Читать интересную книгу За и против. Заметки о Достоевском - Виктор Шкловский

Герой подполья мечтал о другой жизни, потом перед ним стала стена. Примириться со стеной он не умеет. Ломать стену, как Чернышевский, он не может, и его внутреннее содержание – самоунижение.

Вот мы говорим, что существуют эпохи, в которых есть революционная ситуация, а революция не приходит. Революционная ситуация, ожидание иного мира было совершенно реальным в 1848 году.

Что происходит при задержке истории, когда событие может совершиться, но не совершается?

Определенная часть людей становится людьми подполья. Как сам Достоевский объяснял для себя своего героя?

Он говорил, что все объясняется разрывом между сознаньем и возможностью.

Приведу цитату: «Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его... Что может поддержать исправляющихся? Награда, вера? Награды – не от кого, веры – не в кого?..»

Сбоку этого текста приписка Достоевского:

«В этом убедятся будущие поколения, которые будут беспристрастнее, правда будет за мною. Я верю в это».

Достоевщина состоит в сознании невозможности, неправильности существующего, в сознании каменной стены, стоящей поперек дороги, ощущении идеала и в сознании невозможности его достичь. Идеалы в большой мере остались прежними. Прежними остались и черты презрения к обычной жизни, но содержанием жизни стало выстаивание перед каменной стеной, это самоутоление собственным несчастьем, анализ неправильности своего положения.

Достоевский не считает положение своего героя правильным общечеловечески. Он своего героя казнит, презирает.

Положение человека, который отказывается от пути к идеалу, определяется не тем, и главным образом не тем, что идеалы потускнели. Герой и в подполье влюблен в мечту о хрустальном здании, но невозможность достижения этого идеала приводит к самоуслаждению от топтания мечты.

«Зубная боль», о которой говорил Достоевский, была в сердце.

Достоевский показывает своего героя ничтожным, то есть он считает идеал необходимым. Позднее он будет пытаться изменить идеал, но это в данном моменте анализ отчаяния, а не отказ.

Произошло так, что к подполью Достоевский пришел после того, как посмотрел на Запад. На Западе ясен был страх буржуа перед коммунизмом. Достоевский не поверил, что в этом страхе для мира есть надежда.

Он видел старый мир гибнущим, считал, что эта гибель близка. Впоследствии он это связывал для Запада с войной. Но будущего для Запада он не видел.

Для России он считал, что здесь старому не угрожает гибель, и хотел в старом увидеть новое, но это не приносило ему утешения.

Впоследствии Достоевский проповедовал, что надо идти со смиренными, с тихими, но он тихих видал. Они были похожи на Аким Акимыча.

Жажда нового осталась, но вера в новое изчезла.

Предстояла эпоха войн и революций. Старый мир был опровергнут, но ему предстояло не только долголетие, но долговечность. Ему суждено было прожить на Западе не меньше ста лет.

В русскую революцию Достоевский не верил, хотя многое в ней понимал и писал о ней непрестанно, непрестанно опровергая.

«Преступление и наказание»

I

В конце марта 1865 года Достоевский сел за письмо к А. Э. Врангелю, который в это время жил в Копенгагене. Писал Федор Михайлович до 14 апреля: получился своеобразный дневник; Достоевский пишет человеку, который ему много помогал и знал его в Семипалатинске во время «бесконечного счастья и... страшного горя».

Письмо открывается описанием успеха «Мертвого дома», потом говорится об удаче журнала «Время». Но вот начинается рассказ о запрещении «Времени», о неудаче «Эпохи», о смерти брата и смерти жены. Новые литературные несчастья идут впереди как главные, хотя Врангель знал жену Достоевского: она даже вспоминала перед смертью о семипалатинском друге. Тема смерти жены и брата приходит не сразу, но первая треть письма кончается словами, что «я тут в первый раз почувствовал, что их некем заменить, что я их только и любил на свете и что новой любви не только не наживешь, да и не надо наживать».

Через девять дней Достоевский продолжает неотправленное письмо; раскрывается новое несчастье: после брата осталось триста рублей, на эти деньги и похоронили покойника; выяснилось, что на журнале двадцать пять тысяч долгу и кредит издания без Михаила Михайловича рушился; деньги нужны и на издания новых книжек.

