class="p">Мировая история часто включает в себя необычайно длинные цепочки последовательных эффектов. Индустриализация, например, в каждой отдельной европейской стране может быть отнесена к периоду нескольких десятилетий, но как глобальный процесс она до сих пор не завершилась. Несмотря на многие национальные особенности, импульс "промышленной революции" в Англии до сих пор ощущается в ряде стран Азии, а в Китае сегодня проявляются некоторые побочные эффекты ранней индустриализации Европы, такие как экологическое опустошение и беспрепятственная эксплуатация человеческого труда.
Представление об историческом движении как о "кругообразном", а не линейно-прогрессивном ни в коем случае не следует списывать со счетов как выражение предсовременного видения. Не является она и бесполезной с аналитической точки зрения. Экономические историки работают с моделями производственных и торговых циклов разной длины, открытие которых стало важным теоретическим событием XIX века. А "длинные волны" имперского контроля и гегемонистского господства оказались интересной идеей в исследованиях глобального распределения власти. Запад знал как линейное, так и циклическое историческое движение, но с XVIII века он принял прогресс, независимо от того, как часто он блокировался или даже поворачивался вспять, в качестве своего руководящего временного шаблона. Другие цивилизации лишь позднее переняли это у Европы. Некоторые, например исламский мир, придерживались собственных представлений о линейности: история не как постоянное развитие, а как прерывистая череда моментов. Следует, по крайней мере, задуматься, может ли современная историческая наука принять такие концепции в качестве подходящих для реконструкции исторической реальности.
Приведем пример американского специалиста по бирманской истории Майкла Аунг-Тхвина, который постулирует спиралевидную форму социальной истории Юго-Восточной Азии до второй трети XIX века. К этой гипотезе его привел конфликт между представлениями историка об эволюции, прогрессе и причинно-следственных связях и антрополога о структуре, аналогии, гомологии и взаимовлиянии. Историки склонны делать преждевременные выводы о том, что изменения, наблюдаемые ими в определенный период времени, являются необратимыми. Аунг Тхвин, напротив, рассматривает историю Юго-Восточной Азии с точки зрения "колебаний" между "аграрно-демографическим" циклом (в странах, ориентированных на внутреннюю экономику) и "торговым" циклом в прибрежных городах и политических образованиях. Бирманское общество, например, после многих изменений в середине XVIII века вернулось к ситуации, очень похожей на ту, что была при славной династии Пагана в XIII веке. Это стало возможным благодаря прочности бирманских институтов. Британская колонизация, поэтапно подчинявшая Бирму в 1824-1886 годах, подорвала эту прочность, но только приход революции и национальной независимости в 1948 году окончательно аннулировал старую модель исторического движения.
Нам не нужно формировать мнение о том, насколько это соответствует общей интерпретации бирманской истории и истории Юго-Восточной Азии. Другой пример мог бы послужить той же наглядной цели. Речь идет об общем аргументе: примерно с 1760-х годов европейские философы сходились во мнении, что Азия была "застойной" или "неподвижной" по сравнению с динамичными обществами Западной Европы. Гегель подробно и изощренно развил эту точку зрения в своих лекциях по философии истории, прочитанных в Берлине в 1820-х годах. Вскоре после этого в обиход вошел более грубый вариант, и европейские авторы стали регулярно говорить о "народах без истории", к которым некоторые из них относили не только "дикарей", не имеющих ни письменности, ни государства, но даже азиатские высокие культуры и славян. Этот отказ признать, что разные культуры могут одновременно участвовать в едином пространстве-времени, справедливо критикуется как грубый пример «бинарного упрощения», которое видит в прошлом Азии лишь вечное возвращение одних и тех же или лишь поверхностных династическо-военных осложнений. Но не менее проблематична и другая сторона этого взгляда: купание всей истории - хотя бы и "современной" - в равномерном сиянии европейских концепций прогресса. Социологическая теория модернизации 1960-х годов попала в эту ловушку, представив историю как конкурентную гонку, в которой эффективная Северная Атлантика оказалась впереди, а другие регионы - в роли отстающих или опоздавших. Сохранение хотя бы возможности нелинейного исторического движения освобождает нас от ложной альтернативы бинарного упрощения или европоцентристской гомогенизации.
Реформирование времени
Мы приблизимся к истории менталитета XIX века, если рассмотрим, какие переживания времени могли быть характерны для этой эпохи. Это - пример культурного конструирования, один из излюбленных критериев, используемых антропологами и теоретиками культуры для отличия цивилизаций друг от друга.Действительно, вряд ли можно найти более требовательную и продуктивную отправную точку для сравнительного подхода к культурам. Представления о времени сильно различаются как на уровне философского или религиозного дискурса, так и в повседневном поведении. Можно ли сказать что-то достаточно общее об образах и переживаниях времени в XIX веке?
Ни в одну предыдущую эпоху не было такого единообразия в измерении времени. В начале века существовало множество времен и временных культур, характерных для тех или иных мест и сред. К концу века над этим уменьшившимся, но не исчезнувшим полностью множеством времен установился порядок мирового времени. Около 1800 г. ни одна страна мира не имела синхронизированного сигнала времени за пределами отдельного города; каждый населенный пункт или, по крайней мере, каждый регион корректировал свои часы по оценке солнечного полудня. К 1890 году измерение времени было скоординировано в пределах государственных границ, причем не только в развитых индустриальных странах. Это было бы невозможно без технологических инноваций. Стандартизация часового времени была проблемой, которая занимала многих инженеров и техников, даже молодого Альберта Эйнштейна. Только изобретение и внедрение телеграфных электрических импульсов сделало решение этой проблемы практически осуществимым.
В 1884 г. в Вашингтоне состоялась международная конференция, на которой присутствовали делегаты из двадцати пяти стран, и была утверждена единая система "мирового времени" (та, которой мы пользуемся и сегодня), разделившая земной шар на двадцать четыре часовых пояса по 15 градусов долготы каждый. Движущей силой этого исторического соглашения стал частное лицо Сэндфорд Флеминг, железнодорожный инженер, эмигрировавший из Шотландии в Канаду, которого можно смело назвать одним из самых успешных "глобализаторов" XIX века. Сторонники реформы времени предлагали подобные планы еще в начале века, но до 1880-х годов правительства не проявляли особого интереса. Логика расписания движения поездов требовала координации, но реальная работа по реформированию все затягивалась и затягивалась. Еще в 1874 году железнодорожное время в Германии рассчитывалось на основе местного времени в крупных городах, каждое из которых должно было быть точно измерено и официально контролироваться. Пассажиры должны были сами рассчитывать, в котором часу они прибудут в пункт назначения. В 1870 году в США насчитывалось более четырехсот железнодорожных компаний и семьдесят пять различных "железнодорожных времен"; каждый пассажир должен был отчитываться перед кассиром в соответствии с тем временем, которое использовалось для его поездки. Первым шагом на пути к стандартизации стала электрическая синхронизация часов для отсчета времени