Троица оленей постояла на краю полянки у буковой рощицы, словно позируя для семейного портрета. Потом олениха мордой ткнулась одному из оленят в бок, может, подтолкнула его, и втроем они ретировались в лес. Триша увидела их белые хвостики, а мгновением позже полянка осталась в ее полном распоряжении.
– До свидания! – крикнула им вслед Триша. – Спасибо, что загляну…
Она замолчала на полуслове, потому что поняла, с чего это олени облюбовали эту полянку: ее всю усыпали буковые орешки. О том, что они съедобные, Триша узнала не от матери, а на уроках ботаники. Пятнадцать минут назад она умирала от голода. Теперь же ее радовали роскошным обедом, совсем как на День благодарения[23]… пусть и вегетарианским, но кому это мешало?
Триша присела, подобрала орешек, попыталась раскрыть его остатками ногтей. К ее удивлению, проблем не возникло. Буковый орешек раскрылся легко, совсем как орешек арахиса. Скорлупа была размером с костяшку пальца, а вот зернышко оказалось чуть больше семечка подсолнуха. Триша раскусила зернышко, еще сомневаясь, сможет ли она их есть. Вкус ей понравился, да и ее организм ничего не имел против. Более того, зернышек буковых орешков ему хотелось никак не меньше, чем ягод митчеллы.
Голод она в основном утолила ягодами. Триша не могла сказать, сколько она съела (не упоминая о листьях: зубы ее, наверное, стали такими же зелеными, как у Артура Родоса, отвратительного мальчишки, который жил неподалеку от Пепси), но скорее всего много. Да и желудок у нее сжался. А потому орешки ей следовало…
– Их надо взять с собой, – пробормотала Триша. – Да, крошка, орешками надо запастись на будущее.
Триша скинула с плеч рюкзак, удивившись тому, как быстро восстанавливаются силы: только что она едва волочила ноги, а теперь, казалось, могла летать, расстегнула пряжки, откинула карман. И, нагибаясь и приседая, закружила по полянке, грязными руками собирая орешки. Волосы падали ей на глаза, свитер болтался как на вешалке, ей приходилось то и дело подтягивать джинсы. Они были ей впору тысячу лет назад, когда она надевала их, но теперь так и норовили соскользнуть с бедер. Собирая орешки, она раз за разом бубнила себе под нос рекламную фразу о том, что положено делать, если разобьется ветровое стекло, – позвонить по телефону 1-800-54-GIANT. Когда Триша набрала столько орешков, что они полностью закрыли дно рюкзака, она вернулась на ягодную «плантацию», начала укладывать ягоды (те, что не попадали в рот) на орешки.
Когда же Триша вынырнула из кустов в том месте, где и входила в них, где едва заставила себя дотронуться до первой ягоды, настроение у нее заметно улучшилось. Будущее уже не представлялось ей исключительно в черном цвете. Все будет хорошо, подумала она, и мысль эта так ей понравилась, что она произнесла эти три слова вслух. И не один раз, а два.
Она подошла к ручью, таща за собой рюкзак, села под деревом. В воде (добрый знак!) увидела маленькую серебристую рыбку, которая плыла по течению: возможно, малька форели.
Триша повернулась лицом к солнцу и какое-то время сидела закрыв глаза.
Потом поставила рюкзак себе на колени, запустила в него руку, перемешала ягоды и орешки. Ей вспомнился дядюшка Скрудж Макдак, пересыпающий золотые монеты в хранилище-сейфе, и она весело рассмеялась. Абсурдный, конечно, образ, но очень уж похоже на ее теперешнее занятие.
Она очистила с дюжину буковых орешков, добавила на ладонь столько же ягод (теперь она уже снимала их с грозди) и тремя порциями отправила в рот: десерт. Вкус был божественный, прямо как у мюслей, которые иногда они ели на завтрак вместо корнфлекса. После третьей порции Триша поняла, что она наелась до отвала. Впрочем, она не знала, сколь долго сохранится это чувство сытости. Может, орешки с ягодами ничем не отличались от блюд китайской кухни: поел и вроде бы сыт, а через час вновь начинает разбирать голод. Но в тот момент ее желудок напоминал наполненный подарками рождественский чулок. И как же это здорово – набить желудок. Она прожила девять лет, не зная, как мало надо человеку для счастья, но уж теперь не сомневалась, что полученного урока (набить желудок – это здорово) не забудет до конца жизни.
