже идолопоклонство и варварство. Никакие конкретные люди — ни по отдельности, ни в своей совокупности — не должны стоять на верхней ступеньке иерархии целей и планов. В лучшем слу­чае культ человечества - это пошлое самолюбование и само­восхваление, нужное лишь тому, кто в сердце своем не ощуща­ет грандиозности "феномена Человека". Стыдно смотреть на тысячи плакатов: "Слава КПСС!", "Да здравствует Коммуни­стическая партия Советского Союза!", "Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи" и т.п., которые развешиваются по всему Советскому Союзу по инициативе и под наблюдением этой са­мой партии. Было бы очень грустно, если бы эта манера само­восхваления (отражающая, в сущности, комплекс неполноцен­ности) распространилась на все человечество.

Определяя социализм как религию интеграции, я стоял на позиции описательной, а не нормативной. Я пытался лишь выя­вить ту общую основу, которая роднит различные социалисти­ческие течения и придает им жизненность. Но это не значит, что я вообще не намерен становиться на нормативные позиции, то есть высказывать свои суждения о том, каким должен быть социализм. Я намерен. Можно даже сказать, что я намерен проповедовать определенную религию или определенную фор­му религии. И эта религия будет тесно связана с наукой, неот­делима от нее, подобно тому как монотеистические религии неотделимы от языка, содержащего абстрактные понятия. Ирония Камю — как по поводу моды на "Святых Павлов", так и по поводу "просвещающей силы науки" — меня не тро­гает- Я не вижу, почему проповедь новой религии должна рас­сматриваться как более претенциозное дело, чем провозглаше­ние новой научной теории. В конце концов, религий существу­ет столько же, сколько людей. Человек, пытаясь ответить на вопрос, зачем он живет, приходит к выводам, которые могут быть по меньшей мере столь же интересны для его собратьев, как выводы о движении планет или строении тела насекомых. Тот факт, что его выводы имеют нормативный характер, не сви­детельствует о нескромности: ведь таков характер предмета, с которым имеет дело религия. А наука и в самом деле обла­дает огромной просвещающей силой, хотя она никогда не пре­тендовала на то, чтобы заменить собою полицию.

В свете сказанного, я делаю нормативный вывод: религия должна основываться на предельно абстрактных формулиров­ках, связанных с Высшей Целью. Мое описательное определе­ние социализма опирается на никак не конкретизированное понятие интеграции человечества и, следовательно, удовлетво­ряет этому требованию. Оно очень широко и включает, в частности, варварские формы социализма. Я буду строить норматив путем сужения этого определения. Но сужение не есть полная конкретизация. Постоянная часть религии должна сохранить предельно абстрактную формулировку, выраженную в понятиях, взятых из науки и трансформирующихся по мере развития науки. Такую религию можно назвать трансцендентной. Она является естественным продолжением метафизически

трансцендентных религий в обществе, принявшем критическое научное мировоззрение. Если воспользоваться метафорой Камю, такая религия не "горизонтальна", а "вертикальна", направле­на ввысь: ее идеалы, вызывающие религиозное чувство, лежат не в сфере непосредственно окружающих нас явлений, а в абстракциях высокого уровня. Замена метафизической транс­цендентности на подлежащую критическому анализу трансцендентную абстрактность — неизбежный результат вторжения в область религии философии современного ученого.

Знание и воля

Я приведу еще одну выдержку из Камю. Сравнивая реальность сталинской империи с предсказаниями марксизма, он пишет:

"Как мог так называемый научный социализм до такой степени противоречить фактам? Ответ прост: он не был научным. Напротив, его поражение явилось результатом его весьма сомнительного метода, претендовавшего на то, чтобы быть одновременно детерминистическим и пророческим, диалектическим и догматическим... Задачей исторического материализма может быть только критическое исследование современного общества; оставаясь в рамках научного метода, он может приводить лишь к некоторым предположениям об обществе будущего. Не потому ли важнейший труд Маркса называется "Капитал", а не "революция"? Маркс и марксисты ударились в предсказание будущего, в пророчества о неизбежной победе коммунизма в ущерб своим собственным постулатам и научному методу... Марксизм не научен: в лучшем случае он обладает научными предрассудками. В нем ярко проявилось глубокое различие между научной логикой, этим плодотворным инструментом исследования, мысли и даже восстания, и исторической логикой, которую изобрела немецкая идеология путем отрицания всех принципов. Историческая логика — это не та логика, которая может, в рамках своих собственных функций, выносить сужде­ние о мире. Претендуя на суждение о событиях, она в действи­тельности определяет их, выступая как явление воспитывающее и всепобеждающее... Эта псевдологика в конце концов отождествляет себя с хитростью и стратегией, стремясь к созданию идеологической империи. Какую роль может играть наука в этой концепции? Ничто не лишено в такой степени тенденции к завоеванию, как рассудок. Историю не делают со щепетиль­ностью, требуемой наукой; можно даже сказать, что с того мо­мента, как мы решаем действовать с научной объективностью, мы обречены на безуспешность попыток делать историю. Рас­судок не проповедует, а если он проповедует, то это не рассу­док".12