затаили дыхание:
– Но это ненадолго, надо атаковать укрытие. Может быть, они прячутся здесь. Может быть здесь и Маша… – взяв в вертолете лыжи, дождавшись, пока с командиром западной группы свяжутся по рации, Саша быстро догнал отряд. Машу Журавлеву, разумеется, никто не собирался арестовывать. Товарищ Котов пожал плечами:
– Зачем? Она не преступница, девушка только свидетель. Ее допросят, как положено, и пусть едет домой в Куйбышев… – он неожиданно усмехнулся:
– Она тебе нравится, что ли… – Саша зарделся:
– Да, товарищ Котов. Я хочу попросить ее руки у Михаила Ивановича, когда закончу академию… – Эйтингон подумал, что мальчик и в этом напоминает отца:
– Матвей был человек хорошего воспитания. Если бы Князева не повела себя, как дура, он бы увез ее в Америку. Неухоженная, ерунда, мы бы обо всем позаботились. Впрочем, такие истерички, как Князева, опасны. Истинно, дочь своего отца. Александр Данилович, впадая в меланхолию, лечил себя расстрелами заложников… – он опасался, что Маша Журавлева начнет болтать:
– Князева все забыла, то есть заставила себя забыть. Под лекарствами она быстро вспомнила и о ребенке, и обо всем остальном. Если эту Машу найдут, надо организовать ей поездку в санаторий, прием медикаментозных средств… – Эйтингон успокоил себя тем, что девица, судя по всему, не светоч разума:
– Она не начнет докапываться до истины. Ее отец честный дурак, и она такая же. Она проглотит все, что мы ей скормим… – он был рад услышать о планах Саши:
– Именно такая девушка, советская, ему и подходит. Всяким прохиндейкам, вроде покойной Антонины Ивановны, доверять нельзя. Но операцию с Невестой мы проведем, это отличный шанс. Филби скоро покинет Лондон, а нам нужен человек, на Набережной. Они сейчас будут особенно настороже, после пропажи его светлости. Нового человека туда не внедришь… – он был уверен, что Саша выполнит приказ:
– Он поймет, что это для блага СССР. В Невесту он не влюбится, видно, что он однолюб… – на прощанье он обнял мальчика:
– Будь осторожен, милый, встретимся в Свердловске. Познакомишь меня с будущей женой… – Эйтингон подмигнул ему, Саша совсем смутился.
Юноша не отрывал взгляда от подслеповатого окошка:
– Я знаю, что Маша мне не откажет. В конце концов, именно я ее спас, то есть я и отряд внутренних войск… – до него донесся шепот лейтенанта, командира взвода:
– Мы можем послать бойца с рацией в лес, вызвать с перевала подкрепление… – парень был старше Саши всего лет на пять:
– Но я не пойду служить в армию, – с сожалением подумал юноша, – то есть пойду, но не в регулярную. После академии меня возьмут на оперативную работу… – он вспомнил о товарище Саломее:
– Она говорила, что преподает в Москве. Я хотел все закончить, но, наверное, не стоит. Мы с Машей поженимся только через пять лет, а пока надо… – он отогнал от себя эти мысли:
– Думай о деле. Либо в избушке шпионы, либо Маша. Очевидно, что внутри люди… – над трубой, в чистом небе, вился легкий дымок. Саша помотал головой:
– Нельзя терять времени. Нас больше, они не уйдут. Только надо запретить бойцам стрелять… – Саша боялся, что шпионы заметят движение в лесу. Резко затрещал автомат, кто-то крикнул:
– Уходят, они уходят… – приподнявшись, Саша заметил темную тень, бегущую по заснеженной прогалине, к лесной чаще:
– Брать только живыми, – заорал лейтенант, – половина взвода в погоню, половина остается здесь… – над головой просвистела граната. Земля словно вздрогнула, на Сашу посыпался снег. Дверь избушки, слетев с петель, упала на покосившееся крыльцо.
Лейтенант скомандовал: «За мной!».
Маша бежала, не разбирая дороги, тяжело дыша. Белокурые волосы растрепались, по лицу лился пот. Ноги, в больших ей валенках Ивана Григорьевича, проваливались по колено в свежие сугробы, скользили по насту. Под аккуратно подшитыми подошвами трещали сучки и шишки.
Поднимаясь с узкой лавки, чтобы сходить по нужде, она натягивала именно эти валенки, прохудившиеся под коленом, высокие, из потрепанного войлока. Даже с тридцать девятым размером обуви, в двух шерстяных носках, валенки были ей велики.
