Читать интересную книгу Малый не промах - Курт Воннегут

– Чтобы плодиться и размножаться. Меня больше ничего не интересует. Все остальное – вздор.

* * *

А у Селии было потомство, не то что у меня. Я решил отложить уборку и позвонить ее сыну Кролику. Наверное, он сейчас у себя в номере гостиницы «Фэйрчайлд», только что вернулся с работы в «Отдыхе туриста».

Он не спал. Кто-то мне сказал, что Кролик вовсю нюхает кокаин. Впрочем, может, это была просто сплетня.

Я сказал ему, кто я такой, объяснил, что его мать была у меня в аптеке и что ей, несомненно, нужна помощь.

– Вот я и решил сообщить вам, – добавил я.

Я посмотрел в угол и увидал мышонка, который подслушивал, что я говорю. Но мышонку придется догадываться, о чем разговор – он слышал только мои слова.

А на другом конце провода этот несчастный молодой педик, которого лишили наследства, хохотал до упаду. Кролик не пожалел мать, узнав, как тяжело она больна. Ни слова не сказал. Страшно было слушать, как он гогочет. Значит, он ненавидит ее всерьез.

Но потом он приутих и спросил: может, лучше мне позаботиться о своих собственных родственниках?

– О чем это вы? – сказал я. А мышонок, навострив ушки, прислушивался к моему голосу, не пропуская ни словечка.

– Вашего братца только что вытурили с Эн-би-си, – сказал он.

Я ответил, что это просто сплетня.

Он сказал, что это вовсе не сплетня. – Он только что сам слышал по радио.

– Совершенно официально, – сказал он. – Наконец-то они до него добрались.

– Что вы этим хотите сказать? – спросил я.

– Он просто фальшивый герой из Мидлэнд-Сити, – сказал он. – В этом городе все любят пускать пыль в глаза.

– Очень мило говорить так про свой родной город, – сказал я.

– И отец ваш был фальшивый художник. Ни разу ничего хорошего не нарисовал. Я сам – фальшивка. Я и играть-то по-настоящему не умею. И ты фальшивка. Порядочной пьесы написать не можешь. Нам всем надо сидеть дома, где мы еще на что-то годимся. А твой братец тут-то и сделал ошибку. Уехал из дома. А взаправдашней жизни всегда фальшивки вылавливают. То и дело ловят таких жуликов.

Он опять захохотал, и я повесил трубку.

Но тут снова зазвонил телефон – звонил мой брат из своего особнячка в Манхэттене. Все правда, сказал он. И всем известно, что его выгнали с работы.

– Мне здорово повезло, – сказал он, – мне еще никогда в жизни так не везло.

– Ну, если так, то я рад за тебя, – сказал я. Я стоял у телефона, под ногами хрустели разбитые очки и позвякивали золотые монеты. Полицейские пришли и ушли так быстро, что я им даже не успел сказать про золото.

Да, золото! Золото! Золото!

– Впервые в жизни я узнал, что я по-настоящему из себя представляю, – сказал Феликс. – Теперь женщины будут относиться ко мне просто как к человеку, а не смотреть на меня как на влиятельного чиновника, который может оказать им протекцию.

Я сказал, что вполне понимаю, какое это для него облегчение. В это время он был женат на Шарлотте, и я спросил, как она относится ко всему этому.

– Да я же и говорю именно про нее, – сказал он. – Она вышла замуж не просто за какого-то Феликса Вальца. Она вышла замуж за президента Эн-би-си.

Я никогда не видел Шарлотту. По телефону она разговаривала со мной очень мило – может быть, немножко притворялась. Пыталась говорить со мной как с членом своей семьи. Думала что со мной надо говорить приветливо, каков бы я ни был. Даже не знаю, было ли ей известно, что я убийца.

А Феликс только что сказал мне, что она не в своем уме.

– Ну, это сильно сказано, – возразил я.

И тут я узнал, что Шарлотта так рассвирепела, что срезала все пуговицы с его костюмов – со всех пиджаков, курток, рубашек, даже со всех пижам. И все пуговицы спустила в мусоропровод.

Да, бывает, что люди так разозлятся друг на друга. Тогда они на все способны.

– А как мама к этому отнеслась? – спросил Феликс.

– Она еще ничего не знает, – сказал я. – Наверное, прочтет в утренних газетах.

– Ты ей скажи, что я никогда не был так счастлив, – попросил он.

– Ладно, – сказал я.

– Боюсь, ей будет очень неприятно, – сказал он.

– Ну, все же не так, как было бы полгода назад. Теперь у нее свои проблемы.

– Она больна? – спросил он.

– Нет, нет, нет, – сказал я. Она, конечно, уже была больна, только я об этом еще не знал. – Ее ввели в правление нового Центра искусств, и…

– Ты мне уже говорил, – сказал он. – Это очень любезно со стороны Фреда Т. Бэрри.

