Второй «Юнкерс» спикировал через минуту-две. Вода в кожухе «максима» кипела от быстрой стрельбы. Снова заработали два носовых пулемета «Юнкерса», а затем задняя спаренная установка. Пули хлестали по деревянным надстройкам «Коммуны». Шимбай ахнул, выпустил рукоятки пулемета и сполз на площадку. Я присел над ним. Брюки и гимнастерка напитывались кровью. Я бестолково шарил, пытаясь определить, куда он ранен. Подбежал боцман Байда и оттолкнул меня. В руке у него была санитарная сумка.
Потом нас обстреляли два «Мессершмитта». К пулям прибавились 20-миллиметровые пушечные снаряды. Взрывы, треск разбиваемых переборок. Я стоял у пулемета и стрелял по «мессерам». Очередную ленту мне помогала менять Катя. Самолеты исчезли. Я стоял наготове у пулемета, а Катя плакала, держа за руку Шимбая.
Нам досталось крепко. Причалив к небольшой плоской пристани-платформе на левом берегу, выгрузили несколько трупов. Не менее двадцати человек были ранены. Многие тяжело, особенно после попаданий авиационных снарядов. Женщине, которая выскочила с мальчиком из люка, перебило щиколотку.
— Чего ты металась? — выговаривала ей санитарка. — Хорошо, что так обошлось. Могла и мальца погубить.
— Ногу… ногу отрежут, — причитала женщина. — Кому я нужна буду?
Шимбаю достались две пули. Одна угодила в плечо над ключицей, вторая насквозь пробила ногу выше колена, но кость, судя по всему, не задела. Мы попрощались с ним, Катя проводила Шимбая до повозки. В нашем отделении зенитчиков был убит боец из расчета «сорокапятки». Погибли два человека из экипажа «Коммуны». Старший сержант Тарасюк назначил меня первым номером расчета, а в помощь капитан выделил одного из моряков.
Крепко досталось и «Коммуне». В стенах палубных помещений виднелись дыры от попаданий снарядов и мелкие отверстия от пуль. Обе спасательные шлюпки были выведены из строя, в некоторых местах горело пропитанное краской дерево. Начинающийся пожар быстро потушили. Мишка из трюмной команды поднялся ко мне покурить. Я видел, как тряслись у него руки и сыпался табак. Парень был перепуган, хотя старался этого не показать. Рассказал, что от взрывов бомб в машинном отделении лопнуло несколько мелких соединений, а его чуть не обварило струей раскаленного пара.
— Думал, каюк пароходу. Два раза так тряхнуло, что с ног валились.
Я понимал состояние чумазого приятеля, которому, как и мне, было семнадцать лет. Наверху страшно и опасно, а в коробке трюма еще страшнее. Переборки и люки задраены. Если случится попадание, неизвестно, сумеют ли выбраться. Трюмные команды на тонущих кораблях нередко идут ко дну, не успев открыть люки. Жутковато. Сутки мы простояли в узкой протоке, приводя судно и оружие в порядок. Но все это были мелочи по сравнению с трагедией переправочной баржи. На ней погибли от взрыва бомбы, пуль, утонули в холодной воде более четырехсот красноармейцев.
Переправа не прекращалась ни на один час. Это не преувеличение. К избитому буксирному пароходу прицепили паром, деревянный, открытый со всех сторон. Он продолжал совершать рейсы. Сейнер тащил за собой рыбацкий баркас с мачтой для паруса. К вечеру подогнали еще один буксирный пароход с баржей. Оказывается, он работал на переправе до нас, но получил сильные повреждения, которые устраняли на судоремонтном заводе в Красноармейске.
Вечером, уже в темноте, мы ужинали все вместе. Капитан произнес короткую речь, поблагодарил экипаж, вспомнил по именам погибших, и мы выпили за них. Потом наливали еще. С непривычки захмелел, потянуло на сон, и я проспал до утра. Утром, загрузив две роты пополнения и боеприпасы, шли клевому берегу. По реке от Сталинграда плыли обгорелые обломки, трупы людей. Их никто не подбирал. Я знал, что течение выбрасывало тела на песчаную косу за Светлым Яром. Там погибших собирала специальная команда и хоронила.
За победой в Сталинграде, до которой оставалось еще четыре месяца, стояло не только мужество, упорство наших бойцов и командиров, но и трагедия мирного населения города. Об этом не слишком распространялись. Многое я узнал лишь в девяностых годах.