Возможно было принять другое решение: отказаться и от долгов и от журнала. Достоевский пишет: «Как жаль, что я не решился на первое!» (На отказ от издания.)

Через пять дней дневник-письмо продолжается. Достоевский объясняет, что он принял на себя ведение «Эпохи» для того, чтобы на имя брата не легла дурная слава.

Может быть, субъективно так и было. Но, кроме того, Достоевский дорожил с трудом полученной литературной самостоятельностью, верил в себя и думал, что работать можно бесконечно. Он пишет:

«Верите ли: 28 Ноября вышла Сентябрьская книга а 13 Февраля Генварская книга 1865-го года, значит по 16 дней на книгу и каждая книга в 35 листов».

Дела журнала продолжают падать. Достоевский в письме считает, что журнальные дела пошли вниз у всех, но у всех «убавилось на половину, а у нас на 75 процентов».

Что мог сделать Федор Михайлович? Взял деньги у тетки – десять тысяч в счет наследства. Нужно было еще три тысячи. Он продал собрание сочинений Ф. Т. Стелловскому на ужасающих условиях: получил три тысячи, запродал право на издание собрания сочинений, обещав к сроку дать новый роман.

Ф. Т. Стелловский был издателем-спекулянтом, придумавшим новый тип издания с сжатым набором в две колонки. Издание обходилось очень дешево; платил Стелловский мало. В договоре с Достоевским предусматривалось, что в случае несдачи нового романа Стеллосский имеет право перепечатывать все будущие произведения Достоевского без всякого вознаграждения,

Из Литературного фонда было взято, и больше брать было неудобно. Пришлось даже уйти из числа членов комитета.

От сотрудников шли письма с требованием уплатить за рукописи. Не было уплачено портному.

Восьмого июня из Петербурга Федор Михайлович пишет письмо А. А. Краевскому: это тот самый издатель, которого, как уже сказано было, он описал в «Униженных и оскорбленных», осмеяв карету издателя и его добродушное безапелляционное невежество.

Сам факт обращения к Краевскому был уже унижение. Достоевский писал: «Я прошу 3000 руб. теперь же, вперед за роман, который обязуюсь формально доставить в ред. От. Записок не позже первых чисел начала Октября нынешнего года...»

«NB. Роман мой называется: Пьяненькие и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч. и проч. – Листов будет не менее 20, но может быть и более. За лист 150 руб...»

Роман этот, как мы знаем из письма к Врангелю, написанного в сентябре, писался. Количество листов будущего произведения, вероятно, преувеличено: из расчета 150 рублей за лист – 20 листов и составляет 3 тысячи, то есть размер произведения определяется размером суммы, которую хочет получить Достоевский.

Так как вперед за романы не платят, то Достоевский назначает чрезвычайно низкий гонорар.

Этот задуманный роман не был написан, и соглашение не состоялось, хотя условия, которые хотел подписать Достоевский с А. А. Краевским, ужасающие и напоминают тот договор, который Достоевский подписал со Стелловским, имя которого в этом же письме упоминается.

«Предоставляется сверх того по контракту право на получение издателю От. Записок гонорария за все те статьи, которые я где-либо и когда-либо напечатаю вплоть до уплаты 3000 руб. с процентами».

Достоевский добавляет: «Следственно мне кажется, сочинения представляют достаточное обеспечение».

В сущности говоря, Достоевский в один и тот же момент дважды закладывает свое собрание сочинений.

Обещанный роман впоследствии становится частью «Преступления и наказания». Он вводится главным образом монологом Мармеладова. Монолог занимает двадцать страниц печатного текста. Мармеладов – основной герой неосуществленного романа; после монолога он появляется только в сцене своей гибели.

Почти одновременно Достоевский пишет письмо М. Н. Каткову. Сохранился черновик письма. Писать Каткову, о котором Достоевский еще недавно отзывался презрительно, было трудно. В письме к Врангелю от 8 ноября 1865 года, а также в письме к Янышеву от 22 ноября того же года Достоевский писал, что обращаться за деньгами к Каткову он «считает для себя невозможным».

В письмах Федору Михайловичу часто приходилось говорить неправду, но к Каткову он действительно обратился после писем, в которых просил о спасении.