Читать интересную книгу Очерки поповщины - Павел Мельников-Печерский

Вследствие сказанного, центры старообрядческих обществ изменились; старые упали, возвысились дотоле незначительные, возникли новые. Ветка снова была опустошена. Так как тамошние жители не послушались пригласительного указа Елизаветы и притом производили разбои как в польских владениях, так и, переходя границу, в пределах империи, то в 1764 году послан был генерал-майор Маслов с войском, который разорил слободу и 20 тысяч старообрядцев вывел в Россию. Их водворили в Сибири. Зато возвысились стародубские слободы, снова возникли и усилились опустошенные сначала Питиримом, а потом переселениями старообрядцев за границу[178] скиты керженские и чернораменские, явились большие, богатые деньгами и попами монастыри на Иргизе, сделавшиеся в конце XVIII столетия митрополией поповщины.

Явились монастыри и у казаков: на Урале, на Дону и в Гребенях. Все это принадлежало поповщине. В городах образовались обширные общины, у них явились церкви, священники и даже монастыри. Так, на Волге явился целый ряд сильных общин поповщины: во Ржеве, Твери, Романове, Городце, Казани, Малыкове (впоследствии Вольск) и Саратове. Еще сильнее их сделалась община в Москве. Построив на костях своих мучеников обширные церкви и «палаты», известные под скромным названием Рогожского кладбища, или богаделенного дома,[179] московские старообрядцы поповщинского толка до того усилились, что их община сделалась главною не только во всей России, но и за границей, особенно после собора 1779 года, на котором утверждено было перемазывание миром приходящих из нашей церкви (софонтиевщина). До тридцатых годов нынешнего столетия Рогожское кладбище уступало только Иргизу, но и самый Иргиз был как бы колонией Москвы: и там все творилось по воле и приговору рогожскому. Многочисленность московской общины, огромные богатства ее членов, ворочавших миллионами и находившихся в коротких связях с людьми влиятельными, занимавшими даже высшие государственные должности, наконец, самое имя Москвы, где были в свое время патриархи Филарет и Иосиф, столь уважаемые старообрядцами, — все это взятое вместе было причиною того, что прочие поповщинские общины стали в полную зависимость от Рогожской. Сложились даже по этому поводу пословицы. Так, в керженских и чернораменских скитах и по заволжским селам и деревням говорили и доселе говорят: «что положат на Рогоже, на том станет Городец, а на чем Городец — на том и Керженец». В Саратовской и Симбирской губерниях и в самой Москве говорили: «на Рогожской дохнут, на Иргизе попа дадут». Все сколько-нибудь важные дела поповщины стали решаться на Рогожском кладбище. Естественно, что и самое искание архиерейства перешло в московскую общину.

