Читать интересную книгу Над тёмной площадью - Хью Уолпол

— И что он сделал дальше?

— Он сказал, что Пенджли не умер, по крайней мере для него не умер. Потом какое-то время бессвязно выкрикивал, что теперь они с Пенджли неразлучны, навеки связаны друг с другом. Потом стал говорить, что не желает втягивать вас в эту историю, что никто из вас не должен пострадать и что он должен догнать Буллера и взять все на себя. Я сказала, что Буллер знает, что делать, и лучше предоставить ему действовать одному. Я не знала, что мне с собой делать, Дик. Я ничем не могла его утешить, никак не могла ему помочь. И, честно говоря, Дик, я постоянно думала о вас. Я каждую секунду ожидала, что придет известие — вы с Буллером задержаны. Звонок в дверь, голос полицейского на лестничной площадке… Обычно я держусь, но те десять минут вместе с ним в комнате оказались выше моих сил. Я вся извелась. Только бы знать, что вы целы и невредимы, думала я, с остальным как-нибудь справлюсь.

Кажется, именно в тот момент и наступило наше общее прозрение. Мы ощутили, как новая волна горячего чувства захлестнула наши души, смыв все ненужное и оставив нам самое главное — нашу любовь друг к другу.

Мы оба, я и она, уже не были молоденькими и романтичными. (Правда, с тех пор нам удалось намного помолодеть.) Слишком долго судьба была немилосердна к нам, и, как мы с Хелен полагали, совершенно незаслуженно. Мы понимали, что на этот раз нам окончательно не повезло и что эти подаренные нам минуты скорее всего будут последними в нашей жизни, когда мы можем быть вместе, одни.

Мы не испытывали ни робости, ни смущения, но по какому-то взаимному согласию избегали проявлять свои чувства. В том, что происходило, было нечто гораздо более важное, чем наши личные отношения и судьбы.

— Послушайте, Хелен, — сказал я, — мы с вами здравомыслящие люди. Сейчас можно ожидать двух вещей. Первая — и наиболее реальная: труп Пенджли обнаружат, Осмунда арестуют и все мы будем обвинены как соучастники. Если это произойдет, мы будем знать, как действовать. Время покажет. Надо просто ни о чем не думать, пока ничего не случилось. И второе, чего можно ожидать, — Пенджли не найдут и никто не будет любопытствовать.

— Обязательно будут любопытствовать, — прервала она меня. — Пенджли не с неба на нас свалился. У него есть друзья, родные, жены, любовницы. Кто-то пожелает узнать, что же с ним случилось. По всей вероятности, он кого-нибудь предупредил, чтобы за этим проследили. Он знал, как мы его не любим и что дело может оказаться рискованным для него.

— Это не должно нас волновать, — ответил я. — Мы просто скажем, что он приходил, поговорил и ушел.

— Кто-нибудь видел вас на лестнице?

— Да, видели, — ответил я после паузы, — двое, женщина и мужчина. С ними могут возникнуть неприятности. Особенно с мужчиной. Он хорошо все разглядел.

Я рассказал ей, как было.

— Да, мы попали в скверную историю, — заключил я. — Хуже не бывает. Она может закончиться как угодно — совсем плохо или ни хорошо ни плохо, то есть никак. Вот почему я хочу сказать вам сейчас — ведь это, может быть, последние пять минут в нашей жизни, когда мы вместе, — что я люблю вас и что любил вас всегда. Моя любовь к вам есть то единственное, прекрасное, постоянное, истинное, что для меня существует в жизни.

— Правда, Дик?.. Да, я вас тоже люблю, с той поры когда… Впрочем, это не имеет значения.

У меня в руке был томик «Дон-Кихота». Я захватил его с собой из соседней комнаты.

— Мне хотелось забрать его отсюда, поэтому я и вернулся. Мне хотелось быть с вами, поэтому я и вернулся. Для меня это было одинаково важно. Потому что это наш с вами подлинный мир.

