Лепестки раскрылись, чашечка окрасилась багряным огнем, и Орфей увидел то, что выбросило его из саркофага и швырнуло на гранит стены. Он ударился об эту стену, как бабочка о хрустальный шар лампы, и медленно сполз вниз, обдирая о шершавый камень лицо и куда-то устремленные руки.
…Утром он нашел возле саркофага шкуру пантеры. Посвящение состоялось.
ОКОНЧАНИЕ ДИАЛОГА— А! Очень хорошо, что вы зашли, Рита… У вас новая прическа? Очень оригинально. Это под какую же кинозвезду?
— Вы, как всегда, необыкновенно проницательны. Обычно так укладывали волосы женщины в Древней Греции.
— Вот как? Вам идет.
— Благодарю вас. Но я пришла поговорить с вами о другом.
— Пожалуйста. Всегда к вашим услугам,
— Речь будет идти о моем опыте…
— А разве мы с вами не все выяснили в прошлый раз?
— Нет. Не все. У меня есть новые доказательства, что опыт прошел успешно.
— Хорошо. Давайте их. Буду рад, если вы окажетесь правы.
— Вот они.
— Что это?
— Зарубежный иллюстрированный журнал. Взгляните на обратную сторону обложки.
— Ого! Это же ваша копия, Риточка! Только прическа здесь прежняя, лохматая, не эта прическа.
— Это мое изображение. Несколько стилизованное, разумеется, чуть искаженное, но несомненно мое. Вокруг не то лучи, не то лепестки.
— В чем тут дело?
— На девяносто второй странице есть большая статья об этом.
— Все же, в двух словах…
— На прошлой неделе на стене древнего мемфисского храма обнаружили неизвестную ранее стеллу. Ее-то вы и видите на обложке.
— Ну, а дальше что?
— Все.
— Не понимаю…
— Вот вам и доказательство.
— А если это только странное совпадение? Вы просто похожи на эту древнюю красавицу — и все.
— Дело в том, что еще несколько дней назад на этом месте была простая стена из песчаника… Вот здесь для сравнения представлен снимок этого места, сделанный всего месяц назад.
— Искусная подделка. Глупая шутка.
— Радиокарбонный анализ показал, что краскам на этой стелле не менее четырех тысяч лет.
— Что там написано?
— «Из любви к ней надел я льняные одежды, и великое я получил посвящение, как венец на пути аскетической жизни. Из любви к ней коснулся магической тайны и измерил глубины священной науки. Из любви к ней прошел я пещеры Эллады, и могильные склепы прошел в пирамидах, и колодцы в священных египетских храмах. Я проник в недра смерти, чтоб жизнь обрести там. В одеяниях мумий нашел я слова откровения. Стал я братом Изиды жрецов и Озириса иерофантов. У них были одни только боги, у меня же — Любовь. Ее силой я пел, говорил, побеждал.
Мне Изида вернула мою Эвридику. Я увидел ее в лепестках звездной розы. Я к ней руки простер, но она загорелась неистовым светом. И вот я обнимаю камни».
— Получается, что можно влиять на прошедшие события?
— Выходит, так…
— Ну ладно. Не будем больше об этом… Что вы делаете сегодня вечером… Эвридика?
ИДЕАЛЬНЫЙ АРИЕЦ
Юлиус Крюге получил записку еще утром и к трем часам дня уже сидел в кафе «Вихель». Он заказал кружку светлого пива и рогалики, посыпанные хмелем и крупными зернами соли. Вязкая белоснежная пена отражалась в глянцевом пластике стола. Крюге цедил холодное, чуть горьковатое пиво и думал о Максе.
После войны они почти не встречались. Максу пришлось порядком хлебнуть горя в прошлую войну. Конечно, не все переживают свои обиды так долго. А Макс буквально задохнулся от горя, он до сих пор не может очнуться от страшных снов войны.
Крюге поднял голову и увидел Макса Штаубе. Он устало брел через зал, разрывая замысловатую паутину табачного дыма. Голова у Макса стала совсем седой, сетка морщин легла на лоб и на щеки. Всякий раз, когда Крюге видел это лицо, что-то тоскливо сжимало сердце. Крюге с трудом глотнул и приподнялся.
Макс сразу заметил художника.
— Дружище…
Они пристально всматривались друг в друга. Художник с досадой покачал головой. Макс выглядел очень неважно. Впавшие щеки словно подернуты пеплом. Добрые глаза смотрят растерянно и тоскливо.
— Послушай, Юлиус, — начал Штаубе и замолк. — Послушай, Юлиус, — опять повторил он, стараясь заглянуть художнику в глаза. — Я отыскал Нигеля.
Юлиус непроизвольно резко дернул плечом. Это могло означать и «неужели» и «черт побери» и выдавало его внутреннюю напряженность.
— Ну и что же теперь? Ты хочешь…
— Если б я нашел его лет пять назад, — задумчиво продолжал Штаубе, не глядя на художника, — тогда другое дело…
Он размял тугую сигарету тонкими пальцами (на левой руке их было только три) и посмотрел сквозь стекло на улицу, где проходили люди в плащах и легких осенних пальто и проезжали яркие автомобили.
— Я встретил его в прошлом месяце.
— И до сих пор!.. — воскликнул Юлиус.
— И до сих пор хожу за ним по пятам. Он преуспел. Весьма преуспел.
Крюге насмешливо и понимающе хмыкнул.
— Он снова стал важной персоной. Идеолог, оратор. Посредник. Чины, богатство, положение.
— Где он был?
— Где они все были… Латинская Америка, Испания, Турция…
— А ты искал его во Франции, Италии, Швеции! Не повезло тебе.
— Как всем, кто ищет. — Штаубе задумался.
Да, ему не повезло. Ему уже давно не везет. А когда это началось?
Штаубе уже не смотрит на друга, перед его глазами воскресает одна июньская ночь тридцать девятого года.
Среди других, более страшных, она вроде ничем не примечательна. И все же…
* * *
Они праздновали тогда день рождения Нигеля в кабинете старого Штаубе. Из высоких шкафов на них тускло смотрели золоченые переплеты. Они сидели за письменным столом, заставленным бутылками и бокалами. Горки сизого пепла в тяжелых пепельницах, недопитый пунш. Тонкие ломтики янтарного с чернью сыра источали пряный запах, от которого слегка кружилась голова.
Занималось утро. Штаубе отчетливо представил себе узкое окно с решеткой, за которым солнце жадно сжигало рваные края облаков. Он на всю жизнь запомнил это окно, чугунный узор на фоне утреннего неба. Именно тогда ему в голову пришла эта мысль. Крюге был уже сильно пьян, но и он оживился, когда понял наконец суть. А Тюлов минуты три хохотал деревянным голосом, хотя ничего смешного не было, а было только интересно.
— Я сделаю его патриотом, — сказал Штаубе и начал развивать свои намерения: — Он станет у меня первоклассным немцем. Трудолюбие, дисциплина, чинопочитание, послушание. Вера, вера и вера.
— Прравильно! — воскликнул Крюге. — И-и… этот, как его… идеализм. Кантианство, ницшеанство, гегельянство. Абсолютный дух — пуп вселенной.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});