— Слияния миров? — услышала она вопрос Хейнца. Даже не вопрос. Нет. Он лишь пытался прийти в себя, сообразить, что происходит. — Но как с этим связаны вы? — неожиданно спросил он.
— Я? — радость погасла, словно её не было.
— Сколько раз вы видели этого человека? Этого Эдварда Ноя?
— Три. Да. За последние дни я видела его три раза.
— Так же, как и сейчас?
— Да.
— И вы каждый раз с ним разговаривали?
— Нет. Только первый. Потом мне было страшно, и я… Я лишь просила его уйти.
— И вы никогда раньше его не видели?
— Нет.
— Точно?
— Не знаю… Иногда мне казалось, что кто-то наблюдает за мной… Но я думала… Думала, что это моё воображение… фантазии…
— Фантазии?
— Ну, да… Я знаю, что это хорошо, но… Но иногда…
— О, Господи! — оживился Марк Скинто, спешно подошёл к Жюстин, обнял за плечи, стараясь не дать наговорить лишнего и заискивающе улыбаясь Хейнцу. — Не слушайте её. Она сама не знает, о чём говорит. Наверное, у неё действительно жар.
— Не думаю, что у неё жар.
— Да, нет. Конечно, жар. Вот потрогайте её лоб. Наверное, какой-то вирус или просто усталость…
— Отпустите её.
— Что?
— Только что здесь, на фабрике, мы видели очень странное явление. И, боюсь, это как-то связано с вашей женщиной.
— Связано? С Жюстин? — Скинто нервно хохотнул. — Да, нет же. Не может это быть связано. Я бы знал. Я…
— Он приходил пару дней назад, когда ты и Лари Эншо решили одеть нас всех в куртки, как у Хейнца, — сказала Жюстин, прерывая Скинто.
— Но ведь никто не видел… — Марк замялся, уже зная, что скажет Жюстин.
— Я была на крыше… — она не поднимала глаз. — И ещё вчера. Вечером. Ты не мог видеть его.
— Но вчера вечером мы были всё время вместе.
— Он приходил, когда я была в ванной.
— Он, что? — Скинто побледнел, затравленно огляделся, и снова попытался обнять Жюстин. — Нет, она определённо больна, — затараторил он, желая увести её подальше от любопытных глаз и ушей. — Только послушайте. Просто смех. Просто смех… — он поднял руку и попытался зажать ей рот, чтобы не позволить возражать. — Пожалуйста, молчи, — зашептал он ей на ухо. — Скажи, что не здорова, и больше ни слова… — Марк вздрогнул, почувствовав на своём плече руку Хейнца.
— Не думаю, что она хочет куда-то идти, — сказал писатель. — Тем более сейчас и с вами.
— Да нет же, — Скинто отчаянно пытался улыбаться, но сейчас это больше походило на оскал. — Ну, скажи, Жюстин. Скажи, что ты плохо себя чувствуешь.
— Я не знаю, — выдавила она из себя.
— Вот видите! — Скинто снова попытался её увести.
— Она сказала, что не знает, — Хейнц встал у него на пути.
— Да что же… — Скинто обернулся к управляющему, ища поддержки. — Ну, скажи хоть ты, Лари!
— Мы все что-то видели… — управляющий покосился на Хейнца. — Вы хотите поговорить с Жюстин? — спросил он писателя.
— Но… — снова попытался возразить Скинто.
— Думаю, хуже не будет, — сказал ему Лари Эншо. Он чуть ли не силой заставил Скинто убрать руки с плеч Жюстин. — С ней всё будет в порядке, — пообещал он и снова покосился на писателя. — Она вся ваша.
— А моё мнение никто узнать не хочет? — спросила Жюстин так тихо, что, казалось, никто её не услышал. Казалось, и не было её сейчас здесь. Ни для кого не было. Она словно перестала существовать, растаяла, как растаял чуть ранее мир Эдварда Ноя. Это чувство стало вдруг таким сильным, что Жюстин начала задыхаться. Ещё мгновение и все увидят этот внезапный приступ. Ещё мгновение и она потеряет сознание, упадёт на холодный пол, к ногам окруживших её людей. Всё тело стало ватным, непослушным. Бежать! Бежать хоть куда!
Жюстин метнулась в сторону. Ноги не слушались. Она с трудом могла удержать равновесие. Кто-то позвал её по имени. Она не обернулась, не остановилась. Она не знала, куда бежит. Просто бежала и всё, лишь бы подальше отсюда, подальше от людей, от стыда и растерянности. От свалившегося вдруг ей на голову чрезмерного внимания. Жюстин не знала, почему выбрала бегство на крышу. Даже не поняла, куда бежит, пока не оказалась под ясным солнечным небом.
Теперь закрыть дверь, прижаться к ней спиной. Дышать, дышать, дышать.
