Водитель, приведший детей, коротко попрощался, кивнув на мою благодарность, и вышел. Как только дети разделись, то облепили меня с двух сторон и наперебой начали рассказывать, как прошел их день. Ноа и Вики пребывали в счастливом неведении о том, что мне довелось пережить сегодня. Я решила не ставить их в известность, чтобы племянница не начала снова собирать только недавно разложенные вещи, готовясь уйти в приют. Мы еще поболтали пару минут, пока они выплескивали самые острые эмоции этого дня, а потом Нора заставила их помыть руки и усадила за стол ужинать. Мы с ней заняли свои прежние места, и я решила, что пришло время сказать им то, что едва удерживала в себе.
― Сегодня был суд, ― начала я. Ноа продолжил уплетать мясо, не обращая внимания на мои слова, а Вики застыла с вилкой у рта, потом опустила ее и внимательно посмотрела на меня. ― Мне и Колину позволили быть вашими опекунами. ― Тишина. До меня не сразу дошло, что все, что я только что сказала, для детей было как китайская грамота.
― Теперь Лана и Колин ― ваши приемные родители, ― помогла мне Нора.
И снова тишина. Оглушающая, гнетущая. А потом Вики подскочила со своего места и кинулась в мои объятия. Она разрыдлась у меня на плече до икоты, а я гладила ее по волосам и успокаивала, обещала, что теперь будет немножко легче.
― Я ничего не понял, ― сказал Ноа, глядя на нас по очереди. ― Вики, почему ты плачешь?
― Потому что теперь Лана наша мама, а Колин ― папа, ― сказала Вики, всхлипывая.
― Да? Значит, наши первые родители точно никогда не вернутся? ― прошептал он и тоже расплакался.
Мне было смешно и горько одновременно. Смешно от непосредственности Ноа и радости за достигнутый результат, но в сердце зияла огромная дыра, которая осталась после смерти сестры. А еще было невероятно тяжело смотреть на то, как двое детей справляются с потерей родителей. Иногда они плакали по ночам, звали родителей, иногда замыкались в себе и не хотели разговаривать. И это, наверное, причиняло чуть ли не самую большую боль. Дети настолько невинны и чисты, они не заслуживают такой потери, такого горя. Если взрослый человек может пережить это, хоть и с трудом, то у ребенка эта травма остается на всю жизнь.
Вечер прошел в играх и разговорах, просмотре мультфильмов и чтении сказок. Мы не отходили друг от друга с детьми практически ни на шаг. Нора уехала через полчаса после того, как дети поужинали. Я вызвалась сама убрать на кухне, но у меня были отличные помощники, которые чуть ли не дрались за каждую грязную тарелку, только бы помочь мне и заняться взрослым делом. Ночью я уснула не сразу. Положа руку на сердце, могу признаться, что ждала возвращения Колина. Я хотела его увидеть, в сотый раз поблагодарить и просто почувствовать себя в безопасности. Знание того, что он рядом, всегда дарило мне неимоверное чувство защищенности. Как же я раньше жила без него? Как не боялась собственной тени? И как собиралась жить дальше вдали от него?
Через день утром, отправив детей в школу, я поехала в университет. Мой куратор качал головой, услышав от меня, что я еще даже не принялась за диплом, но, выслушав причину, проявил снисходительность. Мистер Блэк помог определиться с литературой, подсказал, где лучше всего в интернете искать подходящие материалы, и на этом мы расстались. Выйдя из здания, я плотнее закуталась в пальто. Снова начал идти снег, но не так красиво, как несколько дней назад, в этот раз от порывов ветра мело и тело пробирал пронизывающий холод. Я решила отправиться в дом Ксюши, чтобы посмотреть, как продвигается уборка.
Подойдя к дому, я замерла. Страшные картинки то и дело вспыхивали в голове, напоминая о том дне, который никогда уже не сотрется из памяти. И меньше болеть не станет, я в этом уверена. Нора как-то сказала мне, что эта боль со временем притупляется, как будто ты чувствуешь только ее отголосок, но она не проходит совсем. Тоска по любимому человеку, которого ты потерял навсегда, не способна испариться в одно мгновение или даже за целую жизнь. Все, что нам остается, ― это смириться, принять ее и научиться жить с этим.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Идя по подъездной дорожке к дому, я крепко сжимала в кармане запасные ключи. Я настраивалась, убеждала себя, что мне нужно было только привыкнуть к этому, потому что совсем скоро мне предстояло переехать в этот дом с детьми. Но сердце ныло и билось через раз, а ноги то и дело норовили остановиться. Мысленно я была далеко отсюда, где-нибудь на работе или в уютной квартире Колина, только бы не позволить себе свихнуться или впасть в истерику.
