наследника.
Второй не менее важной проблемой стали фундаментальные политические и экономические изменения, сотрясшие поместную систему. Суть ее заключалась в том, что в награду за преданную службу царю дворянин получал кусок пахотной земли и высокий социальный статус. Поместье было базовым элементом всей этой конструкции; поместная конница – результатом. Однако затяжная и почти непрерывная Ливонская война наряду с безумной внутренней политикой Ивана Грозного привели к тому, что эта система стала давать сбои. Прежде всего, у государства просто не было достаточного количества пахотных земель. Только один из сыновей знатного конника мог унаследовать его поместье. Остальные, как правило, претендовали на то, чтобы получить свои земли из казны. Отпрыскам великих боярских родов доставались в наследство семейные вотчины, однако после того как через несколько поколений эти земли дробились на крошечные наделы, многим из них тоже приходилось надеяться на раздачу поместий. Какое-то время эти запросы удавалось удовлетворять благодаря успешным завоеваниям и захвату новых территорий. Однако в результате опричнины и поражения в Ливонской войне проблема нехватки пахотных земель вновь резко обострилась. Уже в начале 1560-х годов ситуация, при которой безземельный дворянин, служивший в поместной коннице, состоял на иждивении своего отца или брата, была довольно частой.
Однако дело было даже не только в недостаточном количестве земли как таковом. Для того чтобы поместная система функционировала как должно, одной земли было мало – нужна была еще и рабочая сила. Иначе говоря, требовался стабильный прирост населения и создание приемлемых условий жизни, при которых крестьяне были бы готовы трудиться на благо своего хозяина. Однако Ливонская война легла на плечи русского крестьянства невыносимым экономическим бременем, поскольку из-за нее не только выросли государственные подати на содержание стрельцов и артиллерии и строительство новых крепостей, но и увеличился оброк, выплачиваемый непосредственно помещику, который теперь часто участвовал в далеких военных кампаниях. Эта фискальная нагрузка, усугубленная повсеместным разорением вследствие опричнины, привела к тому, что огромное количество крестьян не могли более возделывать хозяйские земли. Люди стали массово покидать центральные регионы Русского государства – либо переходили на службу к более крупным землевладельцам, либо переселялись на новые земли в южной части империи, либо вообще бежали за пределы страны. Не все помещики страдали от этого бегства в одинаковой степени. Наиболее часто крестьяне оставляли небольшие поместья, где налоговое бремя было особенно тяжелым. Иногда их даже переманивали к себе на службу владельцы крупных соседних поместий, где условия жизни были значительно лучше.
К сожалению, вся эта ситуация нанесла тяжелый удар вооруженным силам Русского государства. Многие рядовые конники – даже те, что в начале войны обладали приносящими доход поместьями, – к концу 1570-х годов не могли более соответствовать требованиям о службе. В 1570-х и 1580-х годах некоторые помещики отказывались от участия в походах и оставались дома для того, чтобы самим возделывать землю или не давать сбежать своим оставшимся крестьянам. Наказывать их или их людей было бессмысленно. В 1590-е годы крестьянский выход был временно запрещен, однако эта мера была принята слишком поздно и не спасла от разорения мелкопоместное дворянство. В конце концов даже небольшой экономический подъем 1590-х годов завершился Великим голодом (1601–1603).
У всего этого были очень важные последствия – как социополитического плана, так и военного. Дети боярские и дворяне, лишившиеся своих поместий и крестьян, более не имели привычных атрибутов своего высокого социального статуса. Кроме того, у них не было средств, за счет которых они могли нести военную службу, восстановить свое положение в придворной иерархии и даже попросту прокормиться. Чем ближе к концу столетия, тем больше таких людей устремлялось в поисках счастья на юг – либо в недавно построенные крепости, либо в поселения по ту сторону границы, где они вливались в беспокойную и буйную казачью массу, состоявшую из таких же беженцев и тех, кто давно обосновался в степном приграничье.
Не вполне понятно, насколько все эти факторы повлияли на изменение русской военной доктрины в конце XVI века. Правящая верхушка Русского государства, безусловно, сознавала, что поместное войско ненадежно и непригодно для решения целого ряда боевых задач; однако мало кто ставил под сомнение ценность поместной конницы как таковой [Fletcher 1967: 179–180; Флетчер 2002]. Пересмотр фундаментальных принципов организации русской армии был опасен не только с политической точки зрения, но и с чисто военной: в Восточной Европе конница по-прежнему была важнейшим стратегическим и тактическим инструментом ведения войны. Конные войска играли ключевую роль в наступательных боевых действиях. Они использовались для отражения набегов и в разведке, могли заниматься фуражировкой за пределами разоренной войной местности, а также осуществлять тактику выжженной земли. Главной характеристикой конницы была мобильность: бесценное качество для государства, которому приходилось воевать на фронтах, отстоящих друг от друга на 1500 км, притом что снабжение и переброска войск по рекам не всегда были возможны. Позицию русского правительства о важности роли конницы разделяли и в других восточноевропейских странах. На протяжении следующих 100 лет кавалерия составляла почти половину от общей численности армии не только в Русском государстве, но и в Швеции, Османской империи и Речи Посполитой [Stevens 2002: 153–154]. Таким образом, поместная конница по-прежнему оставалась ударной силой русского войска – отчасти по экономическим и военным соображениям, отчасти в силу инерции. Почти каждый год объявлялся сбор войск для отражения татарских набегов. Для недолгих военных кампаний быстрота и мобильность были важнейшими достоинствами. Русская конница блестяще продемонстрировала свою способность добиваться успеха в таких условиях – особенно на раннем этапе Ливонской войны. За то время, что требовалось обученному стрельцу на перезарядку пищали, умелый конник, всю жизнь практикующийся в стрельбе из лука на охоте в своем поместье, успевал выпустить в сторону противника несколько стрел; при этом, в отличие от стрельца, чье содержание недешево обходилось казне, помещик сам обеспечивал себя всем необходимым. Даже в начале XVII века Русское государство не хотело переходить на конницу другого типа или снаряжать своих конников огнестрельным оружием (хотя те из них, кто являлся на службу с пищалями, вносились в отдельные разрядные книги и получали порох) [Буганов 1959: 169, 174].
Впрочем, сохранив поместную конницу, в конце XVI века Русское государство не только признавало заслуги других своих войск и важность различных военных инноваций, но и стало уделать им больше средств и внимания. Строительство крепостей, организация пограничной службы, производство пушек – все эти меры оказались очень успешными в военном плане. Создание постоянной армии – особенно стрелецкого войска, вооруженного пищалями, – позволило использовать в ходе боя тактику ведения массированного огня (хотя в то время русская пехота еще не умела маневрировать). Стрельцы показали себя надежными и боеспособными солдатами как в ходе Ливонской войны, так и на гарнизонной службе. Однако политический и экономический кризис помешал повышению их статуса в военной иерархии Русского государства конца XVI века. Организация стрелецкого войска и его использование на поле боя не предполагали каких-либо изменений в структуре главной ударной силы русских вооруженных сил – поместном войске. Русское правительство даже не пыталось возложить на помещиков обязанности, выполняемые стрельцами: эта попытка привела бы к политическим потрясениям. Вместо этого были созданы совершенно новые войска, в которых на контрактной основе служили представители более низких сословий – стрельцы, пушкари и некоторые казаки. Социальный статус этих людей был невысок, однако правящая элита Русского государства сознавала их необходимость: видно, как всю