Читать интересную книгу Тропинин - Александра Амшинская

Но Тропинин, и не числясь преподавателем, до конца дней продолжал по мере сил следить за классом, а потом и за Училищем, помогая его ученикам и советами и своим примером. «Он был так же полезен классу, что и законный преподаватель», — свидетельствует тот же Тучнин. А принимая во внимание, что в профессиональном отношении Тропинин был значительно выше «законных» учителей, то роль его в воспитании будущих художников надо признать особенно значительной. В Училище, очень бедном подлинными художественными произведениями, картины Тропинина служили многие годы оригиналами для копирования.

Тропинина в Московском Училище застал еще В. Г. Перов, поступивший туда в 1853 году. Преподаватели Училища В. С. Добровольский, И. Т. Дурнов, К. И. Рабус были близкими его друзьями. В совместных беседах, в тесном общении вырабатывались их взгляды на искусство, их методы работы, которые положили основание новой, более прогрессивной по сравнению с Петербургской Академией художеств системе обучения. И хотя имя Тропинина не значилось в протоколах совета Училища, когда принималась и обсуждалась новая программа, в ней нашли отражение и его мысли. Выработанная им система преподавания, в основе которой лежало изучение натуры, вошла в повседневную практику Училища. В 1850-х годах твердо сложившаяся система взглядов на искусство живописи, обоснованное художественное мировоззрение Тропинина являлись опорой для передовых преподавателей Училища в их борьбе с проявлениями позднего классицизма, за естественность и простоту искусства. Таким образом, базой для возникновения московской школы в живописи явилось, с одной стороны, демократическое и реалистическое искусство Тропинина, а с другой — передовое мировоззрение прогрессивной части русского общества, сформировавшееся в первой четверти XIX века.

Согласно теории, выдвигавшейся Орловым, искусство не только призвано доставлять наслаждение и развивать изящные чувства — оно дело государственное и служит просвещению. Если с этой точки зрения проанализировать творческий метод Тропинина, то станет ясно, что не в «угоду безвкусным заказчикам» приукрашивал он в портретах своих современников, а исходя из своего понимания идеала, глубоко веря в благотворную силу искусства.

XIII

ПАТРИАРХ МОСКОВСКИХ ЖИВОПИСЦЕВ

В декабре 1835 года в Москву проездом из-за границы в Петербург приехал Карл Павлович Брюллов. Любители искусства были хорошо осведомлены об успехах в Риме его картины «Последний день Помпеи», где художник приравнивался к великим старым мастерам, о триумфе, которым сопровождалась демонстрация картины в Париже. Приезд его вызвал небывалое воодушевление не только среди московских любителей искусства, но и во всех столичных гостиных.

Это событие послужило поводом для ряда воспоминаний и записок, из которых узнаем мы и кое-какие подробности о жизни Тропинина. Вот что пишет Егор Иванович Маковский, любитель искусства, занимавший должность бухгалтера Управления Кремля: «С переездом Карла Павловича ко мне в Кремль начинается совершенно новая жизнь. Я был в приятельских отношениях с известным академиком Василием Андреевичем Тропининым, жившим тогда у Каменного моста, в доме г. Писарева. Мы навестили художника, и Карл Павлович стал чаще посещать Тропинина, где всегда без закуски нас не отпускали» [49].

В последний год жизни, поселившись в собственном домике в Замоскворечье, с грустью вспоминал старый художник дом на Ленивке, где прошла половина его жизни, целиком отданная искусству. «Да и дверей-то тех нет, помните…» — говорил он пришедшему его проведать Рамазанову. Двери тропининской квартиры были сплошь исписаны дорогими его сердцу именами художников и друзей, не застававших хозяина дома. Чаще других здесь повторялись надписи крупными буквами: «Был К. Брюллов», «Был Витали». Не было у дверей лакея, не было заведено оставлять визитные карточки.

Рассказал Маковский и о том, что в честь Брюллова Тропининым был дан званый обед, на котором присутствовали кроме Маковского с женой семья художника И. Т. Дурнова, И. П. Витали, преподаватели Московского художественного класса, братья А. С. и В. С. Добровольские и К. И. Рабус, а также архитектор А. Тюрин и другие друзья Василия Андреевича. Затем такой же обед был у Витали и в доме Маковского.