Поворачивая ключ в замке, я радовалась, что отпросилась на целый рабочий день, потому что уже в тот момент понимала, что просто так, не проявив эмоций, не смогу покинуть этот дом. Я открыла дверь, и внутри все сжалось с такой силой, что мне стало тяжело дышать. В доме был порядок. Идеальный. Такой, какой поддерживала моя сестра. Судя по всему, клининговая компания уже побывала здесь, но Колин почему-то не сказал мне об этом.
Я вошла и прикрыла за собой дверь, прислонившись к ней спиной. Тяжелый вздох не помог облегчить состояние. Я обвела взглядом гостиную, и слезы сами побежали по щекам. В доме была такая атмосфера, которая напоминала о Ксюше и Дилане. Как будто вот-вот моя сестра выскочит из-за угла в своем фартуке в клетку и, раскрыв широко руки, кинется в мои объятия. Она бы вскрикнула: «Ну наконец-то! Ужин уже готов, а ты так долго ехала!» А я бы обняла ее в ответ, крепко прижала к себе, вдыхая такой знакомый запах. Потом она бы подождала, пока я разденусь, и спрашивала бы, как прошел мой день. Потащила бы на кухню, слушая о том, как иногда тяжело работать с моим боссом, который больше напоминает робота, чем человека, как меня раздражает его секретарша, и как мой коллега Бобби в сотый раз пригласил меня на свидание. А потом был бы семейный ужин, во время которого Ноа бы лениво ковырял брокколи, а мы бы смеялись над шутками Дилана. Вики бы быстро поела и скрылась в своей комнате с телефоном, чтобы обсуждать с подружками мальчиков из школы. А после ужина мы бы пили вино у камина и обсуждали планы на Рождество. Ксюша снова уговорила бы меня остаться ночевать у них, потому что на следующий день выходной. И я бы осталась, как всегда это делала. И сладко бы уснула в их гостевой комнате, чтобы на утро Ноа разбудил меня криками и просьбами поиграть с ним.
Я осела на пол, осознавая, что всего этого никогда больше не случится. Что не будет семейных вечеров, смеха сестры и подколок Дилана. Что уже никогда в этом доме никто не приготовит ее фирменную утку в апельсиновом соусе. Что я больше не прижмусь к Ксюше и не почувствую ее запах. Я медленно поднялась и, разувшись, прошла в гостиную. Взяла с каминной полки их с Диланом фотографию и села на диван. Я смотрела на нее и рыдала, скорее даже выла, потому что впервые позволила себе по-настоящему выпустить чувства, которые держала в себе и которые съедали меня изнутри. Все то, что болело, наконец вырвалось на волю. Я свернулась на диване и предавалась своей тоске, разрывающей душу. Здесь меня никто не увидит, я могу оплакать сестру, хотя бы на сотую долю облегчив свою агонию.
Не помню, как уснула. Наверное, это произошло от того, что я была обессилена от рыданий. Мне снилась Ксюша, наше детство и ее задорный смех. Чистый, как перезвон колокольчиков. От него становилось так тепло и уютно, будто я снова оказалась дома. Меня разбудило касание к щеке, и я подскочила на месте.
― Тихо-тихо-тихо. Ш-ш-ш, Лана, это всего лишь я.
Сев на диване, я уставилась на размытый в полумраке силуэт Колина, потому что на улице уже начало темнеть. Я разжала пальцы, крепко сжимающие фотографию, и положила ее сбоку от себя.
― Что ты здесь делаешь? ― спросила хрипло.
― Приехал проверить, как выполнили работу.
― Давно они это сделали? ― спросила я, обводя взглядом безупречно чистую комнату.
― Вчера.
― Почему ты мне не сказал?
― Потому что сначала хотел лично убедиться, что все сделано, как надо.
― Тогда мы можем завтра переезжать. Спасибо, Колин.