— Клянись и ты, что верен будешь до гроба, — толкнула Софка Лариона локтем.
— Рано, поди, требовать с меня клятву. Суженым не назвался.
— Назовешься, клянись. Вижу, куда клонишь.
— Ладно, буду верным до гроба.
— Смотри, могу и убить, мы, Пятышины, тожить бываем круты.
— Отчего же не была крутой к Андрею?
— Не твоего ума дело.
— Прости, господи, им согрешения, вольные или невольные. Веруют они в отца и сына и святского духа. Страшатся они дальней дороги, вот и впали в язычество, — тихо говорил Ефим поодаль от ссыльных.
А над обозом уже кружилась стая ворон. Феодосий кивнул на ворон, бросил с горькой усмешкой:
— Этим будет пожива.
Кричали вороны. Одно их беспокоило и смущало, что не слышно было бряцания оружия, ружейных выстрелов. Они-то помнят походы Пугачева. Грохот боев и запах крови — все помнят. Здесь не то, но знали, что и тут будет пожива. Быть пиру! Они долго будут лететь вслед обозу, криком своим напоминать о смерти и превратностях судьбы, страх нагонять. Быть пиру!..
Этот обоз не из тех, который везет хлеб, соль и всякую всячину. Этот обоз плачущий, а там, где плачут люди, быть смерти. Быть пиру!
Судьба бежит впереди, а за ней идут люди.
3
Обоз вышел на Сибирский тракт. Над обозом тугой пар. Заиндевели бороды, задубели лица. Начали дубеть и души. А люди шли и шли, переставляли ноги, а куда шли, сколько им идти — никто не знал. Сибирь земля широкая, десять лаптей на карту не уложится, если кто видел ту карту, прикидывает. Монотонно скрипят полозья саней, подошвы лаптей, шаги, шаги и шаги в бесконечность.
Вот одного уже нашла смерть. Затем второго, третьего. Мрут дети-мухи. А поход только начался. Первого похоронили с молитвой и крестом, второго и третьего так же. А двадцатого?..
Все бы ничего, но когда дело доходило до ночлега, то хоть плачь. Не пускали на ночлег мужики таких же, как и они, мужиков. Обрыдло нескончаемое ночлежство. А если и пускали, то драли с людей три шкуры: за тепло, за охапку соломы на полу. Но главное — детей пристроить, а взрослые и молодежь — для них хватит звездного неба, ущербного месяца и ветра шалого. Сдюжат и такое бабы и мужики. Россияне во всем терпеливы. Разбивали палатки за околицей, у леска, растапливали печурки. Курились дымы. Цыганщина. В палатках молодежь не унывает, там звучит смех, перелив гармоники, песня. Эти еще не научились скорбеть и печалиться над усопшими. А что печалиться, когда сами матери молили бога, чтобы он прибрал мучеников.
Занимался рассвет, трескучий, туманный от морозища; лагерь шумно сворачивался. После него оставались дотлевать головешки, солома, мусор, следы от лаптей и копыт.
Лучше всех приспособился в походе Митяй. Как только обоз трогался, он цеплялся рукой за воз, засыпал на ходу и так шел и шел десятки километров. Однажды парни подшутили над Митяем, оторвали его руку от бастрыка, а вместо него дали палку и повели в лес. Митяй шел следом, тонул в глубоком снегу, но так и не проснулся. Его завели в лес, притулили к дереву, спит Митяй.
Проснулся Митяй и не может понять, где он. Заговорил вслух:
— Эко диво, это игде же я? Гля, сосны, березы, чьи-то следы… Неужели на тот свет попал, черт затащил? Может, не довел, бросил посередке? Вот холодище-то, ить пропасть можно! Эй, кто тут есть, пошто завели меня сюда? Выводите. Пошто же я торчать посередке-то должен!
Марфа хватилась своего любимого. Крик подняла: "Митяй пропал!" Парни признались, жалко им стало Митяя, стыдно за свою глупую проделку, вернулись, приволокли полузамерзшего мужика. С тех пор Марфа привязывала Митяя к своему возку: с веревки не уведут. Парням пригрозила, что уши оборвет, ежли еще так сделают. Митяю дорога не в тягость, хватило бы лаптей.
Обоз подходил к Кунгуру. На душе у Андрея неспокойно: скоро к их обозу должна пристать Варя. Заволновались и другие: пойдет ли девка с ними или изменит своему слову?
День отдыхали в Кунгуре. Не обманула Варя. Гриша все ей приготовил: крытый возок, обитый кожей, в ноги медвежью полость, два тулупа, пару гнедых рысаков.
— Это все ваше, Андрей. Денег на дорогу вам должно хватить, За зиму добежите до Иркутска, ежли все будет адно. Бумаги выправлены. Теперь ты крестьянин Шагитаров, едешь на вольное поселение в Сибирь. Запомни, что по своей воле едешь. Обоз бросайте. Гурьян хватится — пошлет погоню. Остерегись.
— А ежли с обозом? Одним страховато. Разбойниками Сибирь полна, — отшатнулся Андрей — Могут ограбить, убить. На обоз же напасть не посмеют.
— Гурьян будет пострашнее тех разбойников. Соберет казаков, переворошит обоз, и вас схватят. Варю в монастырь, чтобы приданое ей не давать, а тебя, как вора, на каторгу. Одним придется бежать! Вот тебе два пистоля, ружье, запас пороху и пуль и скачите! Шибко скачите! Да не по Сибирскому тракту, а сворачивайте на Челябу. Я там бывал, тракт добрый, есть дворы постоялые. Добежите до Кустаная, там воротите на Омск, тоже есть дорога. Дотель руки Гурьяна не дотянутся.
Андрей не послушал Григория Зубина, остался с обозом, а через день на обоз напал Гурьян. Ватага его дружков открыла пальбу из пистолей, ружей, приказали остановиться.
— Вертайте нам Варьку, всем худо будет! — хмуро проговорил Гурьян — Она у вас.
— А, Гурьян Трефилович пожаловал! Рады вас видеть. Поклоны нам от своих привезли? Спасибочко!
— Хватит языком молоть, кажи, где Варька? А бабы и мужики уже выхватили вилы из возов, из-за поясов топоры, окружили ватагу.
— Ежли что, то всех переколотим!
— С тебя станет, отец был разбойник, ты тоже… Один Гришка оказался человеком. Не замучил ты его ишо?
— За такие дела надо бы в прорубь головой. Но мы это еще успеем сделать! — пригрозил Гурьян.
— Варьки у нас нетути, зря шумишь.
— Силой брать будем!
— Не обмишулиться бы. Нас вона сколечко, а вас горстка. Денег пожалел — нанять казаков-разбойников? Дуйте отселева! Мы вона промерзли, как раз пора бы и разогреться. А ну, мужики, а ну бабы, парни, навались, погреемся! — рыкнул Феодосий.
Гурьян сдернул с плеча ружье, но Марфа метнула в него дубину и сбила с ног коня. Скатился Гурьян. Шарит ружье под снегом. А тут навстречу вилы, рев, стон.
Гурьяновы дружки вздыбили своих коней, пошли наутек. Вскочил и Гурьян на коня, забыл ружье искать, тоже бросился следом.
Отбились.
— Ну что будем делать, мужики? — спросил Фома, — Один раз отбились, отобьемся ли вдругорядь?
— Гурьян своего не упустит, родова настырная, — подал голос Иван Воров.
— Значит, надо Андрею с Варей бежать. Я даю им в пристяжку еще одного коня, будет тройка, раз вольный мужик — должен быть и вид, — ровно говорил Фома.