Во время частых встреч Тропинина и Брюллова, в присутствии друзей и художников, они занимались рисованием. Об этом свидетельствует, в частности, набросок головы Витали, сделанный Тропининым, чрезвычайно похожий на известный портрет скульптора, нарисованный в 1836 году Брюлловым. Смотрели картины. Тропинин многие свои работы, бывшие в Москве у разных владельцев, просил привезти к нему и показывал их Брюллову. Они слушали также музыку, так как и Брюллов и Тропинин были большими ее любителями. Жена Маковского, красавица Любовь Корниловна, прекрасно пела. Иван Тимофеевич Дурнов имел приятный тенор и страстно любил русский романс. Возможно, что на одном из таких вечеров был исполнен рисунок прекрасной, задумчиво склоненной головы Брюллова. И жаль, что не он впоследствии лег в основу большого живописного портрета. Образ же Любови Корниловны — матери будущих художников Маковских — мог навеять Василию Андреевичу сюжет картины «Гитаристка», исполненной в 1839 году.

На вечерах часто присутствовал и друг Тропинина — бухгалтер Московского Малого театра Павел Михайлович Васильев, который играл на гитаре. Он и изображен с гитарой в руках на великолепном портрете, принадлежащем Государственному Русскому музею. Портрет этот очень понравился Брюллову, который тут же, видя натуру, отметил его поразительное сходство. В это время художники много говорили об искусстве.

В записях племянника Л. С. Бороздны [50], которая после обучения у Тропинина брала уроки у Брюллова в Италии, есть сообщение о существующей будто бы у наследников Василия Андреевича переписке, где Брюллов и Тропинин «обмениваются мыслями о художестве вообще и в России». Автор записок пишет, что «эта бы переписка заставила упасть мнение… о невозможности талантам и искусствам развиваться в России».

Проверить сведения об этой переписке пока не удалось, но есть основание предполагать, что речь может идти не о письмах, а о записи бесед художников, сделанных третьим лицом. Известно же лишь об одном письме [51], написанном Брюлловым Тропинину, в связи с успехами Витали в Петербурге. На это письмо Тропинин не ответил, говоря, что ему легче написать десять портретов, чем одно письмо. Текст же письма Карла Павловича звучит действительно как продолжение ранее начатой беседы: «Да… я задыхаюсь от восторга, что, наконец, не одна протекция, а истинный талант может быть уважаем и в России. Радуйтесь — настанет время, что и матушка-Москва может погордиться своими детушками». Возможно, что запись бесед двух художников была сделана самой Л. С. Бороздной, которая и отдала затем рукопись Тропинину, как передавала она ему письма из Италии от живущих в Риме русских художников. Ее записка Тропинину с сообщением о пересылке ему двух писем Александра Иванова, рассказывающего о выставке в Риме и о своих трудах, хранится среди рисунков художника.

Знаменитый творец «Последнего дня Помпеи» сам был со всем пылом своей романтической натуры в восторге от Василия Андреевича. «Целую вашу душу, которая по чистоте своей способна все понять вполне… кто, кроме вас, поймет меня…» — писал Карл Павлович Тропинину. По словам Маковского, он отдавал должное таланту и мастерству Тропинина, замечая, что «если бы он был за границей, то был бы первым портретистом». И наотрез отказывался писать в Москве портреты, говоря, что здесь есть свой превосходный портретист. Со своей стороны, Василий Андреевич, высоко оценив мастерство Брюллова и его образованность, преклонялся перед молодым собратом. Он с увлечением работал над его портретом, где поместил фигуру художника на фоне дымящегося вулкана, говоря: «Да и сам-то он настоящий Везувий!» Впоследствии, в разговоре с И. М. Снегиревым, Тропинин второй этап своего зрелого творчества ставил в зависимость от сближения с Брюлловым. Только ли с Брюлловым? Брюллов ли вдохнул порыв романтической страсти в искусство шестидесятилетнего Тропинина, подсказал расширить глаза на портретах, зажечь их темным блеском, продиктовал столь не свойственные ему ранее сюжеты, проникнутые чувственностью?

Нет, конечно. Сама жизнь, новые веяния были интуитивно восприняты художником и претворены в образы искусства раньше, чем новые идеи были осознаны умом.

Как далеко было еще до истинного освобождения женщины и гармонического развития духа и плоти, свидетельствуют не только девушки на тропининских картинах. Об этом свидетельствуют также семейные драмы Герцена и Огарева и личная неустроенность Брюллова.