Читать интересную книгу Сова, которой нравилось сидеть на Цезаре - Мартин Уиндроу

Я понял, что мне не удастся определить, в какое время дня и через какое время после кормления Мамбл решит исполнить этот ритуал. Чуть больше повезло мне с определением потенциально опасных мест квартиры и защитой их с помощью многочисленных газет и тонкой пластиковой пленки.

Самым очевидным подобным местом были окрестности любимых жердочек совы. Но иногда ей удавалось одурачить меня своим нетривиальным поведением. И мне пришлось смириться с неизбежными пятнами и выцветшей краской на ковре в гостиной. (К счастью, ковер был дешевым, да и цвет его мне никогда не нравился.) Моя готовность платить подобную цену за жизнь с совой – явное проявление эксцентричности, и городским друзьям было трудно меня понять.

Этот неприятный процесс был неизбежен, а вот гранулирование (чрезвычайно полезный процесс для ученых, изучающих рацион сов) особых проблем не представляло. В мускульном желудке непереваренные части добычи аккуратно упаковывались в короткие, продолговатые гранулы, плотно опутанные волокнами меха или перьев, и возвращались в преджелудок. Там они оставались несколько часов, а потом сова их отрыгивала. В природе это обычно происходит, когда сова целый день сидит на своей излюбленной ветке. В справочниках говорилось, что в процессе переваривания пищи сова не может проглотить новую добычу – мне трудно в это поверить, потому что, как я уже говорил, я частенько делил рацион Мамбл на ужин и завтрак. Тем не менее, она спокойно заглатывала предложенную ей пищу, не испытывая ни малейшего дискомфорта.

Сигналом к тому, что Мамбл собирается отрыгнуть гранулу, становилось ее частое зевание. Потом она наклоняла голову и начинала энергично трясти ей из стороны в сторону – примерно четыре-пять движений в секунду. Затем она останавливалась, на пару секунд выпрямлялась, наклонялась и снова начинала трясти головой. Этот процесс она повторяла четыре-пять раз и снова начинала широко зевать – примерно каждые десять секунд в течение минуты. После очередной серии движений головой в вертикальном положении она могла обо всем позабыть, словно решив больше не стараться – так люди порой никак не могут чихнуть, хотя и делают несколько попыток. Но если она оказывалась готова, то наклоняла голову, закрывала глаза, трясла головой – и гранула выпадала из ее клюва. Это не было ни рвотой, ни сплевыванием. Гранула появлялась не во время зевка, но в тот момент, когда сова трясла головой. Поскольку сова питалась почти исключительно цыплятами, гранулы имели желтовато-серый цвет. Влага на них высыхала очень быстро, и убирать их было легко и просто.

Этот процесс не требовал особой концентрации и не делал Мамбл уязвимой и болезненной. Если я проходил мимо, когда она начинала зевать или трясти головой, она могла перескочить мне на плечо и продолжить процесс там, словно ничего особенного не происходило.

* * *

Мамбл явно получала чувственное удовольствие от потягивания – как любое животное.

Стоя на жердочке, где у нее было достаточно места за спиной, сова поджимала лапку и слегка наклонялась в эту сторону. Затем она медленно и осознанно вытягивала другое крыло наружу и вниз. Маховые перья ее разворачивались, как пальцы. Одновременно сова вытягивала ту же лапу вниз и растопыривала пальцы. В такой позе она оставалась на пару секунд, а затем осторожно сворачивала крыло, ставила лапу на жердочку, наклонялась в другую сторону и повторяла все то же самое с другим крылом и другой лапой. Снова сосредоточившись, сова наклонялась вперед, ее голова нависала над лапками, она отводила оба крыла назад симметричными буквами L. Казалось, что Мамбл копирует орла на штандартах римских легионов. В конце концов она выпрямлялась, возвращала крылья на место, устраивалась поудобнее и энергично встряхивалась всем телом. Однажды сова потягивалась так, когда я проходил через дверь рядом с ней. Она приветственно крикнула, не прерывая потягивания, а потом вдруг ей захотелось широко зевнуть. В тот момент Мамбл напомнила мне оперную певицу из мультфильма, старающуюся взять высокую ноту (впрочем, звуки, издаваемые моей совой, больше всего напоминали мяуканье оловянной трубы).

* * *

Потягивание было случайной и неосмысленной попыткой побаловать себя. А вот процедура ухода за собой являлась важным процессом, которым Мамбл методично и сосредоточенно занималась целый час, а то и больше.

Все птицы регулярно ухаживают за собой. Им нужно очистить плотное оперение от пыли и паразитов и проследить за тем, чтобы поверхность крыльев была плотной и ровной. Бородки маховых перьев у птиц сцепляются вместе, и поверхность крыла становится сплошной и ровной. От энергичного использования крыльев бородки расходятся, и птицы восстанавливают «замок», пропуская перья через клюв.