В 1765 году московская поповщина после долгих переговоров согласилась с московскою поморскою общиной слиться воедино, под духовною властию одного архиерея. Опыты прежних лет достаточно вразумили их, что от русских епископов им не дождаться своего архиерея: ни один из них ни сам не согласится к ним перейти, не решится рукоположить им выборного из них человека. На заграничную хиротонию также мало было надежды; притом же греки были в то время поголовно заподозрены в обливательном крещении. Если, быть может, некоторые старообрядцы и знали об архиереях на Кавказе, поставленных Анфимом, то ни в каком случае не решились бы искать у них хиротонии, ибо самозванство Анфима было им достоверно известно. Созвали собор для совещания. В нем приняли участие знаменитейшие по уму, начитанности и знаниям старообрядцы. Между ними был Никодим из Стародубья, автор «Никодимовых ответов», дьяконовского согласия. Ему было в то время еще только двадцать лет от роду, но, несмотря на молодость, он пользовался уже громадным влиянием на одноверцев. Ему принадлежала первая мысль о соединении всех старообрядцев и поповского и беспоповского согласий во едино стадо под паствою одного пастыря, и после первой неудачи он семнадцать лет постоянно и с полной энергией отыскивал архиерейства. Никодим находился в близких сношениях с Потемкиным, был известен Екатерине и пользовался большим весом между своими. Поморцы, для совета и решения этого общего для всего старообрядства дела, вызвали в Москву из Выгорецкого монастыря Андрея Борисова. Этот человек, тогда еще 31 года от роду, был, по словам Павла Любопытного,[180] «громкий член поморской церкви и (впоследствии, 1780–1791) главный киновиарх Выгорецкой киновии», автор пятнадцати сочинений, знаменитый не только между старообрядцами, «но и у владык мира, поименован от последних патриарх староверческой церкви. Со многими вельможами находился он в переписке, многократно же писал послания к высокому, известнейшему князю Потемкину, его благодетелю и другу». Имя этого человека доселе дорого для старообрядцев, потому что он, как человек умный и смелый, старался извлечь пользу для раскола из своих связей с вельможами, особенно с таким всесильным, как Потемкин. По влиянию Андрея Борисова на Потемкина, были отменены двойной оклад, платимый старообрядцами (1782 года), и наименование в официальных бумагах старообрядцев «раскольниками».[181] Был в этом соборе казенный крестьянин, тридцатишестилетний Василий Емельянов, глава московской поморской общины, основатель и первый настоятель так называемой Монинской моленной, друг Андрея Борисова. Был тут Иван Васильев, бывший впоследствии чугуевским монахом Венедиктом, ученый поморец, автор замечательного сочинения: «Разговор Тарасия с Трифиллием», или «Извещение разглагольствия», и написавший, кроме того, 30 «поэм в стихах». Ему было в то время только двадцать один год, но, по словам Павла Любопытного, «московский ученый круг благочестивых всегда поставлял его на ступени мудрецов и давал ему особенное преимущество в его витийстве и ловкости».[182] Все, как из этого видно, были люди молодые, некоторые, как, например, Никодим и Венедикт, еще юноши, но эта молодежь составляла цвет старообрядчества, это молодое поколение раскольников отличалось энергией, обширностью сведений и в то же время фанатическим усердием к делу отцов и дедов. Московские купцы также участвовали на соборе.

«Целое, — писали они в своем соборном деянии, — целое миновало столетие, как православная церковь постепеннаго священства лишилась, и мы остаемся без спасительных таинств и без пастырей. В смутное Никоново время, хотя и оставался Павел епископ, за древлее благочестие изгнание претерпевший, но преемников по себе никого нам не оставил. Также при жизни его и после, хотя и обретались кое-где православные древние священники, но и те все, богу тако определившу, прешли в вечные кровы. Мы же, хотя последователи и ученики их, но руковозложения и освящения к служению в божьей церкви таинств не един из нас ничего не имеет. И потому мы в крайней нужде и настоящем расточении находимся, нужда же всех средств, какия ведут к точному исполнению всего в законе, хранить и исполнять не обязана, но свободна. Следовательно мы теперь должны держать ту цель, которая единым предметом есть нашей нужды и нашего желания».

