Читать интересную книгу Только для голоса - Сюзанна Тамаро

Когда же наконец он открыл дверь, то распахнул ее так сильно, что едва не сбил Дорри с ног. Я оставила их и пошла одеваться. Застегивая молнию на юбке, я слышала, как Джеф громко повторял: «У тебя что, голоса нет? Можешь наконец сказать хоть слово?»

Потом Дорри, должно быть, набралась смелости и попросила его подписать разрешение. Джеф и в самом деле начал весело напевать какой-то вальс. Проходя мимо ванной и заглянув туда, я увидела, что они танцуют. Он подхватывал ее своими крепкими руками, кружил в воздухе, как бы ронял, снова подхватывал и опять кружил. Поиграв с Дорри так минут десять, он спохватился, что опаздывает, попрощался с нами и поспешил из дома. Я вошла в ванную. Дорри лежала в воде. Взволнованная, совершенно обессиленная. По глазам ее я поняла, что она не в состоянии отправиться в школу. Я уступила. Ну не случится же от этого конец света! Я ведь тоже сегодня не пойду на работу. Мне не хотелось, чтобы Лаура, увидев ранку на виске, опять принялась навязывать мне специалиста по равновесию.

К тому же я смогу закончить свитер для Дорри и приняться за одежку для куклы. Я пришила один рукав и уже заканчивала другой. У Дорри не было сил встать, но она все же попросила надеть на нее балетное трико. Мне пришлось отложить вязание. Дорри была такая изнуренная, что не в состоянии была шевельнуть ни рукой ни ногой. Надо будет сказать Джефу, что не следует так сильно волновать девочку. Она слишком впечатлительна, любого пустяка достаточно, чтобы взбудоражить ее. Едва я натянула на нее трико, как она неожиданно испачкала его — сделала все под себя, совсем как в детстве, когда была еще маленькая. Потом ее вырвало — весь завтрак оказался на кружевном жабо. Я взяла мокрую тряпку и все вытерла. Но едва положила тряпку в раковину, как у девочки изо рта пошла кровь, я стерла и ее. Дорри ест всегда с большой жадностью, вот и результат. Хотела было отругать ее, но когда обернулась, то обнаружила, что она спит. Что поделаешь, иногда приходится закрывать глаза на какие-то обстоятельства. Воспользуюсь паузой, чтобы поработать над сказкой. Начало очевидно: как девочку нашли в мусорном баке. А конец? Может, в тетради Дорри окажется какая-нибудь интересная мысль. Надо взглянуть.

Говорят, будто сказочные чудовища и не существуют вовсе, только на самом-то деле это не так. Мой папа, например, днем — адвокат, а ночью — чудовище. Вечерам, когда ложусь спать, я всегда очень боюсь, что он откроет дверь и войдет ко мне в комнату, и поэтому я крепко прижимаю к себе Тедди. Это мой игрушечный мишка, мой самый большой друг. Он только кажется тряпочным, а на самом деле живой. Когда я говорю Тедди добрые, ласковые слова и целую, он становится сильнее кого угодно и каждый вечер обещает, что если придет чудовище, то он обязательно защитит меня. А утром я рассказываю ему, как мы убежим, когда вырастем. Пойдем в лес искать сладкую ежевику и мед, и он обмакнет в мед лапу. И мы станем счастливыми-счастливыми, как во всех сказках с хорошим концом.

LOVE

Все произошло ночью, когда она спала. На голову ей накинули мешок, словно котенку, которого хотят утопить в реке. Потом мешок перетащили в грузовик, где находилось еще много таких же тюков. Грузовик тронулся с места и поехал. Куда?

Никто не знал ответа на этот вопрос. Малыши плакали, те, что постарше, затеяли шумную драку. Спустя несколько часов машина остановилась. Вокруг простиралось пустынное поле. Стрекотали кузнечики, было еще очень темно. Какой-то человек с черной повязкой по самые глаза забрался в кузов. Он велел всем лечь на дно и накрыл большим полотнищем, приказав: «Не шевелиться, не шуметь, не кашлять и не смеяться. Если кто заглянет сюда и начнет что-нибудь спрашивать, — ни звука!»

Полотнище он засыпал ворохом сена, и они поехали дальше. Спустя некоторое время грузовик остановился в каком-то очень шумном месте: кругом ревели моторы, скрипели тормоза, раздавались гудки, слышались громкие голоса. В кузов и в самом деле кто-то поднялся и на каком-то странном, никому не понятном языке стал что-то спрашивать, беспрестанно повторяя одну и ту же фразу. Водитель отвечал спокойно, без раздражения, а потом громко рассмеялся, и другой человек, слезая с грузовика, тоже засмеялся, словно они были давними приятелями.

Их опять везли куда-то еще очень долго.