Жюстин выругалась, увидев, как мир снова начинает меняться. Выругалась как-то устало, нежели злобно.
— Ты что-то сказала? — спросил её Эдвард Ной с другой стороны туманной завесы. Он сидел на скамейке в комнате лишённой окон. Стены были серыми, словно из стали.
— Так ты всё-таки реален, — сказала Жюстин не столько мужчине из другого мира, сколько себе. Он не ответил. Не то не нашёл, что сказать, не то понял, что обращаются не к нему. — Меня зовут Жюстин. Жюстин Вальмонт… Кажется, ты хотел узнать моё имя…
— Да. Хотел… — голос мужчины звучал подавленно, безрадостно.
— Ты столько дней преследовал меня, а теперь не рад? — попыталась пошутить Жюстин, затем снова увидела серые стальные стены комнаты без окон. — Ты что, в тюрьме?
— В каком-то смысле, — на лице мужчины появилась безрадостная улыбка. Тревожная улыбка.
— Что случилось? — спросила его Жюстин.
— Собрание Комитета постановило изъять у меня способность видеть Просветы.
— Комитет — это орган власти в твоём мире?
— Да.
— А просветы… это…
— Это способность видеть твой мир.
— Так, значит, чтобы видеть меня, ты используешь какое-то приспособление?
— Нет.
— Тогда как…
— Это моя способность.
— Как дар?
— Да, как дар.
— Тогда почему ты в тюрьме?
— У нас давно научились извлекать из людей таланты и способности.
— Зачем?
— Чтобы потом путём голосования собрать угодную народу личность.
— А что случается с теми, у кого способности извлекают?
— Ничего.
— Значит, тебе нечего бояться?
— Нет, только после этого я больше не смогу видеть тебя.
— Думаю, это не так и плохо. По крайней мере, для меня.
— Для тебя ничего не изменится. Эта способность… она каким-то образом связывает людей из нашего мира с вами. Как телефонный номер, понимаешь? Так что, после того, как у меня заберут Просветы и проведут голосование, появится кто-то другой, собранный согласно большинству, и ты будешь видеть его.
— А если я откажусь?
— Ты не сможешь. Комитет не станет тебя слушать. К тому же, скоро, думаю, таких связей, как у нас, будет много.
— Тогда откажись ты.
— Для тебя это ничего не изменит. К тому же Комитет уже принял решение. Пересмотра не будет.
— Но… — Жюстин хотела ещё что-то сказать, сказать так много, но её прервал Хейнц.
Он вышел на крышу, осторожно прикрыв за собой дверь. Ной видел его неясным силуэтом, призраком чужого мира.
— Потрясающе, — сказал Хейнц, заворожённо разглядывая зависший над пустотой мир. Его голос глухим эхом долетел до Ноя — таким же призраком, как и его образ.
— Кто это? — спросил Ной Жюстин.
— Это… — она замялась, не зная, как назвать одного из правителей своего мира.
— Я друг, — помог ей Хейнц.
Это слово заставило её нахмуриться. «Друг». Никогда прежде она не смотрела на него под таким углом. Друг, с которым не нужно тревожиться. Друг, который может понять, дать совет. Друг, с которым не нужно притворяться. Нет… Жюстин решительно тряхнула головой. Писатель не может быть другом. Только не писатель. Может быть, пройдёт пара веков и у власти встанут инженеры или кто-то ещё, тогда писатели, возможно, и будут друзьями, но не сейчас.
— Это Вильям Хейнц, — сказала она Ною. — Он писатель. Он приехал на фабрику, чтобы написать о нас книгу.
— Писатель? — Ной тщетно пытался разглядеть лицо Хейнца. — Только писатель?
— Тебе этого мало?
— Я не знаю, у нас не собирают писателей. Это невыгодно.
— Что значит, собирают? — растерялся Хейнц. Он смотрел то на незнакомца из другого мира, то на Жюстин, требуя ответа. — У вас что, не рождаются талантливые люди? — Хейнц подождал, ожидая ответа, не зная, что его голос не сразу долетает до Ноя, затем перевёл взгляд на Жюстин. — Там что…
— Кажется, их учёные научились изымать подобные способности у людей, — неуверенно сказала она.
— Изымать? Но… — он замолчал, услышав далёкий голос Ноя.
— В нашем мире правят обычные люди. Мы собираем писателей и прочих выдающихся личностей на основе голосования. Выбираем то, что нам нужно на ближайшую пару лет. Так проще. Можно избавиться от негативных качеств кумира, оставив лишь то, что приемлемо.
— А что потом? — спросил Хейнц. — Что случается с кумиром, когда мода меняется? — он снова не получил ответа и требовательно уставился на Жюстин. — Что потом?
— Я не знаю, — она для верности пожала плечами. Хейнц выглядел озадаченным, встревоженным, и она чувствовала, как тревога передаётся ей.