Мамбл обычно начинала процесс ухода за собой с крыльев. Она поднимала их и разворачивала внутрь и вперед, потом выбирала поврежденные или находящиеся не в должном состоянии перья одно за другим и медленно пропускала их через клюв, издавая странный звук, напоминающий автоматную очередь со скоростью восьми ударов в секунду. За это время Мамбл восстанавливала должную кромку каждого пера. Иногда я видел, как она делала это, повернув голову назад и вниз, чтобы ей было удобнее дотянуться до определенного пера.

Мне безумно нравилось наблюдать за тем, как Мамбл ухаживает за собой – она была невероятно энергичной и чертовски занятой. В эти моменты ее голова не оставалась на месте больше нескольких секунд. Закрыв глаза или затянув их пленкой, она наклоняла и поднимала голову, поворачивала ее, качала ей из стороны в сторону, цепляя клювом перья и пощипывая их у основания. Казалось, что ее кожа ей велика. Она свисала с тела, будучи прикрепленной лишь в нескольких точках. В процессе ухода за собой было видно, что оперение совы составляет несколько самостоятельно перемещаемых плоскостей. Мамбл могла переместить задние шалевые перья налево или направо, перекинуть их на плечо, чтобы удобнее было дотягиваться до них клювом. Когда она занималась перьями на шее, ее голова казалась маленькой, с плоским затылком – совсем не такой, как обычно. Перья головы и шеи образовывали пышный воротник, который сова пощипывала, откинув голову назад и опустив клюв. Сначала она ухаживала за перьями под «подбородком», а потом медленно продвигалась к одному и другому плечу.

Неясыти могут поворачивать голову на двести семьдесят градусов. Применительно к человеку это означает, что, если вы смотрите вперед (на двенадцать часов), а потом поворачиваете голову направо на сто восемьдесят градусов и смотрите назад (на шесть часов), то после этого вы можете повернуть голову еще на девяносто градусов, то есть до левого плеча (на девять часов). Даже если бы в вашей шее было столько же позвонков, как и в шее совы, вы не смогли бы сделать этого, не потеряв сознания, потому что из-за сжатия крупных кровеносных сосудов мозг лишился бы кислорода. У сов есть особый механизм защиты щитовидной железы и позвоночных артерий, и с ними такого не происходит. (Конечно, на самом деле Мамбл хватало здравого смысла не поворачивать голову больше чем на сто восемьдесят градусов – если она хотела поухаживать за своим боком, то к чему проделывать слишком большой путь?)

Когда сова опускала голову вниз, то за шалевыми перьями ее шея полностью скрывалась. Сова дотягивалась клювом до нижних частей своего тела, превращаясь в настоящий клубок перьев – голова и тело сливались в один шар. Когда сова закрывала глаза и поворачивала голову, чтобы погрузить клюв в этот пуховой шар, ее лицо исчезало в абсолютно непредсказуемом направлении. Когда же она приоткрывала глаза, лицо вновь появлялось под самым неожиданным углом и в самом невероятном месте. Глядя на Мамбл в такие моменты, я никак не мог определить, какая часть этого шара является ее головой. Когда голова вдруг выныривала из-под крыла, для меня это становилось полной неожиданностью. Когда сова поворачивала голову на сто восемьдесят градусов и начинала ухаживать за основанием собственного хвоста, то спереди казалось, что Мамбл вообще лишилась головы. Когда она принималась за хвостовые перья, то разворачивала их под самыми разными углами во всех направлениях, поднимала и растопыривала их, как пальцы, чтобы добраться до нужных мест.

Понаблюдав за этим невероятным кабаре несколько раз, я начал задумываться над тем, почему сова столько времени трется лицом о некую точку прямо над хвостом. Понаблюдав за ней сзади, я сделал неожиданное для себя открытие. Когда густые, темные перья над хвостом разошлись, я заметил розовую пирамидку, выступающую над сероватой кожей между основаниями перьев. Сначала я подумал, что сова поранилась, но потом увидел, как Мамбл тянется прямо к этой пирамидке. Она с явным удовлетворением потерлась клювом о нее, а потом выпрямилась, и пирамидка снова скрылась в густых перьях. Я невольно смутился, словно присутствовал при некоей особо интимной части личного туалета совы. Но справочники подсказали мне, что эта розовая пирамидка – копчиковая железа. Потершись клювом об нее, сова получала маслянистую жидкость, которую затем втирала в перья. Тем самым она приводила перья в идеальное состояние и стимулировала выработку витамина D на солнечном свете. (Кстати, я с удивлением узнал, что хотя у сипух тоже есть такая железа, масла она не вырабатывает.)