Наконец, тоже ночью, высадили из грузовика и затолкали в какую-то очень тесную квартиру. Самые маленькие дети опять плакали.

Там их продержали три месяца. К ним приходил высокий усатый человек, называвшийся Драгомиром. Иногда он бывал добрым, но чаще злым и тогда орал так, что вены у него на шее вздувались, и избивал всех кулаками и ногами. Обычно такое происходило во время занятий. Их обучали тайком залезать в сумки и незаметно снимать наручные часы. Драгомир держал закрытую сумку, дети плотно окружали его, а выбранный им ученик должен был протиснуться сквозь толпу и легким прикосновением снять его часы или достать кошелек. Самым маленьким и робким это никак не удавалось. Если же Драгомир ощущал прикосновение ребячьих пальцев прежде, чем кошелек исчезал из сумки или кармана, он с бранью оборачивался, хватал ученика за горло и в назидание другим избивал до крови. После пяти краж, совершенных безупречно, надлежало покинуть квартиру. Уходили не в одиночку и не пешком, а в сопровождении хорошо одетого мужчины, который молча увозил их в своей большой, черной и сверкающей машине. Самые способные ученики исчезали уже через несколько дней. Остальные покидали дом постепенно, один за другим, в течение трех недель.

Ее тоже посадили в эту машину. С нею оказались Аленка, Миранда и Богуслав. Ехали очень долго и на большой скорости. Остановились у какого-то ресторанчика. Чувствовалось, что воздух тут заметно теплее, чем в прежнем городе, где их держали в квартире. Лощеный мужчина повел всех в ресторан, купил карамелек, мороженого, бутербродов. Купил все, чего им хотелось, словно они были его собственными детьми. На виду у официанта приласкал их.

Новый город выглядел более внушительно, чем прежний, дома тут были самые разные, а деревья почти не росли. Они объехали район, где должны были работать. Из машины она вышла последней.

Вот уже три месяца промышляла она на этом мосту, населенном крылатыми длинноволосыми гигантами из какого-то белого камня[2]. Она ходила взад и вперед с картонкой в руках и не раз слышала, как матери говорили своим сынкам: «Видел? Берегись, не то украдут цыгане!»

И она ничего не понимала: а ее-то, цыганку, кто же украл, кто увез сюда, так далеко от дома?

Весне было десять лет, и отличала ее заячья губа. Она родилась в цыганском таборе на юге Югославии. У ее матери и отца было еще десять детей. С такой губой она никогда не выйдет замуж, решили родители. И еще до наступления зимы отдали ее знакомому торгашу за пару кусков брезента: можно хоть укрыться от снега.

Новая семья мало чем отличалась от той, с какой она рассталась. И мать тут была, и отец, и множество братьев с сестрами. Отец, Мирко, возился с машинами, а мать, которую звали Звеза, вместе с младшими детьми просила милостыню в центре города. Вечерами, однако, Весне не находилось места, чтобы посидеть с новыми родителями возле очага или у телевизора. Сразу было понятно, что она не настоящая дочь: их не роднила даже дальняя общность таборов. Единственное, что требовалось от нее, — каждый вечер возвращаться с карманами, полными денег.

И встречал ее всякий раз Мирко. Он стоял на пороге у занавески и протягивал руку. Если денег было достаточно, он давал ей тарелку супа, а если нет, то бил куда попало и кричал: «Шлюха, думаешь, тут постоялый двор?! Гостиница? Гранд-отель?»

Иногда по вечерам Мирко куда-то уходил с дружками и возвращался домой пьяный. Тогда она прикрывала голову руками, а зубы начинали стучать так сильно, что не было сил остановить их. Ее родной отец, по правде говоря, делал то же самое. Но тогда она успевала улизнуть из дома, прежде чем тот набрасывался на нее с кулаками, убегала проворно, словно заяц. И там, на берегу, спрятавшись в кустах, дожидалась рассвета.

Река! Вот чего ей недоставало больше всего. Как красиво там было! Зимой река покрывалась льдом и вода струилась под ним. Весной лед трещал и ломался с сильным грохотом. На реке вили гнезда водяные куры-лысухи, их яйца можно было пить; водились и кряквы, эти вечно ссорящиеся супружеские пары. А еще на берегу росли сочные, вкусные ягоды, и летом — вода была прохладная, в ней можно было купаться, сюда приходили стирать сельские женщины, болтавшие без умолку, словно радио.

Под мостом, на котором Весна просила милостыню, тоже текла река, большая, медленная, с желтоватой водой, но она совсем не разговаривала с ней. Когда делалось грустно, Весна закрывала глаза, и тогда шум этой реки напоминал о той, другой, что разговаривала. И казалось, в такой момент теплая волна приливала к сердцу, омывала его и согревала изнутри. Почти каждый день бывало ей грустно, и почти каждый день повторяла она свою игру.