усмехнулся:
– Кликуха-то у меня давно переменилась. Я Вор.
– Вор так Вор, – не стал возражать полковник.
Его собеседник взял инициативу в свои руки.
– Почему милиция вновь занялась делом сорокалетней давности? – спросил он.
Ответить было легко.
– В том же подъезде произошло аналогичное убийство, возможна их связь, возможен общий исполнитель. Сознаюсь, что, помимо того, я лично хочу узнать, кто убил Стеллу. У меня здесь личный интерес.
Воробьев кивнул.
– Я тогда догадывался, что тебе нравится Стелла, Африка. Я тоже хочу узнать, кто убийца. Так что можешь спрашивать, я ведь не знаю, что тебе известно о тех обстоятельствах.
– Известно, в общем, немногое. Вы со Шлоссером вели незаконные раскопки. Кто-то вас увидел копающими в Гнездове, человек из вашего окружения или же местный житель – Шлоссера он узнал, а тебя, возможно, нет, и донес. Шлоссер был под подозрением, как немец. Результат – арест. Через неделю после вашего ареста поступил донос на Стеллу: якобы все втроем, включая Стеллу, ездили в Гнездово для свершения ритуальных действий. Первый донос на вас со Шлоссером нам прочитать не удалось. Архивы НКВД закрыты, и нас вряд ли допустят, это сложно. Там, скорее всего, было просто указание на раскопки, ведущиеся Шлоссером без разрешения. А вот второй донос, где фигурирует и Стелла, был отправлен в пединститут и сохранился в тамошних архивах. Не арестовали ее только потому, что ко времени поступления доноса уже было сформулировано обвинение в преступлении более тяжелом, чем в новом доносе предлагалось. Более того, уже имелись ваши признательные показания, вы осуждены, дело закрыто. Шлоссер, возможно, уже был расстрелян. Вопрос первый: участвовала ли в раскопках Стелла? При чем она здесь вообще?
Собеседник, откинувшись на спинку кресла, задумчиво кивнул.
– Я не знал о втором доносе… Значит, кто-то хотел приплести и Стеллу… Да, она в раскопках участвовала. Не арестовали ее, потому что ни Шлоссер, ни я ее не назвали. Значит, кто-то еще был в курсе и хотел Стеллу тоже утопить… Почему донос не подействовал, я не знаю. Возможно, когда он поступил, нам уже вынесли приговор. Это быстро было…
– Я так и думал, – сказал Углов. – Тогда вопрос второй: кто-нибудь, кроме вас троих, знал о раскопках? Могли ли вы проболтаться?
Вор покачал головой.
– За Шлоссера я ручаюсь. Я тоже не болтал. Тут или выследил нас кто-то, или Стелла могла кому-то сказать уже после нашего ареста. После того как нас со Шлоссером арестовали, Стелла оказалась с этой тайной совершенно одна. Думаю, она была растеряна, не знала, что делать… И в принципе могла с кем-то посоветоваться.
– С кем? С кем она дружила кроме тебя?
– Отношения у нее со всеми в группе были хорошие, но особо не сближалась. Больше других она общалась с Валей Ереминой и Леной Хусейновой. Пожалуй, они дружили. Однако обе девочки были не из Смоленска. Шел конец июня, сессия кончилась, они уже уехали домой. Так что совсем не с кем ей было поговорить.
Тень легла на лицо полковника.
До чего же он был глуп в семнадцать лет! Непростительно глуп! Ей было не с кем посоветоваться… Вот почему она тогда остановилась, увидев его в подворотне, не пробежала мимо…
Они были знакомы не близко, однако очень давно, с детства. Разговаривали не часто, но всегда дружески.
Ему казалось, что эта девушка относится к нему, известному в окрестных дворах хулигану, лучше других – без недоверия или опаски, а, напротив, с сочувствием, с дружелюбным вниманием. А она остановилась, чтобы поговорить о своих проблемах – возможно, посоветоваться – с ним. Но он был сосредоточен на своем одиночестве и горе… И не замечал ее одиночества и горя… Ее проблемы были от него далеки. Об аресте Пыри он еще не знал, о Шлоссере никогда не слышал вовсе.
На некоторое время в комнате воцарилось молчание. Каждый думал о своем.
– А что сделали с Золотой Бабой? – спросил наконец Воробьев. – Я, когда вышел на свободу в пятьдесят шестом, просмотрел газеты за прошлые годы, со времени нашего ареста – нигде не было сообщения о передаче Бабы в музей… Куда ее дели?
– С какой золотой бабой? – полковник с удивлением поднял голову.
– Это я так назвал. Статуэтку древнюю мы у Стеллы спрятали. Раскопали ее как раз в тот день, когда Шлоссера арестовали. Ей, Шлоссер предположил, почти тысяча лет, так что представляет собой историческую ценность.
– О статуэтке ничего не слышал. А почему золотая? Она была из золота?
– Кто ее знает… Там же наслоений много. Мы отчистили тогда маленький кусочек – блестит, как золото, и по структуре сходно. Если золотая, цены ей нет. Куда же ее дели после гибели Стеллы?
Полковник прокручивал в голове материалы «дела об убийстве Войтулевич». Вещи, находящиеся в комнате, были подробно перечислены, никакая статуэтка не фигурировала. Может, не обратили внимания?
– Большая была статуэтка?
– Средняя. Сантиметров тридцать. Мы ее в шкаф спрятали.
– Такую заметили бы, описали. Тем более, если спрятанная была в шкафу, обратили бы внимание. Статуэтки там не было, – медленно покачал головой полковник. – Возможно, ее похитил убийца. Но пойдем дальше. Как Стелла узнала об аресте Шлоссера? Обсуждали ли вы арест? Ведь тебя арестовали только через два дня.
– Об аресте Шлоссера сказал ей я. В тот день, когда Бабу нашли, мы решили прекратить раскопки. Ведь у нас уже был артефакт для изучения, теперь с ним работать предстояло. А раскопки все-таки незаконные… И мы решили их прекратить. Утром я хорошо выспался, а потом решил сходить к Карлу Ивановичу, обсудить дальнейшую работу – у него не было телефона, и приходить можно было просто так. Об аресте мне сказали хозяева комнаты, которую он снимал. Тогда я пошел к Стелле. Она тоже поздно встала, у нее же был отпуск в это время – ты же знаешь, что она помимо учебы лаборанткой работала. Она была в очень хорошем настроении. Еще бы – такая находка! Как и я, она крайне удивилась этому аресту. Мы поначалу не слишком испугались – ошибка, скорее всего. Потом стали думать и решили, что тут два варианта: или действительно ошибка, тогда Карла Ивановича скоро выпустят, или стало известно о наших незаконных раскопках… Ну а за раскопки что будет?.. Конечно, это может стать большой неприятностью. У Шлоссера в школе возникнут проблемы вплоть до увольнения, а нас из института, скорее всего, исключат… Думали даже сначала, что надо нам теперь самим пойти в НКВД и повиниться – мол, мы тоже копали. Потом, наоборот, решили, что надо