«Это было одно из самых ошибочных мероприятий царского правительства. В армию вливали самых недисциплинированных, распропагандированных молодых людей. Там они в большинстве случаев сразу же попадали в привилегированное положение, что меньше всего походило на отбывание наказания, которое выдумало для них правительство. Между тем, все оппозиционные и революционные круги приняли новое мероприятие, как отправку молодежи на исправление как бы в дисциплинарные батальоны. Поднялась агитация против правительства. В результате — вред для армии, вред для правительства и никакой пользы и толку для молодежи».
(А. Спиридович).
Тут, конечно, надо понимать, что для офицера Спиридовича служба в армии не представлялась каким‑то очень уж страшным наказанием — а пойди‑ка ты, парень, послужи. Он сам погоны носил с детства и просто не видел для себя иного жизненного пути.
Но у студентов было иное мнение. В революционных кругах такие действия властей расценили как дикий произвол. Вольнослушатель Берлинского университета Карпович решил отомстить — и отомстил. Совершив убийство, он мог бы скрыться — все растерялись, он успел бы уйти. Но Карпович предпочел сдаться. Он вспоминал:
«Как только я решил, сделалось так спокойно на душе, так тихо: временами было как‑то уютно, тепло. Вот уже больше недели, но ни одного сомнения, ни один нерв не дрогнет. Ясно, очень ясно».
Такое поведение станет фирменным знаком эсеровских террористов. Этим они отличались от предыдущего поколения — от народовольцев. Те всегда планировали пути отхода после «акции», эсеры же о такой мелочи просто — напросто не задумывались. В их планы входило либо погибнуть на месте преступления, либо задвинуть пламенную речь на суде. Тем более что, в отличие от народовольцев, их было много. Тут уже действовал принцип «всех не перевешаешь». И вот как можно было бороться с такими людьми?
Карпович не был связан с существовавшими революционными организациями. Он посещал за границей народнические кружки, но за ним никто не стоял. По крайней мере, охранка никаких связей Карповича не раскопала, хотя копали хорошо. В итоге судили террориста «за умышленное убийство частного лица». Уже смешно: министр — и вдруг «частное лицо». Но тут власти правы. Карпович на суде просто, извините, выпрыгивал из штанов, провозглашая политический характер своего убийства. Что, власти должны были ему в этом помогать?
Стоит рассказать и о его дальнейшей жизни. Террорист был осужден на 20 лет каторги.
«Я был уверен, что буду судим военным судом и приговорен к смертной казни. Так я думал, и это не особенно устрашило меня. Но меня судят, оказывается, общеуголовным судом, и смертной казни нет в его распоряжении. Готового к смерти, меня, естественно, каторга не устрашит и уж, конечно, не исправит».
После Февральского переворота 1917 года Карповича, как и всех революционеров, освободили. Он решил уехать за границу. Но судно, на котором он плыл из Архангельска, торпедировала немецкая подводная лодка.
Кроме Карповича, нашлись и другие любители пострелять. 9 марта статистик Самарской земской управы Логовский пытался убить Победоносцева. Стрелял через окно и не попал. Это был тоже одиночка, хотя на допросе он заявил, что разделяет программу социалистов — революционеров.
Эти выстрелы и определили дальнейший ход событий. В конце 1901 года была создана партия социалистов — революционеров. Ее основали четыре человека: В. Чернов, М. Гоц, Г. Гершуни и Е. Азеф, который уже тогда являлся платным сотрудником охранного отделения. О нем рассказ будет дальше, но и остальные тоже весьма интересные люди.
Гоц являлся, так сказать, патриархом. В 1889 году он участвовал в знаменитом «якутском бунте» — группа политических ссыльных в Якутске попыталась возмутиться, и их выступление было подавлено весьма жестко. Гоцу во время подавления «бунта» повредили позвоночник, так что он был прикован к инвалидной коляске и, соответственно, ни к какой практической работе физически не способен.
Чернов тоже был теоретиком. Здоровенный мужик с рыжей бородой, он очень гордился, что является сыном крестьянина и в детстве даже пахал землю — редкий случай для революционеров той поры. Свое происхождение Чернов подтверждал тем, что уснащал свою речь бесчисленными народными поговорками и вообще очень любил говорить речи по любому поводу и без него. Он являлся главным теоретиком терроризма, обосновывая необходимость убивать наукобезобразными терминами. Эти двое могли бы болтать сколь угодно долго.
