Читать интересную книгу Иван IV Грозный - Дмитрий Володихин

Нельзя сказать, чтобы он был совершенно бездарен как дипломат. Некоторые историки, напротив, считали его масштабным и глубоким творцом внешней политики России. Р.Ю. Виппер, в частности, писал: «Среди московской дипломатической школы в качестве первоклассного таланта выделяется сам Иван V»{105}. Действительно, на арене больших международных игр ему удавалось добиться серьезного успеха. Так, стратегически верным был выбор приложения главных военно-политических усилий во второй половине 50-х годов XVI столетия: не против Крыма, а против Ливонии[156]; нельзя не признать остроумным ход с привлечением папы Римского к трудным переговорам со Стефаном Баторием в начале 80-х (и ведь это действительно помогло делу!); гибкая политика проводилась в отношении англичан — им давали льготы по торговым делам в зависимости от того, насколько они оказывались способны к услугам в делах политических; наконец, затея с привлечением Магнуса Ливонского на сторону Московской державы выше всяческих похвал. И, видимо, на истории Магнуса стоит остановиться подробнее. Герцог Магнус, брат датского короля Фредерика II, в 1570 году получил от Ивана Васильевича несколько прибалтийских городов и гордое звание «короля Ливонского». В 1573 году его женили на Марии Владимировне Старицкой, причем свадьба прошла с большой пышностью[157]. Таким образом, принц породнился и с российским царским домом. Магнус участвовал в войне на стороне России, а также выполнял роль союзника, которому легче было договориться с местным дворянством и городами. Его королевство представляло собой «буферную зону», получавшую поддержку и от России, и от датчан. Подданные Магнуса вновь обретали все свои старые привилегии, а заодно и новые льготы — по торговле на территории России. В свою очередь марионеточная «держава» становилась экономической зоной, связывающей европейских торговцев с Московским государством. Чем-то вроде допетровского «окна в Европу». Идея была хороша…

Но!

При всем том не в характере государя было вовремя остановиться в своих требованиях, ограничить проявление эмоций ради холодного дела дипломатии, увидеть приоритет державных интересов над личными. Увлекшись игрой страстей, политической интригой, государь в большей степени стремился предъявить иностранцам собственное остроумие и ученость, нежели добиться конкретных результатов. Тот же Роберт Юрьевич Виппер дает точную характеристику стилю Грозного-дипломата: он «…любил выступать лично в дипломатических переговорах, давать иностранным послам длинные аудиенции, засыпать их учеными ссылками, завязывать с ними споры, задавать им трудные или неожиданные вопросы; он чувствовал себя в таких случаях настоящим артистом… (курсив мой. — Д. В.) В политическом таланте Грозного замечаются, однако, те самые шероховатости и излишества и в его литературной манере, в развлечениях его повседневной жизни. Неуравновешенная натура легко увлекает его к резкостям, к заносчивости»{106}.

«Артист» — точное слово в точном месте. Государь Иван Васильевич играл великого дипломата. Пытался произвести впечатление на «публику». Театральная поза, амбиция, воспламенившаяся под действием всеобщего внимания к могущественному «Московиту», вели его ум к выходкам и балаганным трюкам, но не позволяли проявить твердость в намерениях и действиях. В любом значительном успехе он видел нечто естественное, принадлежащее ему по неведомому, но твердому праву, а потому и не заботился о его развитии. На волне побед государь бывал чрезмерен в требованиях и тем губил уже, казалось бы, полученную политическую прибыль. Зато неудачи ввергали его в избыточную уступчивость.

С тем же Магнусом Ливонским Иван Васильевич в 1577 году поступил жестоко, унизил и едва не убил его за самовольство. Но все же государь продолжал ему доверять, с необыкновенной беспечностью полагаясь то ли на страх короля перед московскими полками, то ли на чувство благодарности к русскому царю за прежние благодеяния… Но король, будучи мотом, пьяницей{107}, неудачливым воителем, ко всему еще и проявил склонность к измене. Предательство Магнуса дорого обошлось нам на Ливонском театре военных действий[158]. Весь удачный эксперимент с «буферным королевством» рухнул[159].

