Читать интересную книгу Газават - Лидия Чарская

Аул еще не просыпался… Только на дворе наиба Гассана несколько нукеров собрались против входа главной сакли и ждут появления оттуда их хозяина и господина.

Но вот он вышел, медленно поклонился, востоку и прочел утренний намаз, умыв лицо и руки из поданного ему одним из нукеров кувшина.

За ним вышел горец-переводчик, его ближайший слуга.

По данному знаку два нукера подошли к гудыне и, зацепив пленного длинным шестом, заканчивающимся крюком, вытащили его из ямы.

Перед глазами Гассана предстала ненавистная ему фигура его врага.

Лицо пленного было бледно, но спокойно. Ярким огнем горели два синих глаза на изможденном лице… Миша Зарубин знал, что его смерть неминуема, и безропотно подчинился жестокому року.

Последняя ночь его перед смертью прошла сравнительно спокойно. Он даже успел заснуть немного и видел во сне своих. И потом этот мальчик-горец, принесший ему кусок жареной баранины, сумел заставить его отчасти примириться со смертью. Что говорил он, Миша не понял и не разобрал, но одно уже его появление доставило ему огромную радость. Ему отрадно было встретить в предсмертные минуты сочувствующее, ласковое существо… Патимат зовут его. Какое славное, хорошенькое имя!.. И лицо у него хорошенькое, точно девочка, и до странности напоминает ему кого-то… Кого? Он решительно не может вспомнить… Он хорошо запомнил это лицо, несмотря на скупое освещение месяца, и узнает его из тысячи!..

Однако ему сейчас суждено умереть… Красноголовый Гассан, всей своей фигурой олицетворяющий возмездие, говорит ему это… Умереть теперь, сейчас, когда он еще так молод и ничего пока еще не сделал для своей родины! Где же те доблестные подвиги, о которых ему так сладко грезилось в корпусе?.. Где та служба на пользу царя и отечества, о которой он мечтал? Двухгодовое бездельничанье в маленькой крепости, этот недолгий бой на бруствере и в результате смерть преступника от руки какого-то чеченца! О, зачем он не послушался тогда голоса Полянина и кинулся на вылазку!..

Однако не поздно ли ему каяться теперь в этом? Надо, по крайней мере, показать горцам, как умеет умирать русский офицер!.. И он поднял исхудалое лицо на Гассана и твердым, бесстрашным взором впился ему в глаза.

Тот в свою очередь измерил глазами свою жертву с головы до ног и сказал что-то переводчику-горцу.

Этот выступил вперед и обратился к Мише со своей коверканной речью:

— Мой господин желает знать, насколько ты боишься смерти, саиб? И еще хочет знать, какое будет твое предсмертное желание?

— Передай твоему господину, что я не трус, чтобы бояться смерти, — гордо отвечал Зарубин, и бледное лицо его вспыхнуло слабым румянцем, — а мое предсмертное желание — чтобы он как можно скорее попался нашим и был повешен на толстом суку ближайшей чинары… Твой господин, очевидно, хочет посмеяться над своей жертвой, прежде чем отправить ее к праотцам. Так поступают трусы, передай это твоему господину!

Переводчик перебросился несколькими фразами с наибом. Потом снова сказал, обращаясь к Мише:

— Смерть не замедлит явиться. Ты можешь быть спокоен, саиб!

Действительно, несколько нукеров в тот же миг окружили пленника, крича что-то по-чеченски, чего он, однако, не мог понять. Потом Гассан-бек-Джанаида быстро подошел к нему. С минуту оба врага мерили друг друга глазами. Самая жестокая, почти безумная ненависть пылала в глазах обоих.

«Чего он медлит? — вихрем пронеслось в голове Зарубина. — Уж убил бы скорее!» И вдруг новая, безумно-жгучая потребность жизни заговорила в нем усиленным голосом.

О, как не хотелось бы ему умереть!.. Над его головой синело небо, белели снеговые вершины и курились бездны, точно огромный алтарь, воздвигнутый для приношений Невидимому Творцу этих дивных красот… Сердце Миши забилось сильно-сильно…

«Господи! — мысленно произнес он, — спаси меня! Помилуй меня! Дай мне жить! Жить!.»

А кинжал Гассана уже занесен над его головой… Глаза наиба впились с жгучим любопытством в его, Мишины, глаза… Он с бесконечным диким восторгом старается поймать трепет и страх в лице своей жертвы…

Лицо Зарубина бледно, очень бледно, но спокойно, как только может быть спокойно лицо обреченного на неизбежную смерть… Он закрыл глаза… Перед ним снова милые, милые лица… Снова большая уютная столовая с круглым столом посередине почему-то приходит в голову молодому человеку, и слышится голос Джемапа, читающего Лермонтова его сестре, Лене… И вдруг все это покрывает ворчливо-добродушный голос Потапыча: «И что это вы, ваше высокородие, как сапоги носите… У всех подошвы рвутся, а у вас носки…» — ясно-ясно, как бы в действительности слышится ему голос его дядьки.