Однако провозгласить создание партии — не значит ее создать. Но тут выдвинулся человек совсем иного склада — Григорий Андреевич Гершуни. Это был выдающийся человек, что признавали и его противники. Л. А. Ратаев, начальник особого отдела департамента полиции, писал о Гершуни так:
«Этот человек производил сильное впечатление на всех, с кем сходился. Был ли то известный гипноз, или результат необыкновенно развитой силы воли, или же воздействие глубокого искреннего убеждения — не знаю, но обаяние личности Гершуни факт несомненный».
Что верно, то верно. В 1900 году Гершуни попался в зубы самому Зубатову, но сумел провести даже такого матерого «волкодава». Революционер долго каялся — дескать, его обманули и запутали, а он вообще‑то белый и пушистый. При этом, что интересно, никого не сдал. Зубатов ему поверил и отпустил на волю.
«Одним из таких сбитых временно с его революционного пути оказался и знаменитый по последующей работе Гершуни. По заарестовании в Минске Гершуни содержался под стражей в Москве. У Зубатова были, конечно, сведения о том, что делал Гершуни в Минске, как формировал он там летучие библиотечки, фабриковал небольшие типографии и рассылал их с Брешко — Брешковской по разным городам. Знал он и о взглядах Гершуни на террор, как на необходимый способ борьбы с правительством. Данных, хотя и агентурных, было достаточно, чтобы послать Гершуни административным порядком в далекую Сибирь, но Зубатов этого не сделал. Он хотел переломить Гершуни идейно. Он не раз вызывал Гершуни на допросы. Долгие беседы вели два противника, и в результате Гершуни дал подробное показание и тем купил себе свободу, избавив себя от ссылки. Он был освобожден и вернулся в Минск. Моральная победа Зубатова была велика, но не надолго».
(А. Спиридович).
Вот такой это был человек, и при этом убежденный сторонник террора. После провозглашения создания партии он ринулся по России, прихватив для поднятия авторитета Е. К. Брешко- Брешковскую, которую звали «бабушкой русской революции». Эта дама начинала еще с народовольцами. На смертную казнь она не нагуляла, получила пожизненную ссылку, но по амнистии в честь коронации Николая II была освобождена — и вернулась к любимому делу.
Почему «брендом» этой партии стал терроризм? Так всё просто. Социалисты — революционеры были средой очень рыхлой, в ней каждый имел свое мнение, как обустроить Россию, что для создания партии не есть хорошо, ибо дискутировать можно было бы до посинения. А Гершуни говорил просто: кончай болтать, пора дело делать. Все идеологические разногласия выносились за скобки. Пункт первый: надо стрелять. Пункт второй: если что- то не понимаете, смотрите пункт первый.
Одновременно с созданием партии была образована Боевая организация (БО), от партии абсолютно независимая.
В № 7 «Революционной России» приводится положение о БО.
«Она связана с партией только через посредство центра и совершенно отделена от местных комитетов. Она имеет вполне обособленную организацию, особый личный состав (по условиям самой работы, конечно, крайне немногочисленный) отдельную кассу, отдельные источники средств. Эта боевая организация берет всецело на себя роль охранительного отряда»
Но на самом‑то деле никакой организации при Гершуни не существовало. Он находил исполнителей терактов прямо на месте.
И тут мы подходим к самому тяжелому вопросу: а кто были эти люди, которые пошли в террор? Заметим, они шли гарантированно на смерть, и прекрасно это понимали. Уже знакомый нам Карпович мог скрыться — но предпочел сдаться властям. И ведь такие, как он, не были какими‑то редкостными экзотическими персонажами. От желающих вступить в БО отбоя не было! Они убивали и умирали, успев на судебном процессе задвинуть революционную речь. И ведь это были не какие‑то патологические маньяки или отмороженные уголовники. С фотографий в полицейских делах на нас смотрят вполне симпатичные парни и девушки.
Так почему они шли на смерть? Повторюсь — у эсеров не имелось идеологии, которая бы «смогла увлечь, смогла зажечь, поднять и повести1». Но ребята шли…
Одна из причин — начавшееся в России увлечение ницшеанством. Причем знакомились‑то с этими идеями, в основном, в пересказе. «Ох уж этот Ницше, переложенный для восьмиклассников!» — заметил Куприн. Но такое ницшеанство нравилось многим. Есть «толпа», а я вот типа круче! Я делаю, что хочу, и плюю на вас!