Читать интересную книгу Никто, кроме президента - Лев Гурский

Тонко запищал зуммер. Я вернулся из кухни к дивану, кое-как улегся на живот и стал ждать, когда автоответчик меня отмажет. «Вы позвонили по телефону… к сожалению, нас нет дома… сообщение после гудка…» После гудка телефон сказал мне строгим голосом Инги Викторовны, секретарши Ленца: «Лев Абрамович, пожалуйста, ответьте шефу». От начальства можно спрятаться только в могилу, мрачно подумал я и протянул руку за трубкой. Попутно растревожив и синяк, и ребро, и даже копчик.

– Здравствуйте, Иннокентий Оттович.

– Здравствуйте, Лев Абрамович. Как ваше самочувствие?

Добрый доктор, конечно же, известил руководство телеканала. Надо полагать, деньги ему платят еще и за это.

– Неплохо. – Я постарался, чтобы голос мой прозвучал бодро. Главное не переборщить. – Выздоравливаю. Травм, не совместимых с завтрашним эфиром, у меня нет.

– Вы уверены, что сможете провести оба эфира? – спросил Ленц.

Иногда даже хорошо, если у твоего начальника стальное сердце. Притворная участливость раздражает, когда речь идет о профите. Не надо казаться лучше, чем ты есть. Меня вот, к примеру, долго считали сентиментальным министром культуры: я часто входил в положение, учитывал обстоятельства, давал шанс и иногда, увы, являл милость к тем падшим, кого, наоборот, следовало бы толкнуть. Всю первую половину моего срока подчиненные пытались из меня веревки вить. Всю вторую – обижались, что я был таким душкой, а стал таким букой. А вот на Ленца никто никогда не обижался: все заранее знали, что он – агрегат в человеческом обличье. Как можно обижаться на газонокосилку или бетономешалку?

– Уверен, – ответил я. – Ходить мне даже проще, чем лежать. Я справлюсь с программой, даю слово. Шоу маст гоу он.

– Но, может быть, – в голосе Ленца возникла не свойственная ему и оттого зловещая мягкость, – вам все-таки отдохнуть до конца недели? А в эфир мы поставим «консервы»…

Впервые за весь день я испугался. «Консервы», то есть заранее записанный выпуск шоу, мы держим на крайний случай. Самый пожарный из всех пожарных. Время от времени я, как требует инструкция, заменяю этот выпуск на новый, однако никогда не выпускаю «консервы» на экран. Опасно создавать прецедент: сегодня – запись, завтра – запись, а там тебе и прямой выход ласково зарежут. Волки из Совета директоров похлопают тебя по плечу: «Лева, дружок, и так все замечательно!»

– Отдохнуть, конечно, можно, – проговорил я словно бы в раздумьях. То есть как будто я всерьез не исключал такого выхода. – Кто же из нас откажется дома поболеть? Но видите ли, Иннокентий Оттович, тут у нас сразу возникает неблагоприятный финансовый момент, даже два…

Моя работа в Минкульте превратила меня в довольно опытного интригана. В чиновничьих джунглях иные не выживают. Ясное дело, до тех заоблачных высот манипуляции людьми, где одиноко реял наш бывший министр труда, я не поднялся, но кое-какими простыми движениями шефов управлять могу. Я не злоупотребляю своим опытом в обычных ситуациях. Лишь в критических, когда нет другого выбора. Ленц, я знаю, делает стойку на все слова с корнем «финанс». Калькулятор в его черепушке мигом начинает трещать, как птичка Гейгера в урановой шахте.

– Что вы имеете в виду?

С радостью я заметил, как угрожающая мягкость выпала из его тона. Зато появился интерес. Теперь важно пугнуть его двумя вещами: переделом рекламного рынка и выплатой штрафов. Начнем с передела. Тут мало фактуры, поэтому требуется больше пурги.

– Боюсь, – сказал я, импровизируя на ходу, – сегодняшний инцидент не был случайностью. Подозреваю, что кое-кто из наших конкурентов с других каналов не прочь переманить из пауз в «Угадайке» часть клиентов. Пока у нас преимущество, но появление хоть одной записи нашего шоу в эфире даст им козырь. Мы проявим слабость, и от нас тут же отпадут стиральные машины, колготки и кошачий корм. Они жаловались, что рекламная минута в «Угадайке» стоит на десять процентов больше, чем у Гуревича, Кудасова и Галкина… Я не утверждаю, что нападавших проплатили коллеги, но ведь это, заметьте, не было ограблением. Меня хотели вывести из строя… Это – первый опасный момент.

Я бил по больному. Госдума, войдя в административный раж, резала рекламный телерынок без наркоза. Некогда бурный поток клиентов превратился в ручеек, и каждый канал норовил запрудить этот ручеек на своем поле.

– Какой же второй опасный момент? – Интерес в голосе Ленца перешел в стадию озабоченности.

Неплохо. Теперь пора напомнить про живые деньги. Леонид Самуэлевич Гейзин, опытнейший адвокат, который пользовал меня еще в Минкульте, посоветовал заложить во все пролонгируемые договоры с нашими клиентами маленькую строчечку о прямом эфире. Пока меня не трогали, это лихо сидело тихо. Но, чуть что, бомба взрывалась.