Удивительно, что именно это воспоминание, а не что иное приходит ему на ум сейчас… Он снова открывает глаза… Лицо Гассана уже перед самыми его глазами… Горячее дыхание врага обдает Мишу. Кинжал его приставлен к груди пленника… Зарубин чувствует даже холод стали, проникающий ему в самое сердце…

— Да убей же меня скорее, разбойник! Нечего издеваться надо мною! — вырывается из груди несчастного полный отчаяния возглас.

Не от страха смерти вырвался у Миши этот возглас. Только подлое издевательство со стороны врага сводит его с ума…

В лице Гассана злорадное торжество… Он достиг своей цели… Он измучил жертву. И с диким криком, в котором нет ничего человеческого, он высоко поднял кинжал…

В ту же минуту с быстротою молнии на двор влетел всадник.

— Удержи твою руку, Гассан! — кричит он голосом, исполненным волнения и дрожи. — Светлейший имам приказывает тебе отдать ему пленного уруса!.. Мне велено доставить его немедленно во дворец.

И вдруг говоривший разом обрывает свою речь |и смолкает на полуслове. Легкий крик срывается с его губ.

— Зарубин! Миша… ты!

— Джемал! — слабым эхом откликается пленник, и они бросаются в объятия друг другу.

Слезы радости обильно катятся по исхудалому лицу Зарубина. Господь услышал его молитву! Он не только отклонил руку убийцы, но послал ему, в лице избавителя, его лучшего, неизменного друга.

— Миша! Голубчик! Так вот какого пленника пришлось мне спасти! — горячо пожимая ему руку, дрожащим голосом произнес Джемалэддин.

И вдруг лицо его нахмурилось, глаза потемнели; он быстро наклонился к уху своего друга и тихо шепнул:

— Медлить некогда… Отец не отдавал никакого приказания… Гассан скоро поймет это и пошлет погоню…

Лишь только мы выедем за ворота, ты пойдешь в противоположную сторону, держась берега истока… За Ведени будет лес… Там ты в безопасности… Я бы дал тебе коня, но пешему укрыться легче… В лесу держись востока… Там русские укрепления… Револьвер я тебе дам за воротами, а теперь идем… Время дорого… На улице пока нет ни души… Все спят…

И, говоря это, он тронул коня, сделав знак пленнику следовать за лошадью.

Гассан, мрачно следивший все время за каждым движением молодых людей, лишь только они тронулись в путь, преградил им дорогу.

— Господин! — обратился он, нахмурясь, к Джемалэддину. — Чем докажешь ты истину твоих речей? Чем подтвердишь приказ повелителя отдать ему моего есыря?

— Что?!

Джемалэддин сильно дернул повод и разом остановил коня. В лице его была целая буря негодования.

— Как смеешь ты не доверять устам сына имама, твоего главы и повелителя! — гневно крикнул он наибу. — Мое дело приказать тебе, а твое — повиноваться, жалкий караваш!

И с гордо поднятой головою он поехал дальше.

Если бы Джемалэддин или спасенный им Миша оглянулись назад в эту минуту, то они увидели бы искаженное злобою лицо Гассана и его пылающий ненавистью взор… Но им некогда было делать это… Каждая минута была на счету. Выехав на самый конец аула и не встретив ни души на его сонных улицах Джемалэддин быстро обнял своего друга и, еще раз сделав все нужные указания, сунул ему в руку большой турецкий пистолет.

— О, Джемал, как мне благодарить тебя! — вскричал глубоко потрясенный Миша, — семнадцать лет тому назад ты спас жизнь моего отца, теперь спасаешь мою жизнь, рискуя навлечь на себя гнев и месть Шамиля. Буду ли я когда-нибудь в состоянии отплатить тебе за все это?..

— Полно, Зарубин! Будь это не ты, а другой, неведомый мне пленник, я бы сделал то же самое… Разве я знал, кого томит в гудыне Гассан? Уж конечно, не тебя думал я там встретить. Полно, мой дорогой, самый дорогой друг! Я не жду отплаты, но только если когда-либо моим близким будет грозить опасность, особенно ей, Патимат, моей любимой сестре, если они попадутся когда-либо в руки ваших и меня не будет с ними, облегчи ее участь, Зарубин! Вот все, что ты можешь сделать для меня.

«Патимат, — мысленно пронеслось в голове Миши, — и того ночного посетителя, мальчика-горца, звали также Патимат… Уж не сестра ли Джемала была у него в эту ночь?..» Но ему некогда было рассуждать об этом. Нельзя было терять ни минуты. Он быстро и горячо обнял своего друга и, еще раз поблагодарив его, скрылся за ближайшими деревьями леса…