— Нет, но…
— Тогда придется подождать, он сейчас занят.
Медленно закипая, я раскрываю рот, готовясь выдать десяток аргументов, призванных убедить вымуштрованную секретаршу в том, что мне крайне необходимо попасть к ее шефу. А вместо этого оказываюсь в надежных крепких объятьях Дмитрия Алексеевича, грациозно выплывающего из кабинета Креста в этот момент.
Отец Игната шутливо взъерошивает мои и без того растрепанные волосы, подмигивает лукаво и улыбается широко, безумно сильно напоминая своего сына в эту секунду.
— Лиля, милая, какими судьбами? К Игнату приехала рабочие моменты обсудить? Это хорошо, это правильно. Я к тебе на следующей неделе заскочу по нашему вопросу, если не передумала. Так, Аннушка, сделай-ка нашей гостье твой фирменный капучино с ореховым сиропом.
Дезориентировав меня бронебойным обаянием, Крестовский-старший провожает покровительственным взглядом убегающую исполнять его указание девушку, после чего поворачивается ко мне всем корпусом и серьезнеет, в одно мгновение теряя и беспечность, и задор.
— Ты не кипятись, милая. Не спеши бить посуду. Чего удивляешься, глаза выпучила? У тебя же на лице все написано. Это тогда вы с Игнатом были молодые, импульсивные… Неужели, не повзрослела, девочка? Выслушай сначала его, сама выскажись. Может и получится починить то, что сломали?
Этот как всегда мудрый, полный неиссякаемой энергии и гармонии мужчина напоследок сжимает меня в мягких, словно шелковое одеяло, объятьях, и удаляется, едва слышно шепнув:
— Удачи, дочка.
И у меня от этого ласкового обращения, от которого я порядком отвыкла, щемит за грудиной и слезы выступают на глазах. Так что какое-то время я банально трачу на то, чтобы сморгнуть излишнюю влагу и перестать выглядеть, как маленькая расстроенная панда.
Справившись с приступом ненужной ностальгии, я коротким стуком предупреждаю Игната о своем прибытии и вхожу внутрь чужого просторного кабинета с величием королевы. Правда, из королевского во мне только криво налепленный на физиономию фасад-маска, в душе же царят полнейшая сумятица, хаос и неразбериха.
Осматриваюсь вокруг, невольно фиксируя прочный дубовый стол с грудой документов на нем, приютившуюся на тумбочке в углу кофемашину и вызывающие вздох восхищения панорамные окна. Поправляю сползающую с плеча бретельку топа и невольно выдаю всю степень волнения, демонстрируя Крестовскому свои дрожащие пальцы.
— Садись, Лиль. В ногах правды нет.
— Нигде ее нет.
Роняю безотчетно и ловлю такой же сардонический смешок от Игната, выдвигающего для меня высокое кожаное кресло, а затем направляющегося к двери, чтобы забрать у вышколенной в лучших офисных традициях Анны чашку с моим кофе и отдать безапелляционным тоном приказ.
— Меня ни для кого нет.
— Но…
— Ни для кого.
Четко обозначив свои намерения, Крестовский свободной рукой запирает замок, отрезая нас от всего мира, приносит мне любимый капучино и располагается напротив, проводя понятный ему одному анализ.
Прикипает вдумчивым взглядом к моему виску, перемещается к переносице, спускается вниз — к моим приоткрытым губам, и застывает у выпирающей ключицы.
И от этого жгучего внимания меня прошибает то ли током, то ли молнией, то ли чем-то еще позабористей. Отчего язык липнет к нёбу и отчаянно пересыхает во рту.
Предчувствие неминуемой грозы топорщит волосы на загривке, заставляет горделиво вздернуть подбородок и приготовиться к противостоянию, в котором я обязательно потерплю поражение.
Только в темнеющих безднах цвета темного шоколада вместо осуждения плещется раскаяние пополам с полынной грустью.
— Мне стоило еще в прошлый раз спросить у тебя… Почему ты соврала про аборт и уехала в Питер? Почему, Лиль? Не поверю, что разлюбила.
