могут случайно привлечь какие-то другие его дела – которые приоткроют его тайную карьеру все новых и новых жульничеств. Карьера эта всегда подвергала его высоким рискам, а если за расследование возьмется специалист класса Оуэна, такого риска он себе позволить не мог.
Оуэн ничего не заподозрил. Аллан избежал опасности, не сознавая ее, как будто смахнул у себя с загривка паука, а затем узнал в нем черную вдову. Он смаковал свою удачу. Та усиливала эйфорию и от того, что он отыскал Элизабет, и усиливалась ею. Какое-то время он просто купался в ощущении великолепия собственной жизни. К Оуэну он питал громадную благодарность за то, что тот оставил это ощущенье неприкосновенным. Однажды утром он написал ему письмо:
…до чего действительно согрело душу то, что меня оправдал такой человек, как Вы. Хочу, чтобы Вы знали: я высоко это ценю и глубоко благодарен…
Аллану так и не пришло в голову, что разумнее было бы потребовать у Оуэна извинений. Сам Оуэн лишился дара речи. На него сыпались льстивые хвалы человека, в чьей неподкупности он неявно усомнился. Оуэн едва ли мог догадаться, что, сочиняя это письмо, Аллан влюблен. Но дату рождения Аллана в «Кто есть кто» проверил – удостовериться, что тот еще не в маразме.
Письмо Оуэн оставил на своем письменном столе в конторе. Когда же снова взял его в руки – вторично задался вопросом, зачем Аллан его написал. Он не намеревался просить денег в долг. Ему не требовалось оказывать светские любезности. Он не пускался в политику. Должно быть, у него какая-то иная причина – необычная, о какой Оуэн и не подозревает; вероятно, о ней ему и не следует подозревать. Прячет ли он что-нибудь – возможно ли, что Аллану Ладлэму есть что скрывать?
Когда в голову Оуэну пришла эта мысль, он взбодрился: такая занятная возможность делала его унылый мир ярче. Чувствуя себя хуже некуда, Фиби к нему относилась с презрением; его сын Льюис пал так низко, что его и в расчет брать незачем; Луиза посвятила всю себя Фиби, и у нее не было ни минуты свободного времени; работа же ему наскучила. А тут он откопал мелкую тайну, от которой ему вовсе не было скучно. Оуэна приводила в восторг возможность того, что у кого-то из его круга могут быть постыдные секреты. Похож ли будет Алланов трюк на его собственный, с нью-лондонским паромом? Или окажется более сокровенным грешком?
Хоть это его и интриговало, Оуэн, возможно, совсем бы забыл Аллана, если б тот не всплыл в их беседе с Айрин в конце следующей недели. Она тоже от него кое-что слышала.
– Украли Уолтеров портрет Элизабет. Аллан звонил спросить, по-прежнему ли его покрывает наша страховка. Свою они оформить не успели.
– Я и не знал, что он теперь их, – сказал Оуэн.
– Купили в прошлом месяце. – Айрин пояснила, что не так давно она выставила на продажу подборку лучших работ Уолтера Трейла. – Его мы им отправили в начале июля.
– А когда его украли?
– Точно не знаю. Аллан мне позвонил вчера.
Оуэн ничего не сказал. Он знал, что Аллан солгал Айрин по крайней мере единожды. Ни один страховой брокер не станет оставлять ничего настолько ценного без защиты даже на две минуты, что уж там говорить о двух неделях, а от Аллана хватило бы и телефонного звонка.
Что же Аллан теперь задумал? Если он все-таки застраховал полотно Трейла, зачем тогда лгать об этом Айрин? Когда Аллан с нею разговаривал, почему спросил ее лишь о страховке, когда мог бы затребовать информацию – и даже совет – о кражах произведений искусства? Оуэн пытался представить себе какую-нибудь необъявленную мотивацию звонка Аллана. И ничего не мог придумать, пока на ум ему не пришла маловероятная гипотеза: а не хотел ли Аллан как-то сам нажиться на этой краже? Не пытался ли он получить всю страховку, какую мог, – не только свою, но и галереи?
Оуэну такая возможность понравилась. Его она поразила своей бестолковостью и легким безумием; напомнила ему Нью-Лондон. Его любопытство к секрету Аллана вспыхнуло вновь. Он взялся спрашивать себя, отчего ж не взглянуть на это пристальней. Для Оуэна, профессионала, звонок Аллана Айрин и его заявление, будто он оставил картину незастрахованной, указывали – чуть ли не наверняка – на некий секрет. Вместе с тем, с чего бы Оуэну тратить время на загадку, которая его не касается? На этот вопрос он не находил разумного ответа – имелся лишь удовлетворительно неразумный: ему бы понравилось разгадывать эту загадку гораздо больше, чем покоряться ритуалам покаяния, установленным для него Фиби. Даже если в конце он не отыщет ничего, какой от этого вред? И без того в семье все валится из рук, так что Оуэна пустая трата времени привлекала.
Решил он начать с того, чтобы обратиться к самому Аллану. У него для такого имелось несколько светских и профессиональных предлогов, и письмо Аллана было из них самым очевидным. В тот же день, когда Оуэн побеседовал с Айрин, он начал звонить Аллану. Тот уже ушел из конторы; домашний телефон его не отвечал – ни тогда, ни вечером. Наутро Оуэн повторил звонки – столь же безуспешно. Позвонил Аллану домой на север штата. Изысканно насмешливый голос – Элизабет – заявил ему, что Аллана там «в обозримое лето» не ждут.
Оуэн раздосадовался. Да тот запросто может намеренно его избегать. Он поменял свои планы. Прежде чем дальше домогаться Аллана, он узнает о нем все, что можно. Оуэн написал Аллану, подтверждая получение его благодарственного письма и выражая надежду, что они вскорости встретятся. Затем продолжил свои изыскания, на сей раз сосредоточив их не на мелком вопросе страхового полиса Морриса, а на той деятельности в прошлом Аллана, которая имела более длительные последствия. Если ему есть что скрывать, это, скорее всего, будет касаться денежных сумм, превышающих те, что у него на личных счетах; это будет как-то связано с коммерческим страхованием, в котором Аллан специализировался.
Вскоре уважение Аллана к Оуэну оправдалось: тому потребовалось лишь одно совпадение, чтобы напасть на след. Начал Оуэн с тех дел, в которых его контора работала вместе с Аллановой, и, когда он полез в те архивы, ему в руки сама упала папка «Вико Хаззард», куда он не имел ни малейшего намерения заглядывать вообще. Тут-то он и вспомнил, что в том деле был замешан Аллан.
«Вико Хаззард» было названием нефтеналивного танкера средних размеров, который в марте 1958 года затонул