– В случае «консервов» они выкатят неустойку, – с солдатской прямотой бухнул я. – Причем не только колготки с губной помадой, но и стиральные порошки, и дезодоранты, и моторное масло… Да почти все. Мы потеряем две трети заработанного. Финансы эти, разумеется, не мои, а телеканала. В общем, пусть Совет директоров решает, мое дело – подчиняться.

Если бы мне удалось проникнуть в черепушку Ленца, я бы наверняка увидел, как мозг-калькулятор, дымясь от напряжения, просчитывает варианты. Прямой эфир в наши дни опасен, даже если это игровое шоу. Отказ от прямого эфира – невыгоден. В который уже раз калькулятор прикидывал, какое из зол меньшее. До сих пор всегда побеждала выгода. В Совете директоров хоть и не любили рисковать, терять деньги не любили еще больше. Пусть «Угадайка» – ложка дегтя в бочке Media, но за этот деготь классно башляют.

– Хорошо, Лев Абрамович. – Машинка в голове Ленца трещала дольше обычного, однако все же выдала правильный результат. – Ничего не будем менять. Раз уж здоровье вам позволит…

– Оно мне позволит, – сказал я, стараясь не выказать удовлетворения. – С ним я всегда договорюсь. Чего не сделаешь ради благосостояния родного телеканала!..

Разговор с Ленцем изрядно меня вымотал. Когда в интриганстве не упражняешься ежедневно, потом сильно устаешь. Насвистывая «Несите бремя белых» – гимн Добровольческой армии генерала Деникина, – я проковылял на кухню, открыл банку сардин и всю ее съел. Сделалось полегче. Начальство стало выветриваться у меня из головы. От разговора с Ленцем, правда, осталась какая-то одна нехорошая мысль, и я ее старательно давил, пока устраивал смотр припасам и выбирал, что бы еще по-тихому слопать для поддержания здорового духа в не очень здоровом теле. Когда же я расслабился с фруктовым желе, мысль пробилась наружу.

Утреннее нападение не было случайным, признал я. Меня и впрямь поджидали. Те парни из кустов не были простыми гегемонами. И дрались оба как-то очень здорово, и удирали технично, и грабить меня даже не пытались. Болтовня про то, как меня заказали злобные конкуренты с других шоу, – это, понятно, страшилка для Ленца. Ни обаятельный Саша Гуревич, ни хамоватый Буба Кудасов, ни даже крутой донельзя Максим Галкин не устроят коллеге такой подлянки. В своей среде мы действуем тоньше. Пустить слушок? Бывает. Задушить в объятьях? Сколько раз. Послать громил? Никогда. Чревато. Нарушивший конвенцию не найдет работу ни на одном из каналов, включая дециметровые… Но ведь кто-то же науськал на меня эту парочку профи!

25. БЫВШИЙ РЕДАКТОР МОРОЗОВ

Темнота. Тишина. Теснота. Где я? Что со мной? Не знаю. Не вижу. Не пойму. Латинская мудрость, выручай Виктора Ноевича! Помогай, миленькая, выводи из тупика. Я ведь, пока был редактором, вовсю тебя пестовал: и девиз газеты взял на латыни, и сотрудников заставлял брать афоризмы из латинян, и даже абсолютно незаконно уволил корректора за опечатку в слове justitia… Так, спокойно: когито эрго сум – мыслю, следовательно, существую. Это про меня. Маленький плюсик. Дум спиро, сперо. Пока дышу, надеюсь. Тоже про меня. Еще один плюсик. Но дышится трудно – это ми…

Че-е-е-ерт, да меня же похоронили! Сволочи, мерзавцы!

Я понял, наконец, что лежу на боку, прижав руки к животу, согнув колени, и почти не могу пошевелиться. Вот и разгадка, подумал я. Где я? Однозначно в могиле. Проклятые Сусанна с Сергиенко, пользуясь моей беспомощностью, запихнули меня под газон, как раньше Звягинцева. Но его хоть мертвым прикопали, а со мною решили не возиться, и вот я жив! Ужас. Ужас. Ужас. Я пока мыслю, существую, живу и надеюсь, но на все эти дела времени мне отпущено совсем чуть-чуть. Под землей не прожить, если ты не крот или червяк. Очень к месту я вспомнил историю писателя Гоголя Николая Васильевича, которого вот так же, дуриком, зарыли живым. Приняли, идиоты, летаргию за смерть, хотя классик их сто раз предупреждал: проверяйте, гады, проверяйте. Как же! А потом, когда вскрыли могилу через много лет – глядь: а Гоголь на боку! Ворочался, бедный, страдал до последнего… Вот и я лежу на боку, все точно совпадает. И левой пятке почему-то холоднее, чем правой. Да еще и гроб у меня идиотский – даже на спину толком не повернешься. Детский, что ли? Откуда они тут взяли детский? Или это коробка из-под телевизора? Нет, затылком чувствую, плечом, спиною, что это никакая не коробка. Форма не та, стенки твердые, пахнет бензином…