В присущей ему резковатой манере отрывисто чеканит Крест и тянется к графину с водой, чтобы промочить горло. Мне же приходится опустить ресницы и собрать в кулак все свое мужество прежде, чем очертя голову прыгнуть в ледяной омут, откуда нет возврата.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я любила тебя, Игнат. Господи, ты даже не представляешь, как сильно я тебя любила. Но, если бы я тогда не ушла, я бы не выносила Варю…
Глава 25
Ты всегда будешь светом, а я твоей тенью.
Словами ранила больно, оказалось смертельно.
Счастье было так близко, и мы это знаем.
Себя виню я за это. Ведь мы ценим, когда теряем.
(с) «Я берегу», Егор Крид. Лиля
Около пяти лет назад
— Все анализы в пределах нормы, поводов для паники нет.
Наблюдающая протекание моей беременности врач серьезно кивает нам с Игнатом и пристально изучает лежащую перед ней медицинскую карту с кучей вываливающихся из нее бумажек, которые имеют для меня столько же смысла, сколько латинская письменность — для австралопитеков. Делает множество пометок, испещряя поля кривыми неразборчивыми каракулями, и предельно строго добавляет прежде, чем закончить прием.
— Особо следить за питанием и сном, при любых отклонениях сразу сообщать мне и, по возможности, исключить все стресс-факторы. Договорились?
— Договорились.
Отвечаем последовательнице Гиппократа слаженным хором, как два провинившихся школьника, для пущей убедительности машем гривами и вполне искренне благодарим за консультацию женщину, сканирующую нас пытливым взором. Выходим из здания больницы, пересекаем практически безлюдный двор и садимся в припаркованный неподалеку Марковник. Только после этого начинаем говорить.
— Игнат, нам нужно переехать от твоих родителей.
Не прошу. Требую. Давлю истерическими нотками, прорезающимися в голосе. Но моя непоколебимая убежденность в сотый раз разбивается об арктическую невозмутимость виртуозно вклинивающегося в автомобильный поток Крестовского.
— Брось эти глупости, Лиль. Это сейчас, на раннем сроке тебе помощь не нужна. А потом? Мне будет спокойнее, если мама за тобой присмотрит. Я верю, что скоро вы найдете общий язык и обязательно подружитесь.
Ослепленный верой в воспитавшую его женщину мужчина раз за разом повторяет одни и те же аргументы, я же слишком устала, чтобы его переубеждать и доказывать что-то с пеной у рта. Так что я заключаю очередную сделку с собственной совестью, кричащей о том, что мне необходимо настоять на своем, и в полной тишине доезжаю до светлого просторного особняка, в котором я до сих пор чувствую себя чужой.
Балансирую на шатающемся из стороны в сторону канате несколько дней. Прикусываю язык, когда мне особенно сильно хочется отправить будущую свекровь в далекое эротическое путешествие. И мучаюсь токсикозом, начиная каждое утро с ритуала — торжественного прощания желудка с завтраком.
Игнат же пропадает то на треке, то в автомастерской и пропускает все наши с Мариной Борисовной стычки. При сыне она ведет себя, как мать года, заодно сдувает пылинки с непутевой невестки, притупляя его бдительность. Зато, когда мы с ней остаемся наедине, не упускает случая задеть за живое и напомнить о том, где мое место.
— Ты неправильно тесто замешиваешь! Куда столько муки сыплешь?
Которое по счету утро встречает меня глупой претензией, только я понимаю, что дело совсем не в тесте и не в варениках с творогом, поэтому крепче стискиваю зубы и упрямо молчу, пропуская мимо ушей лекцию в исполнении Марины Борисовны.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
По шаблонному сценарию, не наткнувшись на сопротивление, драгоценная свекровь топит до победного, подобно одному из изделий русской военной индустрии — широко известному танку Т-34, цепляя меня за локоть.
— И не делай вид, что ты меня не слышишь. Давай-ка вернемся к позавчерашнему разговору. Я не хочу, чтобы гены твоих родственничков передались моему внуку или внучке. Сделай аборт, я все оплачу. И оставь, наконец, в покое моего сына.