– Благодарю, – сказала она, пряча бумажку в потертый кошелек, но наметанный глаз Фонса уже оценил все его содержимое: шесть пенсов и несколько медяков.
В эту минуту дверь внезапно отворилась, и Фонс, сидевший напротив, успел заметить, что открыл ее мужчина, который при виде Фонса быстро ее захлопнул и сбежал по лестнице. Фонс вскочил и увидел в окно посетителя, вышедшего из дома. То был высокий мужчина, широкоплечий, с бычьей шеей, пестро одетый, и за ним по пятам следовал фокстерьер.
– Сожалею, что спугнул вашего друга, – сказал Фонс.
– Пустяки! Придет в другой раз, если захочет увидеться, – равнодушно ответила миссис Рэндалл.
Она снова побледнела, как при упоминании имени Рэннока, и в глазах появилось мрачное выражение. Вряд ли она рассчитывала услышать от этого посетителя что-нибудь приятное.
– Кто-нибудь из старых друзей?
– Ну да, о, Господи, достаточно старый. Знаю его чуть не с детства.
– Но, наверное, он не относится к числу друзей любимых?
– У меня вообще нет таких, – оборвала она его. – Единственное Мое желание – жить одной, чтобы меня никто не беспокоил.
– Такое желание нельзя назвать неразумным, мэм. А теперь, не будете ли вы столь добры, не подарите ли мне свою фотографию, которая вам самой кажется наиболее удачной?
– Значит, не сегодняшних времен, – ответила миссис Рэндалл. – Теперь они, правда, убирают морщины, но не могут скрыть отвисший подбородок. Пожалуйста, я дам фотографию, если хотите. У меня их много. Когда я выступала на сцене, фотографы приставали, как чума, и еще когда я разъезжала в экипаже по Лондону и сама правила лошадьми. Но теперь меня больше не беспокоят. Теперь на рынке другие лица.
– И ни одного красивее вашего, мэм.
Она с усилием вытащила ящик из рассохшегося комода красного дерева и достала с дюжину карточек кабинетного размера. Фонс отобрал две лучшие и вежливо поблагодарил за любезное одолжение.
– У вас есть мой адрес, миссис Рэндалл, – сказал он, вставая и берясь за шляпу, – дайте мне знать, если перемените место жительства.
– С десяткой в кармане я этого сделать не могу, но, во всяком случае, еще неделю-другую смогу продержаться без работного дома.
– Кстати, вы не могли бы мне сказать, где теперь находится полковник Рэннок? – спросил Фонс, пожимая ей руку.
И он почувствовал, как она похолодела. Да, она любила Рэннока, – подумал он, – любила и гневается за то, что он ее оставил.
– Нет, не могу, – ответила она, глядя на него пристально и опять побледнев.
– Мне сказали, что он уехал в Сан-Франциско, через Нью-Йорк, а затем должен был проследовать на Аляску, на золотые прииски.
– Да, я тоже думаю, что он туда уехал.
– А когда он уехал?
– В марте, но я не помню, какого числа.
– А вы не помните, откуда он уехал в Америку, из Ливерпуля или Саутхэмптона?
– Я ничего о нем не знаю с тех пор, как он уехал из Лондона.
– Хорошо, миссис Рэндалл, я дам вам о себе знать, и скоро. До свиданья.
Фонс ушел, удовлетворенный успешным визитом. Теперь все пойдет как по маслу. Требуется только клеветническая публикация, на основании которой можно возбудить дело, а за ней дело не станет, как он и обещал леди Перивейл.
Да, он чувствовал удовлетворение. И в то же время впал в глубокую задумчивость. Было нечто, чего он не понимал в ее поведении: это странное смешение гнева и страха, испуганное выражение лица, бледность, появлявшаяся всякий раз, когда речь заходила о Рэнноке. Во всем этом было что-то нехорошее, она что-то скрывала, отчего само имя Рэннока вызывало у нее испуг.
Фонс внимательно изучал ее лицо в те четверть часа, что они провели tête-à-tête и не думал, что она дурной человек с криминальной точки зрения. Он не думал, что она его обманула или слукавила. Если с Рэнноком случилось что-нибудь плохое, то не она содеяла зло. В конце концов испуг и возбуждение могут быть отнесены на счет скверного состояния нервов и вспыльчивости, присущей женщине, которую страстно любили, а потом так плохо с ней обошлись, оставив прозябать в бедности, и это совершил человек, которого она тоже любила. Возможно, выражение лица, которое он принял за испуг, было вызвано вовсе не страхом, а обидой.
Фонс телеграфировал леди Перивейл, прося о свидании и явился в Раннимейд Грейндж на следующий день к вечеру. Он не видел миледи после их первой встречи и был удивлен переменой в ее внешности и манере себя держать. Прежде она была сама мрачность, а сегодня излучала радость. Исчезли нервная раздражительность и яростное негодование. Теперь она говорила о своих неприятностях в деловом тоне и как о нелепой случайности.
«Что-то произошло с тех пор, как я ее видел, что-то, изменившее все течение ее жизни», – подумал Фонс. Через несколько минут он проницательно догадался о причине, когда леди Перивейл попросила сделать его сообщение в обществе друга, чьему суждению она доверяет, и в комнату вошел Артур Холдейн.
– Это мистер Фонс, – сказала Грейс таким тоном, что стало ясно: она все рассказала о сыщике своему другу, но двое мужчин просто вежливо поклонились и взглядом не намекнув, что уже встречались.
Фонс рассказал леди Перивейл, что нашел женщину, похожую на нее, и что она даст свидетельское показание в должный срок.
– Она не побоится придти и признать, что путешествовала с полковником Рэнноком по Алжиру? – удивилась леди Перивейл.
– Нет, не побоится, при условии, что получит достаточное вознаграждение. Она готова сказать правду – и к черту стыдливость! – за две сотни фунтов.
– Дайте ей в десять раз больше, если ей нужны деньги! – вскричала леди Перивейл. – Но что нам делать, если никто не захочет меня оклеветать? Господа Россеты прислали несколько вырезок из газет, написанных в очень наглом тоне, но, боюсь, этого вряд ли достаточно, чтобы обращаться с ними в суд.
По просьбе Фонса она достала две газетных вырезки на рыхлой зеленоватой бумаге.
Из «Утреннего вестника»:
«Леди Перивейл, чьи небольшие званые обеды после оперных спектаклей были столь популярны в прошлом сезоне, в этом году совсем отказалась от развлечений. Она живет в своем доме на Гровенор-сквер, но проводит лето в строгом уединении. Ее можно видеть по утрам, когда она ездит верхом заодно с «печеночной бригадой», иногда, во второй половине дня, ее экипаж появляется на променаде в парке, но она не принимала участия ни в одном из празднеств сезона, факт, который подал основание для досужей болтовни в самых тесных кругах избранного общества».
Из рубрики Миранды «Сливки общества» в газете «Геспер»:
«Среди красавиц, блиставших на балу леди Морнингсайд, леди Перивейл блистала своим отсутствием, хотя в прошлом сезоне она была такой заметной фигурой в кружке Морнингсайдов. В чем причина нынешней застенчивости молодой и богатой вдовы, которая была царицей моды в прошлом году?..»