— Да, — согласилась со мной Хелен, — если бы вы назвали любую другую книгу, то это прозвучало бы фальшиво, надуманно. Но мир Дон-Кихота — здоровый, разумный. А тот, другой, — нездоровый, потому что там все перепутано… Там все смешалось. Я не жила, Дик, а существовала от одного приступа безумия до другого, но всегда — не моего, а человека, который был рядом со мной. Нам с вами надо было бы пожениться давным-давно, поселиться в коттедже, народить детей, завести собак, посадить картошку, поливать нарциссы на газоне, слушать, как в холле бьют куранты старинных напольных часов. За домом у нас был бы склон или, наоборот, холм, и море где-нибудь не очень далеко. Мы ездили бы гостить в Эдинбург, к Моэмам, или к Бэготсам, или к Фрирам. Или на машине отправились бы в Кесвик навестить Джейн Хэррис, и она поделилась бы с нами рассадой для нашего сада. А вы отправились бы в путешествие в Испанию на воздушном шаре, а потом написали бы об этом плохую книгу. Наш старший сын, Ричард, переболел бы ветрянкой, а у Мэри, нашей дочки, следующей после Ричарда, открылся бы талант к ведению домашнего хозяйства, а другая наша дочь просто помешалась бы на хоккее и ни о чем, кроме хоккея, не желала бы знать. А по прошествии десяти лет с лишним где-нибудь на танцах вы встретили бы девушку с безупречно прямой линией носа и тициановскими волосами и, продолжая меня по-прежнему любить, целовали бы тициановские волосы, а я старалась бы быть благоразумной, но мне это не очень удавалось бы, и я наделала бы глупостей, но потом поумнела бы. Никакого безумия, ни в чем… Все ясно, просто…

Она отвернулась и, отодвинувшись от меня, тихо заплакала. Зная Хелен, я многое мог от нее ожидать, но только не слез. Я даже думаю, до этой минуты она никогда не плакала. Я обнял ее. Она прижалась к моей груди. И наконец сказала:

— Ну хватит. Не бойтесь, больше слез не будет.

Но мы так и остались сидеть обнявшись. Помню, я прижимал ее к себе, как будто в этом объятии была моя последняя надежда на спасение. А затем я повел себя совсем недостойно, впервые за весь тот вечер.

— Хелен, — сказал я, — давайте уедем отсюда. Сейчас же, пока у нас есть шанс. Завтра утром мы уже будем за границей. У нас есть паспорта. Нам ничто не может помешать. В настоящее время я без средств, но у вас в Париже есть друзья, супруги Тесье, они помогут мне с работой. Разве вы не говорили сами, что у него свое дело в Тунисе? Я буду подметать полы, выполнять любую работу. Не хочу, чтобы Осмунд опять втянул нас в эту кашу. Пусть сам разбирается.

Едва я произнес его имя, как мне тут же стало стыдно. Я замолчал. Она вздохнула:

— Звучит замечательно. В самом деле, к чему сантименты? Почему бы не бежать отсюда? Да вот только совесть не позволит. Ни ваша, ни моя. Мы никогда не были бы счастливы, ни единого дня. Я не могу оставить Джона сейчас, нет, не могу… Вы это знаете, Дик. Мне кажется, Дик, сейчас тают последние мгновения, когда мы с вами вместе. Пенджли найдут, Джона арестуют, все мы станем соучастниками. Мы должны пройти через это испытание, как уже прошли через многие другие.

— О Хелен! Что за чушь! — вскричал я. — Искалечить себе жизнь, и не только себе, и все это не по своей собственной вине!

— Нет, по собственной вине, только по своей собственной вине. Если бы Джон умел держать себя в руках, а я была бы более внимательной и чуткой…

— Вы — более чуткой?! — перебил я ее.

Она кивнула:

— Да, в этом всегда была моя беда. Я жесткая по натуре, так уж я устроена. Когда меня окружают люди, которых я хорошо знаю, механизм моей души работает живо, легко. И какая я тогда милая, внимательная, умненькая, добренькая! Стоит появиться кому-то незнакомому, непонятному для меня, и колесики этого механизма начинают капризничать, упираются, не желают крутиться. Я не умею проникать в глубины человеческого существа. