Читать интересную книгу Норвежская рулетка для русских леди и джентльменов - Наталья Копсова

Мне лично знаменитая жрица Гекаты-Реи, Изиды и Хатор, она же ясновидящая предсказательница лучей судьбы поведала, что всего лишь каких-то триста лет назад я была художником-ювелиром Бенвенутто Челлини, чем несколько удивила и расстроила. Не мог такой великий художник и такой хороший человек сотворить в свое время настолько халтурное изделие, чтобы в последующей реинкарнации его бы так изводил грозный муж. Хотя, может, я злата-серебра или бирюзы какой с жемчугами заказчикам не довешивала, за что и страдаю теперь. Поделом! И про Майю я спросила, как ей клятвенно обещала. Оказалось: лет пятьсот назад она работала инквизитором в Уэльсе. Графство Уэльс в Объединенном Королевстве я посещала, к сожалению, всего один раз, да и то очень давно, о деятельности тамошних инквизиторов совсем ничего не знала и потому слушала прорицательницу, раскрыв рот и трепеща от почти священного восторга.

По всему выходило, что бывшие простые римские рабы, феодальные крестьяне и рабочие посудомойки после новой реинкарнации к ней почему-то не захаживали, видимо, у них по-прежнему было не густо с деньгами. Вот такова она, Се Ля Ви и сила кармы, хоть тресни.

И про сыночка своего ненаглядного я, естественно, все разузнала подробно. Игоречек раньше проявлял свою незаурядность в виде математика Рене Декарта, но чуткое материнское сердце мое об этом догадывалось еще до всяких гаданий. Разве мог бы быть кем-либо иным сын такой замечательной матери, как я?

А про успех в вечном ничто я, оказывается, с самого начала все тоже правильно поняла: когда тебя в этой жизни уже ничто не колышет, то достижение столь замечательного состояния и есть самый большой успех.

Обо всем об этом я наболтала время от времени шумно вздыхающей Изабелле Сократовне в темпе анданте, поэтому-то и уложилась где-то в час с небольшим. Моя мама уже два раза успела разогреть кислые щи со свининкой, кстати сказать, мои самые любимые.

Наконец-то Изабелла Сократовна почувствовала себя удовлетворенной моими сведениями о местной московской мистике и по-королевски величественным, как в старые добрые времена, голосом попросила передать трубочку милочке Лидии Владимировне. В самых цветистых и поэтических выражениях она расхвалила маме меня: я-де разэтакая умница и растакая красавица, и характер прямо ангельский (вот бабушка моя не слышала!), и пригласила милочку Лидию Владимировну обязательно к себе в гости в самое ближайшее время. Тут мама окончательно оттеснила меня, смеющуюся, от трубки и грозно указала на стынущий суп.

В самом деле я любила Майину мать. Любила ее не только за всегдашние комплименты в мой адрес, хотя такое всегда и всем нравится, но и за ее кажущийся чуточку забавным, манерным и старомодным стиль речи; за тяжелые черепаховые гребни в волосах; за массивные золотые цепочки – символы обожаемого ею модерна на объемной груди; за черные кружевные кофточки из колеблющегося и как бы живого бисера; за французскую манеру выговаривать слова; за увесистые бронзовые канделябры, горделиво возвышающиеся на дородном серванте темно-красного дерева в ее доме; за старинные резные в позолоте рамы зеркал… Все это было неотъемлемой частью моего детства и, оказывается, давно уже стало частью меня самой. Совсем неважно, что в моем родном гнезде и дизайн, и атмосфера, и стиль общения всегда были несколько иными.

Глава 14

Вот отзвонили мне литые колокола на Красной площади, отсверкали золотом луковичные купола древних храмов, отстучали мои быстрые серебряные каблучки по красной брусчатке, омыл долгожданный освежающий летний ливень, отсалютовала празднично роскошная московская гроза, послали легкие воздушные поцелуи веселые кучерявые облака, не спеша плывущие в дальние и ближние страны по высокому светлому небу. «Увидимся с вами в стране викингов и фьордов», – мысленно крикнула я им, прощаясь.

Лишь теперь, к середине жизни, начала я понемногу постигать, что после дождя звуки колоколов в небе особенно чисты; нежное сияние русской церкви делает глаза смотрящего добрее и яснее и освящает человеческое сердце святым покоем, небесные облачка частенько наполняют складки девичьих платьев и юношеских карманов, а о взрослых они забывают; истину и в самом деле можно отыскать в бокале красивого на просвет, хорошего крепкого вина; даже недолгое пребывание на родине дарит человеческому сердцу мир и успокоение, а одного-единственного цветка вполне достаточно, чтобы прознать обо всех сразу удовольствиях и радостях необъятной вселенной.

Вечером последнего в Москве дня я не усидела дома и опять выбежала на улицу еще раз проститься с родным городом. Стоял совсем обычный теплый и слегка утомленный летний вечер; сиреневые улочки расходились быстро и терялись из виду; уютный домашний свет только-только начинал зажигаться в моих любимых московских окнах; вспыхнули неоновые рекламы и подсветки, расцветив пастелью всегда молчаливые вечерние деревья; прошелестели мимо усталые троллейбусы; откуда-то издалека донеслись звуки музыки – люди играли веселую свадьбу.

Когда-то в ранней юности я так любила часами бесцельно шататься по городу и смотреть вокруг, не думая совершенно ни о чем, но жадно воспринимая, впитывая в себя окружающее, остро наслаждаясь людскими лицами, нетерпеливыми гудками автомашин, смешными манекенами в витринах магазинов, пестрыми афишами, пахучими ветрами; тем, что я просто иду-шагаю по Москве…

А утром бабушка рыдала в голос, будто бы на войну кого-то провожала, и предрекала себе скорую кончину, мама смущенно отворачивалась и молча вытирала тыльной стороной кисти катящиеся по смуглым щекам слезы, пока я выволакивала в коридор свой, ставший малоподъемным от книг на русском языке кожаный чемодан. Книги в основном были детскими учебниками и сказками для Игоря, моего дорогого мальчика. Я уже страшно по нему соскучилась, хотя мы с ним перезванивались примерно раз в три дня.

Внизу ждало такси, чтобы везти меня в Шереметьево-2, а далее я должна была попасть прямо в суровые объятия фьордов.

– Не давай никому съесть тебя с потрохами, бедная моя девочка. У бабушки теперь совсем силы не те, одной ногой стою в могиле. Наверное, и вижу-то тебя в последний раз, теперь некому будет защитить ребенка. Вот и живешь сирота сиротой! – горько причитала бабушка, угрожающе опираясь на костыль. – Старайся ничего не принимать близко к сердцу. Все негативное и плохое по возможности отбрасывай прочь, а все хорошее сохраняй в себе и взращивай. Не падай духом, не ершись, не спорь, а будь со всеми более кроткой и ласковой.

– Боже, ну почему считают, что у человека нет характера, если он просто хороший человек! – напутствовала на прощание мама.

«И не щадя себя она завязывала знакомства с той необычной породой людей, судьбы которых явно были чреваты огромными потрясениями, взрывами новых, чистых и удивительных сюжетов и бескомпромиссных эмоций, так что общение с такими было весьма опасным занятием. Но она была так счастлива хоть на короткое время вычесть себя из приземленного рутинного, тяжелого, пыльного и тусклого материального мира, чтобы налегке вознестись к сияющим вершинам непокоренного духа. Может быть, в этом и воплощалась давняя мечта Анжелики о бесплотности среди других грубых, прагматичных и легко предсказуемых физических тел, недаром же в детстве окружающие прозвали ее маленькой маркизой ангелов. Лишь один Жоффрей де Пейрак мог бы понять и разделить ее тайные устремления».

Абзац бы аккуратненько, по-редакторски профессионально подчеркнут тонким простым карандашом – это, верно, мама моя посчитала вышесказанные строчки весьма подходящей характеристикой для родной доченьки.

Пришлось-таки тащить с собой в самолет этот полуподростковый роман про Анжелику, иначе обидела бы родных – ведь все же подарок. Опять эта Анжелика; та самая Анжелика, однажды много лет назад чуть было не втравившая меня в не слишком приятную историю.

Неужели же такое могло со мной случится?

* * *

Стоял чудесный, уже слегка томный августовский полдень. Наловив в пшеничном, полном вдобавок упоительно красивых сорняков поле побольше саранчи и кузнечиков, я спешила с ними на наш дачный участок. Легкокрылых насекомых следовало побыстрее пустить в открытое плавание в большой металлической кадке с дождевой водой. Необыкновенно интересно было наблюдать, как они, отталкиваясь своими длинными и тонкими, но на удивление мускулистыми ногами, с резким выбрасыванием этих самых ног в противоположную от себя сторону, пытаются как бы проскакать по воде на фоне темнеющего в глубине вод отражения моей любопытной физии. Если Бог существует, то скорее всего именно так и с таким же любопытством он наблюдает сверху за суетливыми потугами и страстями этих смешных созданий, то есть всех нас.

Почти беспредельное поле: червонно-золотое, сияющее ярче церковного иконостаса, полное тяжелых тугих колосьев, из зерен которых при надкусывании вытекала густая белая жидкость, как я определила впоследствии, очень похожая на кокосовое молоко; изумительно сверкающее сине-лиловыми звездочками, а может, просто капельками ситцево-синего неба в виде цветочков-василечков и колокольчиков расстилалось за моей спиной (я знала!) до самой линии горизонта на все четыре вольные стороны. Где-то далеко-далеко темнела неровная полоска леса, чуть далее ленивой гусеницей ползла электричка в Москву, с другого края веселили сердце разноцветные игрушечные домики – то для меня и была малая Родина или путь к дому, в котором ты всегда был, и бабушка, которую ты видел, сколько себя помнишь.