Стали искать в церковных правилах, нет ли там какого-нибудь, хотя и не очень подходящего дозволения рукоположить епископа не рукою епископа; искали прилежно и не нашли. Обратились к примерам церковной практики, но и в ней такого примера не встретили: ни в старых книгах, ни в Четьи-Минеях, ни в летописях ничего подобного не говорилось. Поморцы, менее старообрядцев поповщинского толка обращавшие внимание на правила и примеры, были и редакторами соборного деяния и главными деятелями собора. Вполне убежденные, что «нужда законных правил исполнять не обязана, но совершенно свободна», они отыскали пример в летописях отечественной церкви и предложили собору применить его к настоящему случаю. В 1147 году великий князь Изяслав велел русским епископам поставить ученого затворника Климента Смолятича в киевские митрополиты без патриарха константинопольского. Епископы отказались, говоря, что митрополита должен ставить патриарх. Изяслав настаивал. Тогда черниговский владыка Онуфрий сказал: «аз сведе достоить ны поставити (митрополита), а глава у нас есть святого Климента, якоже ставят греци рукою святаго Ивана. И тако сгадавше епископи, главою святого Климента поставиша митрополитом».[183] Приняли этот пример к подражанию. Есть в Успенском соборе глава св. Иоанна Златоустого, говорили молодые поморцы, ею можно исполнить то дело. Другие, а особенно Никодим, воспротивились и сказали: «Произведение Климентово было не по закону, а по воле великаго князя Изяслава, и притом как сия тайна называется хиротония, то есть руковозложение, то лучше рукою св. Ионы митрополита или другого некоего святителя сие учинить, подведя к мощам ставленника и от мощей руку на главу его возложа, и, читавши принадлежащия молитвы, облачить новопоставляемаго во вся архиерейская». Это мнение было принято единогласно, причем в главное основание брали то, что в самом Цареграде патриархи не рукою архиерейскою, а рукою мощей Иоанна Златоустого хиротонисаны бывали. Заготовили старообрядцы богатое архиерейское облачение и стали искать случая — посредством денег попасть в Успенский собор в такое время, когда не бывает службы. А если бы не удалось поладить с ивановскими звонарями и соборными сторожами, то положили на соборе — ехать в Новгород, где не было в то время архиерея, почему и надеялись, что в тамошний Софийский собор попасть будет им легче, чем в оберегаемый ивановскими звонарями Успенский собор. Все были рады такому соглашению, и хотя сознавали, что предположенное ими действие не будет вполне законно, правильно, но оправдывали себя нуждою и «тесным обстоянием», имея более в виду то, что хотя корень их епископства будет и не совсем правилен, за то все секты старообрядцев соединятся во едино стадо паствою единого святителя. Этим больше всего и оправдывали они свое начинание. «Мы будем правы, ежели не по закону, то по политике, когда скитающийся и рассыпанный местами и мыслями народ соберем воедино», писали они в своем деянии. Уже намеревались приступить к избранию кандидата на кафедру старообрядческого архиерея, но вдруг возникли недоразумения, а за ними и несогласия. Кто-то из находившихся на соборе сказал: «Любезная братия! Когда будет рукопологатися наш избранник во епископы, и когда будем мы его облекать во священная, тогда рукополагаяй его святый, коего руку мы будем держать над главою рукополагаемаго, без сомнения, будет молчать устами. А сие молчание сильно привести нас может в сомнение, во-первых, потому, что мы не знаем, угодна ли будет наша выдумка святителю сему, и будет ли святый сей с нами согласен на все то, что мы ни делаем; второе, кто же из нас должен руковозлагательныя молитвы вместо архиерея читать, которые кроме его мы, простии, никак не должны и не можем при толь великом действии произносить?» Всех поразило такое возражение и произвело оно большое разногласие между соборовавшими. Представители поповщины говорили, что молитвы хиротонии может читать их поп; поморцы, отвергая правильность ихнего попа, как взятого от «смущенныя никонианския церкви», решительно восстали против такого предложения и в свою очередь предлагали своего наставника; кончилось тем, что после долгих споров и переговоров обе стороны разошлись далеко не в таком дружелюбном согласии, в каком собрались. Замысел о соединении старообрядческих церквей воедино был оставлен, как неосуществимый; оставлено было и предположение о «восстановлении архиерейскаго чина».[184] Поморцы с поповщинцами разошлись. Первые остались при том мнении, что восстановление пресекшегося архиерейства возможно лишь посредством придуманного на соборе 1765 года действия, а о так названной ими «вечной хиротонии», то есть преемственной от апостолов, и слышать не хотели, и никак не соглашались заимствовать архиерейство от православной иерархии, выставляя в числе прочих доказательств, что пресекалась же на целые столетия православная иерархия во времена арианства, иконоборства и потом возникала же вновь, когда на всей земле не было православных епископов. Иван Васильев (Венедикт) вооружился сильным словом против поповщины, признававшей «вечную хиротонию», неиссякшую в великороссийской церкви. Кроме знаменитого своего «Извещения разглагольствия» (Тарасия с Трифиллием), написал он 15 вопросов к старообрядцам поповщинского толка «о их суеверном заблуждении по предметам хиротонии и крещения российской церкви». В жизни своей он, однако же, по известию Павла Любопытного, «яко человек, впал в пропасть зломудрия о вечном бытии хиротонии»,[185] то есть признал необходимость преемственности от самих апостолов епископского сана.