Читать интересную книгу Сплошные прелести - Уильям Моэм

— Надеюсь, поймают, — произнес дядя. — Он заслужил пожизненную каторгу.

Негодование было всеохватно. Не могли простить его вечную шумливость и неистовость, то, что он высмеивал всех, и то, что угощал всех в трактире, устраивал пикники, имел такой прекрасный выезд и так лихо заламывал свой рыжий котелок. Но худшее услышал мой дядя от церковного старосты в ризнице вечером в субботу. В течение двух последних лет Кемп встречался с Рози Дрифилд почти каждую неделю в Хэвершеме и проводил с ней ночь в трактире, владелец которого вложил деньги в одну из сомнительных затей Лорда Джорджа, а узнавши о своей потере, выложил все как было. Он бы еще стерпел, обведи Лорд Джордж других, а не его, так по-доброму, по-приятельски относившегося к Кемпу; но тут уж не было удержу.

— Он вместе с ней, вероятно, и убежал, — сказал дядя.

— Я этому не удивлюсь, — сказал церковный староста.

После ужина, когда горничная занялась уборкой, я пошел в кухню поговорить с Мэри-Энн. Она была в церкви и тоже все вызнала. Не думаю, чтоб в тот день прихожане особенно чутко внимали дядиной проповеди.

— Викарий говорит, они вдвоем убежали, — сказал я, помалкивая о сведениях, известных мне.

— Еще бы, как же иначе, — сказала Мэри-Энн. — Она только им и бредила. Стоило ему поманить пальцем, так готова бросить кого угодно.

Я потупился. Я страдал от горьких сожалений, был зол на Рози и считал, что она дурно со мной обошлась.

— Наверное, нам не видать ее больше, — едва выговорил я, поскольку комок подступил к горлу.

— А на кой она нам, — бодро добавила Мэри-Энн.

Когда я изложил то, что счел нужным, миссис Бартон Трэфорд вздохнула, но не могу сказать — удовлетворенно или огорченно.

— Ну, во всяком случае с Рози покончено, — промолвила она, встала и протянула мне руку. — И почему эти литературные светила так неудачно женятся? Такая жалость, такая жалость. Большое спасибо за все, что вы сделали. Теперь хоть ясно, что к чему. Самое главное, нет помех работе Эдварда.

Эти реплики показались мне не очень связными. Без сомнения, она потеряла ко мне всякий интерес. Мы вышли из вокзала, я посадил ее на автобус, идущий по Кингс-род в Челси, а потом отправился пешком к себе домой.

Глава двадцать первая

Я потерял Дрифилда из виду. Я стеснялся искать встречи с ним, да и был занят экзаменами, а когда их выдержал, уехал за границу. Смутно припоминаю, как узнал из газеты о его разводе с Рози, а больше ничего о ней не слыхал. Иногда ее матери приходили небольшие суммы, десять или двадцать фунтов, в заказном письме с нью-йоркским штемпелем, но без обратного адреса и без единого слова; приписывались они Рози только потому, что вряд ли кто другой стал присылать деньги миссис Ган. Когда той настал срок и она померла, известие об этом, видимо, каким-то образом дошло до Рози, поскольку письма приходить перестали.

Глава двадцать вторая

Как было условлено, в пятницу я встретился с Олроем Киром на вокзале Викториа, чтобы уехать в Блэкстебл в пять десять. Мы удобно устроились друг против друга в купе для курящих. От него я узнал тут в общих чертах о жизни Дрифилда после исчезновения жены. Рой постепенно очень сблизился с миссис Бартон Трэфорд. Зная его и помня ее, это, скажу, было неизбежно. Я не удивился, услышав, что вместе с нею и с Бартоном он изъездил континент, полностью разделяя их страсть к Вагнеру, живописи постимпрессионизма и барочной архитектуре. Он неизменно бывал на ленчах в том доме в Челси, а когда годы и пошатнувшееся здоровье приковали миссис Трэфорд к ее гостиной, то, невзирая на большую занятость, регулярно, раз в неделю навещал ее. У него было доброе сердце. Когда она умерла, он написал трогательную статью о ней, воздавая должное ее редкостному дару разборчивой доброжелательности.

И мне было приятно при мысли, что его доброта получила заслуженное и неожиданное вознаграждение, ибо миссис Бартон Трэфорд рассказывала ему об Эдварде Дрифилде много такого, что он не преминет использовать в работе, которой теперь с воодушевлением занялся. Проявив ласковое упорство, миссис Бартон Трэфорд не только поместила у себя Эдварда Дрифилда, когда уход неверной жены привел того в состояние, которое Рой мог описать лишь посредством французского слова désemparé, но и убедила прожить там около года. Она окружила его нежной заботой, неизменной добротой, глубоким пониманием, сочетая женский такт с мужской энергией, золотое сердце — с глазом, безошибочно находившим пути к успеху. Именно у нее в доме он закончил «По делам их». Она справедливо считала книгу своею, и Дрифилд, посвятив ее миссис Бартон Трэфорд, подтвердил, что ему знакомо чувство долга. Она повезла его в Италию (конечно, вместе с Бартоном, — миссис Трэфорд слишком хорошо знала, насколько злоречивы люди, чтоб дать им повод для сплетен) и с томиком Рескина в руках открыла Эдварду Дрифилду бессмертные красоты этой страны. Потом она нашла ему квартиру в Темпле и, отлично замещая хозяйку, устраивала там небольшие ленчи, дабы он мог принимать тех, кого влекла его растущая известность.