Триша откинулась к стволу дерева, заглянула в рюкзак. С ее лица не сходила счастливая улыбка. Если бы она так не наелась (нажралась, как удав, подумала Триша), она могла бы засунуть голову в рюкзак, как лошадь сует голову в торбу с овсом, лишь для того, чтобы вдохнуть тот нежный аромат, что шел от ягод митчеллы, смешанных с буковыми орешками.
– Друзья мои, вы спасли мне жизнь, – сказала она. – Спасли мою несчастную жизнь.
На другой стороне ручья она видела полянку, усыпанную сосновыми иголками. Солнечный свет падал на нее длинными золотыми полосами. Над полянкой порхали бабочки. Сложив руки на животе, в котором уже ничего не бурлило, Триша наблюдала за ними. В тот момент она не могла сказать, что ей недостает матери, отца, брата, лучшей подруги. В тот момент она не хотела возвращаться домой, хотя у нее болело и зудело от комариных и осиных укусов все тело. Никогда ранее не испытывала она такой умиротворенности. Если я выберусь отсюда, то никому не смогу об этом рассказать, подумала Триша. Она наблюдала за бабочками, а веки ее опускались все ниже и ниже. Две бабочки были белые, а одна черная или темно-коричневая.
И что ты не сможешь рассказать, сладенькая? Опять эта наглая паршивка, только голос уже не такой ледяной, в нем слышалось лишь любопытство.
О том, что чувствую. О том, как мало человеку надо для счастья. Просто поесть… да, наесться досыта, а потом отвалиться…
– Неслышимый. – Это слово Триша произнесла вслух, по-прежнему наблюдая за бабочками. Две белые и одна черная, они танцевали в лучах клонящегося к горизонту солнца. Она подумала о Маленьком Черном Самбо, сидящем на дереве, тиграх, бегающих внизу и рвущих на куски его новую одежду, а потом убегающих в саванну. Ее правая рука отцепилась от левой, скатилась с колен, легла на землю. Для того чтобы вернуть ее обратно, пришлось бы затратить слишком много сил, поэтому Триша оставила руку там, куда она легла.
Чего ты вспомнила Неслышимого, сладенькая? Что ты хотела о нем сказать?
– Ну… – медленно, сонно ответила Триша. – Что-то в этом есть, не так ли?
Наглая паршивка не соизволила ответить. Тришу это только порадовало. Она была такая сонная, такая наетая, ей было так хорошо. Впрочем, она не заснула; даже потом, когда поняла, что не могла не заснуть, ей все-таки казалось, что она не заснула. Она помнила, как подумала о дворике за новым, меньших размеров домом отца, о том, что траву давно следовало покосить, о том, что у гномов хитрые улыбки, словно они знали что-то такое, о чем было неведомо ей, о том, что отец заметно погрустнел и постарел и теперь от него всегда пахло пивом. Жизнь могла быть очень грустной, она в этом убедилась, так что отца она понимала. Взрослых, однако, всеми силами заставляли верить в обратное, и они лгали своим детям (к примеру, ни один фильм, ни одна телепередача не готовили ее к тому, что она может потерять равновесие и плюхнуться задницей в собственное дерьмо), чтобы не пугать их, не вызывать у них стресса, но истина заключалась в том, что жизнь могла быть очень грустной. Люди жили в жестоком мире, который в любой удобный ему момент мог показать зубы и ухватить ими ничего не подозревающего человека. Она убедилась в этом на собственном опыте. Ей было всего девять лет, но она уже знала, что это так. И поняла, что случай это не единичный, так уж устроена жизнь. В конце концов, ей скоро исполнится десять, и для своего возраста она – высокая девочка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});