Тоже очень характерное высказывание. Здесь, в основном, два пункта. Первое — признание существования настоящего «Космического Чуда», и второе — несомненное понимание того, что из этого немедленно должно последовать признание существования Бога, но сделать это, конечно, нельзя, чтобы не стать «жертвой попов». Но и нельзя одновременно признать бесконечную сложность мира и успешную его познаваемость (т. е. фактически само существование разума в бесконечно сложном мире) и не признать при этом существование Сверхразума — научно открываемого Бога. Если бы А. Эйнштейн хотя бы подозревал о парадоксе Циолковского, то ничего более естественного ему не нужно было и делать.
БЕСКОНЕЧНО СЛОЖНЫЙ МИР
Что есть научно открываемый Бог, или Сверхразум, и что есть будущая наука о бесконечно сложном Мире? Может ли вообще человеческий разум создать хотя бы примитивную модель, теорию, концепцию бесконечно сложного, непознаваемого по частям объекта? В рамках современной науки — вряд ли. Ведь она вся построена на атомарной, матрешечной логике, на признании линейного мира, которое только одно и может предполагать существование независимых, исчисляемых элементов. Сам математический аппарат, с каким имеет дело современная физика, изначально основан на цифровом пастушьем опыте чисел — стадо баранов может быть расчленено на отдельные особи и посчитано. (Приходится опять удивиться, как при этом мелком багаже науке удалось проникнуть в глубинные тайны Вселенной и атомов?)
В классическом научном методе заложен прогрессистский подход от простого к сложному. В этом и состоит смысл современной науки — «объяснить». Но в человеческом лексиконе есть еще два важных слова — «понять» и «поверить». Одно из них принадлежит, скорее, искусству, и особенно литературе, а другое — религии. Но как совместить это все, каким образом можно придать, например, формальным математическим высказываниям этическую окраску? И как наш научно открываемый Бог, к которому неизбежно пришла современная простая наука, соотносится с Богом религиозным? Один верующий на мой вопрос о том, как Ветхий Завет сочетается с современной оценкой возраста Вселенной в десять миллиардов лет, ответил: «Семь тысяч лет назад в течение одной рабочей недели Господь Бог создал мир, которому было десять миллиардов лет». Это звучит не только остроумно.
Не только…
После третьего «хайболла» Дикинсона повело в сторону, и он уперся локтем в оцинкованную стойку.
Не надо мне заливать насчет молчания Вселенной, — заявил он слегка заплетающимся языком. — Во-первых, нет никакой Вселенной… — эта мысль так поразила его, что он запнулся, повертел в руках пустой бокал, а потом продолжил, — а во-вторых, даже если она и есть, то ей делать нечего, как болтать с такими придурками, как мы с тобой, или с сенатором Коэном, который урезает ассигнования на Маунт Паломар.
Эдгар У. Джордан «Наполним чаши телескопов…»
Александр Громов
ВЫЧИСЛИТЕЛЬ
Глава 1
ИЗГНАННИКИ
Если бы кому-нибудь взбрело на ум отведать здешней воды, он несомненно нашел бы, что она горька, имеет внятный тухлый привкус и вдобавок заметно солоновата — не настолько, чтобы ее совсем нельзя было пить, однако вполне достаточно, чтобы напрочь отбить такое желание у любого, кто не издыхает от жажды.
И вид воды тоже не радовал глаз. Вдавив кружку или котелок в упругий ковер из переплетенных растений, жаждущий мог нацедить порцию бурой от торфяной взвеси жижицы, часто с маслянистой пленкой на поверхности и всегда с полчищами суетящихся крошечных организмов, совершенно безвредных, но вызывающих омерзение даже у не слишком брезгливого человека.
Бредущий по болоту не умер бы от жажды, не имея при себе опреснителя или фильтра с ионообменником, совсем нет. Более того, потребление солоноватой воды не грозило его здоровью по меньшей мере в течение нескольких недель, а что до неприятных ощущений, то это, как водится, дело сугубо личное и мало кому интересное. Равным образом никого и никогда не интересовало, грозит ли обезвоживание организма тому, кто проведет на болоте свыше нескольких недель. Прожить на болоте так долго — уже невероятное чудо, требующее столь же невероятного везения, и вода тут совершенно ни при чем.
Легенды были, да. Но не статистика. Ни на Хляби, ни на любой другой планете, освоенной людьми, статистика не оперирует категориями невероятного.
Большой автобус без окон, со значком департамента юстиции на борту низко протянул над плоским берегом, погасил скорость возле вышки энергоизлучателя, убрал антиграв и с коротким скрежетом опустился на щебенистую почву. Судя по скучной невыразительности подлета и посадки, управлялся он киберпилотом, давным-давно нащупавшим оптимальную последовательность маневров на данном маршруте и не склонным экспериментировать. Чмокнув, лопнула дверная мембрана. Подобно дразнящему языку, выдвинулся и лег на щебень трап.
Те, кто вышел из автобуса, четко делились на две категории: люди с оружием и невооруженные. Последние были скованы между собой наручниками в длинную цепочку. Их было десять: семеро мужчин и три женщины, одетых в тюремную униформу — тяжелые башмаки, черные обтягивающие штаны, мешающие чересчур быстрой ходьбе, не говоря уже о беге, черные тюремные робы с большим белым кругом на спине, светящимся и в темноте, однако же не настолько ярко, чтобы помешать прицеливанию.
Одна из женщин всхлипывала. Мужчины угрюмо молчали. Кружилась и лезла в глаза мошкара.
По знаку старшего в команде, немолодого плотного служаки со скромными нашивками лейтенанта и лицом кирпичного цвета, конвойные рассыпались цепью и взяли оружие на изготовку. Пусть у осужденных нет ни малейшего шанса избежать наказания, в деле исполнения приговора случается всякое. Кто-то может вообразить, что умереть, попытавшись убить другого, — легче.
Первым от человечьей гирлянды отцепили ничем не примечательного мужчину лет тридцати пяти. Подтолкнув в спину — мимо вышки, к болоту, начинавшемуся шагах в ста, — сообщили сиплой скороговоркой:
— Туда. Пройти двадцать шагов, повернуться, ждать. Марш.
Мужчина потер запястье. Оглянулся через плечо.
— Кордонный невод снят?
— Специально для тебя оставили, — ухмыльнулись сзади. — Пошел, умник. Других задерживаешь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});