Нужно отметить, что этой растущей известностью он был во многом ей и обязан. Истинная слава пришла к нему лишь под конец жизни, когда он давно уже ничего не писал, но основа была вне сомнений заложена неустанными стараниями миссис Трэфорд. Она не только вдохновила (а возможно, частью написала, поскольку пером владела) статью, которую Бартон наконец-то предоставил «Квотерли» и в которой впервые было сказано, что место Дрифилда — в ряду лучших мастеров английской прозы, но и организовывала общественное мнение при выходе каждой книги, — где только не бывала, встречалась с редакторами и, что еще важнее, с владельцами влиятельных органов печати, устраивала вечера, приглашая всех, от кого мог быть прок. Она склонила Эдварда Дрифилда на благотворительные чтения в самых великосветских домах; следила, дабы его фотографии появлялись в иллюстрированных журналах; лично редактировала каждое его интервью. В течение десяти лет она была неутомимым пресс-агентом, приковывавшим к нему внимание публики.

То был апофеоз миссис Бартон Трэфорд, хоть она особенно не заносилась. Но не стоило приглашать его на вечер без нее: такие приглашения отклонялись. А когда она и Бартон и Дрифилд бывали приглашены на обед, то приходили и уходили вместе. Она не отпускала его ни на шаг; как бы ни возмущались хозяйки, им оставалось смириться или остаться ни с чем. Как правило, смирялись. Если что-либо действовало на нервы миссис Бартон Трэфорд, она давала это понять через его посредство, а сама оставалась полной очарования, тогда как Эдвард Дрифилд мог позволить себе крайнюю грубость; притом она в совершенстве знала, как утихомирить его или расшевелить и чем ему блеснуть в избранном обществе. Она относилась к нему идеально. Никогда не скрывала от него своей убежденности в том, что он является величайшим писателем своей эпохи, не только заглазно рекомендовала его классиком, но — с некоторой долей шутливости, пожалуй, и тем не менее проникновенно, — называла так и в лицо. Что-то кошачье было в ней всегда.

Потом стряслось ужасное. Дрифилд тяжело заболел воспалением легких и некоторое время был на грани смерти. Миссис Бартон Трэфорд делала все, на что способна такая женщина, и охотно сама стала бы при нем сиделкой, но она не отличалась здоровьем и ей все-таки было за шестьдесят; пришлось пользоваться услугами профессиональных сиделок. Когда он, наконец, выкарабкался, врачи прописали ему пожить в деревне и настояли, поскольку он был еще очень слаб, чтобы с ним поехала сиделка. Миссис Трэфорд хотела отправить его в Борнмут, куда могла бы приезжать по уикендам и следить, все ли у него в порядке; но Дрифилда потянуло в Корнуолл, и доктора в один голос заявили, что умеренный климат Пензанса как раз ему подойдет. Казалось бы, женщина с такой тонкой интуицией, как Изабел Трэфорд, должна была предчувствовать беду. Но нет. Она его отпустила, внушив сиделке, что перекладывает на нее тяжкую ответственность и вручает ей если не судьбу английской литературы, то по меньшей мере жизнь и благоденствие самого выдающегося из здравствующих ее представителей. Неоценное доверие!

Через три недели Эдвард Дрифилд написал ей, что по специальному разрешению женился на своей сиделке.

Миссис Бартон Трэфорд, как мне представляется, никогда более возвышенно не показывала величие своей души. Как, по-вашему, приняла она это событие? Восклицала «Иуда, Иуда»? Рвала на себе волосы, каталась в истерике, колотя пятками по полу? Набросилась на мягкого и ученого Бартона, обзывая его законченным дураком? Поносила вероломство мужчин и распутство женщин или облегчила свою израненную душу, громогласно разрешившись потоком непристойностей, с коими, как утверждают психиатры, на удивление хорошо знакомы самые целомудренные особы женского пола? Ничего подобного. Она послала нежное поздравление Дрифилду и написала новобрачной о своей радости, ибо у нее стало теперь двое любящих друзей вместо одного. Она очень просила обоих погостить у нее по возвращении в Лондон и каждому встречному говорила, что очень, очень рада этому браку: ведь Эдвард Дрифилд скоро состарится и будет нуждаться в постоянном уходе, а у кого получится это лучше, чем у больничной сиделки? Она с неизменной похвалой отзывалась о новой миссис Дрифилд и замечала: можно бы найти помиловидней, но выражение лица у нее весьма приятное, она, конечно, не очень хорошей семьи, но с более родовитой леди Эдварду было бы неуютно. Именно такая жена и нужна ему. Я не считаю несправедливым мнение, что миссис Бартон Трэфорд самозабвенно источала мед доброты, но все-таки подозреваю: если когда-либо к меду доброты подмешивался деготь, то вот тут был один из таких случаев.