– Да, а теперь они воюют как кошка с собакой, спорят о современном искусстве, – сказал я. – Она закатила жуткий скандал из-за первых же двух вещей, которые он купил, хотя он за них заплатил из своего кармана.

– Что-то не похоже на нашу маму, – сказал Феликс.

– Одна из вещей – работа Генри Мура.

– Английского скульптора? – спросил Феликс.

– Да. А другая – картина какого-то Рабо Карабекьяна, – сказал я. – Статуя уже стоит в саду, и мама говорила, что это просто что-то вроде опрокинутой восьмерки. А картину решили повесить у самого входа, и это первая вещь, которую видят посетители. Она вся зеленая. Размером с дверь каретного сарая. На ней – одна вертикальная оранжевая полоса, и называется она «Искушение святого Антония». Мама написала в газету, что эта картина оскорбляет память нашего отца и память всех настоящих художников на свете – и живых, и мертвых.

Телефон замолчал. Я так и не узнал отчего. Я со своим аппаратом ничего не делал. Может быть, мой провод перегрыз мышонок. Он куда-то делся – может, грыз провод за стенкой. А может быть, в подвале дома моего брата кто-то поставил «подслушку». Может, частный сыщик, приглашенный его супругой, хотел собрать о нем порочащие сведения и предъявить их на бракоразводном процессе. Все возможно.

Потом телефон снова заработал. Феликс говорил, что хочет вернуться в Мидлэнд-Сити, найти свои корни. Он говорил совершенно не то, что мне рассказывал Кролик Гувер. Он говорил, что в Нью-Йорке сплошь одни фальшивки. Он перечислил имена своих бывших одноклассников. Сказал, что хочет пить с ними пиво и ходить на охоту.

Упомянул он и нескольких знакомых девушек. Мне было не совсем ясно, зачем он хотел с ними встретиться: все они давно были замужем и нарожали детей или уехали из нашего города. Но он даже не упомянул о Селии Гувер, и я ему о ней напоминать не стал, не сказал, что она стала страшной безумной старухой и только что разгромила нашу аптеку. Потом он объявит во всеуслышание, под влиянием наркотика, который ему прописывал врач, что она была единственной женщиной, которую он любил, и что именно на ней он должен был жениться.

Но Селии уже не будет в живых.

24

Я охотно попытался бы подробнейшим образом проанализировать характер Селии Гувер, если бы думал, что это имеет хоть какое-то отношение к тому, что она покончила с собой, наглотавшись «Драно». Но как фармацевт, я считаю себя обязанным отдать должное амфетамину, который ее до этого довел.

Вот предостережение, прилагаемое в обязательном порядке к каждой партии амфетамина при выпуске с фабрики:

«Амфетамином часто злоупотребляют. Наблюдается привыкание, возникает наркомания, тяжелые нарушения социальной адаптации. Известны случаи, когда пациенты самовольно увеличивали дозы в несколько раз. Резкое прекращение приема после длительного употребления больших доз вызывает апатию, депрессивное состояние; отмечены изменения в электроэнцефалограмме во время сна.

Хроническое отравление амфетамином вызывает острый дерматоз, бессонницу, раздражительность, повышенную возбудимость, изменение личности. Наиболее тяжелые симптомы хронической интоксикации дают картину психоза, почти неотличимого от шизофрении».

Угощайтесь!

* * *

Я уверен, что конец двадцатого столетия войдет в историю как эпоха фармацевтического шарлатанства. Мой родной брат приехал из Нью-Йорка, одуревший от всяких наркотиков: дарвона, риталина, метаквалона, валиума и черт знает от чего еще. И все это он получил по рецептам врачей. Он сказал, что приехал искать свои корни в родной почве, но, когда я услыхал, как он травит себя лекарствами, я подумал, что скоро он и собственную задницу не сможет найти, хоть и будет шарить обеими руками. Я подумал, что он просто чудом сообразил, где надо свернуть с магистрали.

Правда, в дорожное происшествие он все же угодил – в своем новехоньком белом «роллс-ройсе». Покупка этого «роллс-ройса» тоже была безумной выходкой наркомана. Его только что выгнали с работы, и его бросила четвертая жена, а он покупает машину за семьдесят тысяч долларов.

Он нагрузил ее всей своей одеждой без единой пуговицы – и подался в Мидлэнд-Сити. И когда он добрался до дома, его бессвязную болтовню нельзя было назвать речью нормального человека – он твердил одно и то же как одержимый. Ему хотелось всего лишь двух вещей. Во-первых, найти свои корни, а во-вторых, найти женщину, которая взялась бы пришить все срезанные пуговицы. Пуговицы остались только на костюме, что был на нем. Он пострадал, как никто другой, когда у него срезали все пуговицы на всех костюмах и пальто: они были сшиты в Лондоне, а там всюду вместо «молний» – на ширинках, на манжетах – ставились пуговицы, которые и вправду расстегивались и застегивались. Когда он решил показаться маме и мне в пиджаке без пуговиц, расстегнутые манжеты болтались у него, как у пирата из «Питера Пэна».