Читать интересную книгу Жизнь наверху - Джон Брэйн

12

Двумя неделями позже, уже в Лондоне, я все еще продолжал ее обмозговывать. Она оказалась далеко не такой простой, как я сначала предполагал. Впервые в жизни я почувствовал что-то вроде симпатии к Миддриджу. Даже посещение главной конторы флемвилской компании счетно-вычислительных машин, где я побывал после основательного завтрака в «Эпикурейце» с Тиффилдом, ничуть не прояснило мои мозги: я ушел оттуда с целой охапкой брошюр, разламывающейся от боли головой и десятью страницами заметок, в которых сам мало что понимал.

На другой день после моего посещения «Счетных машин Флемвила» я решил вернуться домой. В ту минуту, когда я принимал это решение, оно казалось мне вполне резонным и естественным. Я успешно завершил свои дела с Тиффилдом; отель, в котором я на этот раз остановился, был классом намного ниже «Савоя», а главное — мое возвращение на день раньше могло умилостивить Сьюзен. Ее раздражение и злоба по поводу этой поездки, о которой я узнал ровно за три часа до отхода поезда, переросли рамки обычного.

Тем не менее, приближаясь к конторке дежурного администратора гостиницы, я испытывал странное чувство нерешительности. Мне не хотелось оставаться. И мне не хотелось уезжать. Меня давило бремя слишком многих забот, слишком многих решений. Мне хотелось стряхнуть их с себя и завалиться спать, а проснувшись, напиться чаю и снова уснуть. Не такое уж это как будто непомерное желание, скулил в душе какой-то голос. Когда-нибудь…

Голос замер; я не позволил себе долго прислушиваться к нему. Я нажал кнопку.

— Будьте любезны, мой счет. Двести первый номер.

Дежурная поглядела на меня, подняв глаза от кипы машинописных материалов. Гротескно-модные очки отнюдь не делали ее лицо менее суровым.

— Одну минуту, сэр.

Одна минута растянулась на пять. Затем она пошла заглянуть в карточку и вернулась ко мне.

— Вы брали номер до завтрашнего дня,— сказала она. Теперь на лице ее читалось подозрение.

На ней было темно-синее платье; когда она подняла руку, чтобы поправить очки, я увидел темное пятно пота у нее под мышкой. Она была бы совсем недурна, если бы не слишком усталое выражение лица и бесцветные волосы.

— Я закончил все дела раньше, чем предполагал,— сказал я.— И хочу вернуться на свой освежающий север.

Она не обратила внимания на мои слова, но я раскусил, как мне казалось, почему она смотрит на меня с подозрением: она думала, что я хочу ее обдурить. Я вытер лицо платком. Платок был влажный от пота, и толку от него было мало.

— Боюсь, что вам придется заплатить за полные сутки, сэр. В наших правилах очень точно указано…

— Да, да. Разумеется. Вы дайте мне только счет, пожалуйста.

Я подумал о предстоящем мне путешествии, увидел перед собой купе железнодорожного вагона, и на какую-то секунду мое решение поколебалось. Не то чтобы мне было так уж жалко уплатить тридцать шиллингов за номер, которым я не буду пользоваться, но казалось обидным, что кто-то там, кому принадлежит этот отель, получит двойной барыш. Ведь что бы ни говорила дежурная, а я знал: номер не будет пустовать сегодня ночью. Лондон, как всегда, был переполнен приезжими. И Джин опять была в Кенсингтоне — выступала в небольшой роли в ревю. Накануне вечером я возил Тиффилда поглядеть это ревю. У Джин был сольный номер — она исполняла песенку. Насколько мне удалось понять, это был крик наболевшей души о том, что уже не стало мужчин, способных приласкать женщину больше одного раза в ночь. Мне припомнилась эта песенка и костюм, в котором исполняла ее Джин, и я почувствовал, как город и зной завладевают мною: ночные клубы, стриптизы, проститутки, парочки в Гайд-парке, полураздетые девицы в «Лидо» — все сплелось в один клубок… И я был слишком раздосадован поведением Сьюзен, чтобы упускать такой случай.

— Мы не были предупреждены заранее и не сможем теперь сдать этот номер,— говорила дежурная.— В это время года мы могли бы сдать вдвое больше номеров, чем у нас есть в отеле, но ведь никому не придет в голову, что сегодня вечером здесь могут быть свободные номера.

— Понятно,— сказал я.

От жары и пота мне прямо-таки разъедало глаза. Я достал чистый носовой платок из нагрудного кармана.

— Это указано в правилах,— сказала она и начала выписывать мне счет.

Я поглядел вправо — на перечень правил, висевший на стене. Там перечислялось довольно большое количество запретов, налагавшихся на посетителей отеля. Возле лифта висел еще один перечень — для полного комплекта.

