знал, что Бренн Камбл, бывший морпех, а ныне смертоубийственный чрезвычайный тупица, выслеживает его издали, дожидаясь случая и ощущая за спиной крепкую поддержку старшего из Фицджералдов. У самого Камбла плана не было. Он лишь ввяжется, и пусть верх берут его худшие инстинкты. Болэна же, напротив, будоражили его грядущие путешествия, он думал о вольных дорогах Америки, «Субботней вечерней почте»{175} и ее обложках любимого художника Болэна после Пауля Клее — Нормена Рокуэлла. «Пусть там буду я!» Он видел просторные небеса и янтарные волны посевов. Чаще всего видел он крокодильи гамаки Флориды и, мысленным взором, статную нетопырью башню, стоящую среди бескрайней саванны меч-травы, а над нею проплывают постоянные тени тропических облачных пейзажей; веселые летучие мыши во время кормежки вычисляют жалящих жучков; Болэн сталкивается со стеной семинолской благодарности. А на высоком округлом пляже множественный ампутант, изначально придумавший эти авантюры с летучими мышами, улыбается синему горизонту.
Можно решить, что он там никогда не бывал.
Эти морозные утра наводили скитальца на мысли о Тропе Тэмиэми{176}. Он вспоминал, не без критики, безалкогольные бары с соками, куда шлюхи заходят пополнить себе витамин С. Вспоминал коктейльный буфет с аквариумными стенами, через которые можно смотреть водный балет. Вспоминал, до чего удивился, когда девушки, прежде обслуживавшие его, возникли вдруг за стеклом, струйки пузырьков взмывали из углов их натянутых подводных улыбок. Больше всего вспоминал он бодрую упругую ложбинку между грудей одной девушки, плывшей к стеклу. Ему хотелось взволновать ее собственными сморщившимися от воды пальцами. В один из дней он сидел близко к стеклу и над своим «куба либре» скроил обезьянью морду. Девушка, оказавшаяся семинолкой, расхохоталась огромными серебристыми шарами до самой поверхности.
Ему было семнадцать. То были дни, когда он еще ходил повсюду на костылях, нипочему, и носил пистолет. Ехал на своем первом мотоцикле, хряке ранней модели, вырезанном ацетиленовой горелкой по контуру «харли-74» («Зовите его „харкли“, потому что он харкает, а не заводится».), к Эверглейдз-Сити с девушкой-семинолкой на заднем сиденье. В первую часть тех десяти дней, что они вместе путешествовали, она казалась так же ассимилирована, как стюардесса авиалинии: у нее было бикини, она ела дрянь из пакетиков, трахалась с жеманной сдержанностью и при этом издавала тот же самый «бип», который Болэн впоследствии слышал от маленьких метеоспутников. На мотоцикле он перевозил костыли, пистолет — в штанах. К концу путешествия жеманная сдержанность пропала во всех отношениях, чувствовал Болэн, она превратилась в аборигенку.
Она его научила вот чему: держи пистолет наготове, перемещайся по проселкам Болот ночью на первой передаче, только с ближним светом; когда засечешь кролика, врубай дальний свет, переключайся на вторую и «жми тонной на полную», пока не догонишь кролика, тут хватай пистолет, подстреливай кролика и останавливайся.
Затем аборигенка свежевала кролика, разводила костер и готовила его над язычками пламени, что освещали их лица, мотоцикл и пальметто. После этого начиналось питье виски и нездорового цвета игры.
Однажды ночью она растрясла его, чтобы увидел аллигатора, которого не нашли браконьеры: громадного красавца, все челюсти в шрамах от того, что ел черепах. Майами был невдалеке; но то было тыщу лет назад, когда еще «харли» уже был стар.
Нынче Болэн намеревался показать Энн, как оно все было. Зарождавшийся в нем кальвинизм не даст ему поделиться подробностями того, чему его учила девушка-семинолка. Исторически она была просто индеанкой, которая провела его по Болотам.
Никак не мог Болэн знать, что Энн расширит все его представление о слове «аборигенка» собственными пикантными штучками.
Камбла призвали в библиотеку, на место недавних засад с шариковыми ручками и заключительных совещаний отн.: проступков Болэна. Барыня Фицджералд созерцательно курила в эркерном окне, глядя через него на алчную иву, втайне нащупывавшую аппетитные стоки Фицджералдовой выгребной ямы. Фицджералд, повернувшись к повозке напитков, спиною к Камблу, руки его занимались чем-то незримым, словно у бейсбольного подающего, половчее примеривающего к мячу свою тайную хватку. Внезапно повернулся он, держа на весу один из своих коренастых хайболов для Камбла — подумавшего: «Десятника зовут выпить с хозяином», — и сказал:
— Дорогой наш Камбл.
Почему просто не принять факт, что ива — символ.
— Спасибо, — сказал Бренн.
— Что вы думаете об этом Болэне? — спросила барыня Фицджералд.
— Да ненаю вообще-то.
— Валяйте, — сказал Фицджералд, — обмозгуйте хорошенько: что вы на самом деле думаете об этом мерзавце.
— Есть у меня сомнения, — сказал Камбл.
Барыня Фицджералд хмыкнула.
— Вы так сервильны, Бренн. От этого мы к вам еще больше расположены. — Бренн подумал об автомобильных сервоприводах — как они вбирают силу двигателя и заставляют массивно вращаться колеса в учебных фильмах для начальной школы о США в движении.
— Бренн, — сказал Фицджералд, — у нас тоже есть свои сомнения. Но из-за Энн, которая, по сути дела, по-прежнему еще ребенок, вы это понимаете? по-прежнему еще ребенок, Бренн, из-за Энн этот парень вертит нами как хочет, и у нас вообще нет никаких средств воздействия на него. Его невозможно отвадить. Его нельзя никуда услать. Господи, я помню, как ухаживал за супругой, да я, к черту…
— Давай сейчас не будем об этом, дорогой.
— Верно, милая. Не будем упускать из виду мяч. …Э-э, Бренн, даже не знаю, как облечь это в слова… — Он повернулся к жене. — …но черт бы драл, милая, не расположены ль мы к Бренну?
Тут уж Бренн сразу уловил нить — его назначают зятем. Перед мысленным своим взором он покручивает шелковый оперный цилиндр; рядом в ложе Энн завороженно слушает, как дородный парняга в камзоле блеет: «Amour!»
— Да, Дьюк, еще как расположены.
— Бренн, позвольте мне сразу выложить мясо на стол. Эта птица держит нас чем-то вроде двойного захвата, поскольку Энн в данный момент лишь немногим лучше маленького ребенка. И, на таком вот уровне, с парнем этим наши руки связаны.
— Это уходит корнями в прошлое, — говорит барыня Фицджералд. — К нам в дом он проник как взломщик, знаете, рылся в баре с выпивкой и в чем не. — Фицджералд присмотрелся к ее лицу на предмет опрометчивости. — Нет, Дьюк, сейчас, — сказала она, заметив. — Бренну должно знать.
— Это правда, — медленно признал Дьюк.
— Как бы то ни было, мы хотели в это вас посвятить, — сказала она.
— Как бы подзудить вас, — сказал он.
— И вы тогда как бы посмотрите, что тут сможете придумать, — сказала она.
— Валяйте, допивайте свой хайбол, — сказал он.
— Вы его едва попробовали, — сказала она.
— Ох, черт, забирайте его во флигель, там допьете, — сказал он. — И принесете стакан, когда закончите.