Ко времени страшной бомбежки 23 августа 1942 года в Сталинграде насчитывалось около 500 тысяч человек гражданского населения. По разным оценкам, только за один этот день погибли от сорока до пятидесяти тысяч жителей. Бомбежки продолжались каждый день, принося новые жертвы. Почему вовремя не эвакуировали людей? Сталину приписывают такую фразу: «Пустой город солдаты оборонять не будут». Лично я в нее мало верю. Дрались насмерть не только за города, но и за километры нашей земли, безымянные высоты, плацдармы. Считаю, что дело было в другом. Слишком быстро менялась обстановка на фронте. Двадцать третьего августа немцы прорвали фронт у реки Дон. За полдня, преодолев расстояние свыше 70 километров, немецкие танковые части вышли к берегу Волги севернее Тракторного завода.
Никто не ожидал такого развития событий. В городе действовали 120 промышленных предприятий, большинство оборонного значения. Они продолжали работать. Выпускали орудия, танки, боеприпасы. Предприятия и рабочих, в том числе их семьи, не эвакуировали. А затем уже стало поздно. Немцы наступали стремительно, Волга оказалась под огнем. Люди погибали возле пристаней и во время переправы под ударами немецкой авиации. Многие жители оказались в захваченной части города. В газетах, которые нам подвозили в октябре сорок второго, расплывчато сообщалось, что немцы сумели захватить лишь небольшую часть Сталинграда. К сожалению, эта часть оказалась очень большой. На протяжении 25 километров наши войска обороняли узкую полоску берега, в среднем шириной метров двести.
В октябре немцы вели особенно интенсивное наступление, стремясь сбросить защитников города в Волгу. Им это не удалось. Гибли тысячи бойцов, но те, кто попадали в Сталинград, знали, что отступать некуда. Выход был один — драться до конца.
Наша переправа под Светлым Яром продолжала действовать. Правый берег, как гигантский удав, поглощал роты, батальоны, полки.
Большинство гибли в сражении. Назад возвращались лишь раненые. Дни октября, бессонные, тяжелые, сливались в одну сплошную череду рейсов с одного берега на другой. Порой ночью я засыпал прямо у пулемета, под мерное шлепанье пароходных колес. Мой второй номер держал вахту вместо меня. Кажется, парня звали Николай, и он просил пострелять из пулемета. Но я не разрешал.
— Настреляешься, когда меня убьют, — склеивая самокрутку, отвечал я.
Неправда. Я не верил в свою смерть. В семнадцать лет все бессмертны. А люди вокруг умирали. Колхозный паром разбили через пару дней. Остатки корыта, с торчавшими досками, несло течением вниз. С буксира подбирали людей и вели огонь из пулеметов огонь по «Юнкерсам». Мы тоже стреляли, и все вместе сумели сбить один «Юнкерс-87». Я всадил в него длинную очередь с расстояния трехсот метров. Возможно, мои пули сыграли какую-то роль, но сшибла самолет «сорокапятка», переломив снарядом крыло. «Юнкере» врезался в воду и мгновенно исчез.
В октябре над переправой стали чаще появляться советские истребители. Иногда мы видели воздушные бои. Падали и наши и немецкие самолеты. Наших — больше. Мы переживали за «сталинских соколов». Когда они пролетали над нами, мы чувствовали себя защищенными.
Однажды с высоты переправу проутюжили тяжелые бомбардировщики «Хейнкель-111». Запомнилось, как плыли в небе огромные махины, с застекленной мордой и кабиной на брюхе с двумя пулеметами. Под прикрытием «Мессершмиттов» они сбрасывали пачками бомбы различного калибра. До «Хейнкелей» было больше полутора километров, но я все равно стрелял. Они уничтожили пристань и зенитную батарею на левом берегу, повредили баржу, которую все же сумел вытащить на берег буксирный пароход. Баржа уткнулась бортом в песок. С нее прыгали прямо в мелководье люди и лошади.
Большинство спаслись в прибрежном лесу благодаря смелости капитана и команды буксира. Взрывная волна и осколки бомб снесли, издырявили палубные надстройки. Погибли и получили ранения половина команды буксира, расчеты двух пулеметов. «Мессершмитты» подожгли сейнер. Он огромным костром, с замолкшим двигателем плыл вниз по реке. Тяжелые бомбардировщики улетели безнаказанные. Может, на обратном пути их перехватят наши истребители. А один из «Мессершмиттов» сбили. Снаряд 37-миллиметрового автомата прошил насквозь фюзеляж возле хвоста. Пилот в отчаянной попытке спастись попытался набрать высоту. Самолет под градом пуль взвился метров на двести и рухнул вниз, разбившись о воду, как о твердый грунт.
Чего только не перевозили мы за октябрь. Красноармейцев и командиров, беженцев, раненых. Переправляли на правый берег орудия и минометы, бочки с селедкой, мешки с хлебом, сухарями, мукой, ящики с боеприпасами и консервами. С правого берега везли порой неожиданные грузы.