— Да, конечно, чем-чем, а правилами вы обеспечены полностью,— сказал я. И вынул чековую книжку.

— Не откажите в любезности написать свой адрес на обороте, сэр.

— Пожалуйста, если это доставит вам удовольствие.

Она улыбнулась.

— Это не для меня, сэр. Такое правило.

Она окинула меня оценивающим взглядом. Улыбка была зазывающей — такую улыбку я никак не ожидал увидеть в этом уныло-сером вестибюле. А, мне это просто показалось; быть может, мне просто пора было возвращаться домой.

Я отказался от услуг портье, который хотел позвать мне такси. У меня не было никаких вещей, кроме портфеля, и я не находил нужным платить ему полкроны за то, что он выкрикнет одно-единственное слово. Эта небольшая экономия, небольшая победа над враждебными силами, управлявшими отелем, доставила мне мимолетное удовлетворение. Все же я никак не мог освободиться от чувства, что покидаю спектакль прежде, чем упал занавес, что Лондон приготовил для меня еще что-то, но у меня не хватает решимости его взять.

И почему бы мне, собственно, не остаться,— причин, мешавших этому, не было. Сьюзен не ждала моего возвращения раньше завтрашнего дня. А то, что я освободил номер в отеле, не имело значения — ничего не стоит найти пристанище на одну ночь, думал я, расплачиваясь с такси на Кингс-Крос. Я остановился в нерешительности перед телефонной будкой, вертя в пальцах монету. Это было ребячество; но мне надоело быть взрослым, надоело быть образцовым мужем, надоело вести себя примерно.

Мне захотелось хотя бы раз в жизни делать то, что мне нравится, доказать Джин, что ее песенка — вздор… Если выпадет решка, я остаюсь; если выпадет решка, я позвоню Джин, как обещал, и еще раз посмотрю это ревю, но посмотрю уже по-другому, с большим удовольствием, так как буду знать, что мне предстоит получить то, к чему все так тщетно стремятся… Я буду ждать ее за кулисами, а потом мы поужинаем у «Прюнье»…

Монета упала вверх решкой. Я опустил ее в нагрудный кармашек, решив сохранить на память как символ моего раскрепощения. Но, снимая телефонную трубку, я вдруг почувствовал, что опоздал с этим звонком на десять лет. Теперь я уже слишком привык обдумывать последствия каждого своего поступка, слишком привык взвешивать все «за» и «против», стал слишком благоразумен, чтобы совершить какое-нибудь безрассудство.

Но откровенная радость Джин, когда она узнала меня, и ее свежий, почти детский голосок, довольно мило приправленный чуть-чуть театральным кокни, заставил меня на мгновение забыть о благоразумии.

— Я хочу быть с вами,— сказал я.

И в ту же секунду перед моими глазами возникла картина: Сьюзен в спальне берет телефонную трубку. Телефонный аппарат у нас в спальне был желтый, в тон портьер, и я отчетливо видел его и так же отчетливо слышал голос дежурной, с явным удовольствием сообщающий Сьюзен, что я выехал из отеля в четыре часа дня. Сьюзен редко звонила мне, когда я бывал в отлучке, но это еще не значило, что она не может позвонить. Одна веская причина для такого звонка сразу же пришла мне в голову, хотя именно о ней меньше всего хотелось бы мне думать.

— И я хочу быть с вами, счастье мое,— сказала Джин.— Я тоскую по дому.

В телефонной будке было удушливо жарко. Я ногой немного приоткрыл дверь.

— Боюсь, что сегодня я должен вернуться домой,— сказал я.— Барбара нездорова. Ничего серьезного, но она капризничает и требует папу.

— Как жаль. Бедная крошка. Что с ней такое?

— Еще не знаю точно,— сказал я.— Но ничего серьезного. Какая-то инфекция, которая сейчас свирепствует повсюду…— И я продолжал бормотать что-то, завлеченный своей ложью в эту ловушку, которая заставила меня (спохватившись, подумал я, когда уже покидал телефонную будку) приписать Барбаре почти все признаки тяжелой болезни, нагонявшей на всех страх в те дни, именно той самой болезни, о которой я не мог подумать без ужаса. А ведь, казалось бы, выбор был не так уж мал: если милосердный боженька любит детишек, то он, надо признаться, проявляет эту любовь весьма своеобразным способом.

Голос в громкоговорителе объявил что-то насчет леддерсфордского поезда. Взъерошенный, потный, я приостановился, прислушиваясь, и мне почудилось, что в этом голосе звучит предостерегающая нота. Поезд до Леддерсфорда, с остановками в Питерборо, Грэнтеме, Уэйкфилде и Танбери, отбывает в четыре сорок пять с десятой платформы. Передаем сообщение для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Для мистера Джо Лэмптона из Уорли. Его ложь разоблачена. Мистер Лэмптон будет за это наказан. Мистер Лэмптон будет за это наказан.