Шум застал Машу сидящей на корточках над жестяным ведром. Ей было неловко принимать помощь пожилого человека, но Иван Григорьевич отмахнулся:
– Дело житейское, Мария. Твой отец тебя моим заботам препоручил, ничего страшного… – услышав топот старика, Маша едва успела натянуть ватные штаны. Князев швырнул ей серую телогрейку и холщовый мешок:
– Беги. Антихристы явились, я их задержу… – она даже не смогла открыть рот. Князев вытолкал ее на зады избушки, к укрытым на зиму грядкам овощей, к укутанным мешковиной ульям: «Беги!». Маша слышала выстрелы:
– Кажется, взрыв прогремел… – сердце колотилось, – Господи, Иисусе, позаботься о рабе Твоем, иноке Иоанне… – Маша боялась подумать о том, что могло случиться с отцом и дядей:
– Их могли арестовать, расстрелять на месте. Их считают шпионами, врагами советской власти… – Маша зажала в руке крестик и кольцо:
– Иисус такого не допустит. Я едва увидела отца, едва с ним познакомилась, едва узнала о настоящей семье. Господь больше никогда не разлучит нас… – она поняла, зачем Князев бросил ей телогрейку, вместо заграничной, яркой куртки:
– Сейчас ночь, я стану незаметной. И днем в сером ватнике меня никто не увидит… – мороз обжигал непокрытую голову, влажные волосы слиплись сосульками. Маша ожидала, что среди отряда, окружившего скит, окажется Гурвич:
– Он выжил, такие всегда выживают. Проклятый лжец, предатель, убийца, как его дед, Горский… – девушку затошнило, – лучше я умру, чем позволю антихристу приблизиться ко мне. Я больше не хочу иметь ничего общего с бесовской властью… – она с отвращением думала о комсомольском значке, о пионерском галстуке Марты, о доме Журавлевых, на берегу Волги, собрании сочинений Ленина в библиотеке, и тяжелом столовом серебре:
– Пять лет назад они рыдали, когда умер Сталин, а теперь он… – Маша не могла назвать Журавлева отцом, – выступает на партийных конференциях, осуждая культ личности. Они лицемеры, страна построена на лжи, в СССР нет ничего честного… – Маша понимала, что все честные люди сгинули в лагерях:
– Как отец Алексий, как матушка Вера. Или еще раньше, на гражданской войне… – Князев с ней о таком не говорил, но Маша предполагала, что старик воевал против большевиков:
– Его не тронут, ему идет восьмой десяток, – уговаривала себя девушка, – но ведь у него нет ни одного документа… – Князев объяснил, что в Куйбышеве пользовался поддельным паспортом:
– Сейчас у меня никаких бумаг не осталось, – признался старик, – когда я к людям хожу, – он усмехнулся, – я себя веду осторожно. Верующие мне помогают, собирают припасы. Вокруг лагерные края, люди здесь болтать не приучены… – валенки обожгла ледяная вода ручейка.
За спиной Маши загремели выстрелы, грубый голос велел:
– Стой, кому сказал, иначе получишь пулю… – Маша не собиралась подчиняться:
– Антихристы мне больше не страшны, – она сцепила зубы, – мне защитой Иисус, Богоматерь и моя святая покровительница, Мария Вифанская, сестра праведного Лазаря… – Иван Григорьевич рассказал Маше, что ее отец, словно Лазарь, восстал из мертвых:
– Его все похоронили, – вздохнул старик, – жена его, Марфа Федоровна, с Петром Михайловичем повенчалась, он погибнуть успел, а твой отец все в забытье лежал. Молитвами праведников он обрел память, отыскал жену… – над головой просвистела пуля, Маша быстро нагнулась. Она знала, что осталась единственным свидетелем случившегося на перевале:
– Они боятся, что я начну говорить… – девушка облизала пересохшие губы, – пусть меня объявят сумасшедшей и запрут в больнице, как Зою, однако они все равно боятся… – Маша подумала о пути в Свердловск, под конвоем, о допросах, о закрытом санатории:
– Он, то есть Журавлев, не позволит меня посадить в тюрьму, но мне придется молчать до конца дней моих, молчать и притворяться. Придется делать вид, что они мои родители, придется потерять отца… – девушка разозлилась:
– Никогда такого не случится… –