Дважды Иван IV вел переговоры с королевой Елизаветой I, добиваясь согласия принять его с семьей под покровительство английской короны, если злоба подданных выгонит монарха из страны. Само по себе подобное действие, исходящее от православного государя по отношению к государю инославному, нелепо и позорно. Мало того, Иван Васильевич сопроводил его попытками сватовства то к самой королеве, то к ее родственнице Мэри Гастингс, то уж совсем неопределенно — «к кому-нибудь» из родственниц Елизаветы. Его собственная жена Мария Федоровна Нагая была в то время жива и здорова, но царь не сомневался в легком решении проблемы развода…[160] Да что за срам! Даже подлая приказная братия хихикала над Иваном Васильевичем, называя его «английским царем». Но и стремясь добиться решения столь важной для себя задачи, как предоставление «политического убежища», царь не сумел сдержать ярости от уклончивых ответов англичан и опустился до оскорблений: «…видно, у тебя, помимо тебя (Елизаветы), другие люди владеют (властвуют), и не только люди, а мужики торговые, и не заботятся о наших государских головах и о чести, и о землях прибытка не смотрят, а ищут своих торговых прибытков!»{108}

Упорство польского короля Сигизмунда II Августа в военных предприятиях против Московского государства подпитывалось царской «вежливостью». Среди прочего, Иван Грозный удостоил его намека на бездетность: «Вот умрешь ты, от тебя и поминка не останется».

Особенных оплеух удостоился шведский король Юхан III. Его Иван Васильевич именовал «безбожником», сравнивал с «гадом» (змеей), род его назвал «мужичьим»[161]. Одно из посланий Иван IV завершает следующим образом: «А если ты, раскрыв собачью пасть, захочешь лаять для забавы, — так то твой холопский обычай: тебе это честь, а нам, великим государям, и сноситься с тобой — бесчестие, а лай тебе писать — и того хуже, а перелаиваться с тобой — горше того не бывает на этом свете, а если хочешь перелаиваться, так ты найди себе такого же холопа, какой ты сам холоп, да с ним и перелаивайся. Отныне, сколько ты не напишешь лая, мы тебе никакого ответа давать не будем»{109}. Разумеется, Юхан III остается непримиримым врагом России вплоть до последних кампаний Ливонской войны. А окончил ее шведский монарх «мужичьего рода», отторгнув от России обширные земли.

Б.Н. Флоря показал, насколько беспомощен оказался Иван Васильевич в борьбе за опустевший в 1572 году польский престол, насколько неуместной была его политическая риторика, насколько лишен был его курс гибкости. Царя поддерживала сильная партия сторонников, но он не удосужился поддержать их даже столь тривиальной мерой, как отправка посольства с официальными предложениями! Ему показалось достаточным выступить с цветистой «предвыборной» речью перед гонцом из Польши и послать несколько писем… В результате война продолжилась, а один из преемников скончавшегося Сигизмунда II Августа, Стефан Баторий, нанес России ряд тяжелых поражений{110}.

Притом Иван IV долго не рассматривал Батория как серьезную политическую силу, и даже в ходе боевых действий, складывавшихся крайне неудачно для Московского государства, все еще продолжал оскорблять его в посланиях. В 1579 году, когда неприятности завершающего этапа Ливонской войны уже начались, царь в письме величается перед выборным королем своим происхождением и корит Батория отступничеством от христианства. Польский государь и сам не отличался особой корректностью, поэтому Иван Васильевич упрекает его: «Мы твою грамоту прочли и хорошо поняли — ты широко разверз свои высокомерные уста для оскорбления христианства. А таких укоров и хвастовства мы не слыхали ни от турецкого султана, ни от императора, ни от иных государей. А в той земле, в которой ты был[162], и в тех землях, тебе самому лучше известно, нигде не бывало, чтобы государь государю так писал, как ты к нам писал. А жил ты в вере басурманской, а вера латинская — полухристианство, а паны твои держатся иконоборческой лютеранской ереси». Со своей точки зрения, государь во всем прав, но ему необходимо решить серьезные дипломатические задачи, а он вместо этого вступает в невнятную перебранку… Летом 1581 года, когда дела на западном фронте идут из рук вон плохо, Иван Васильевич отправляет Стефану Баторию еще одно письмо, по внешней видимости смиренное, однако же наполненное колкостями и попреками. В начале послания стоит знаменитая фраза: «Мы… удостоились быть носителем крестоносной хоругви и креста Христова Российского царства и иных многих государств и царств, скипетродержатель великих государств, царь и великий князь всея Русии… по Божьему изволению, а не по многомятежному человеческому хотению…»{111} — намек на «второсортность» королевского титула, полученного по результатам шляхетских выборов. Страна бедствует, вооруженные силы находятся в состоянии, близком к полному разложению, враг глубоко вклинился в русскую территорию, а царь желает выглядеть красиво и выйти победителем из словесных перепалок. Вот он, «первоклассный талант»! Вот она, «крупная политическая сила»!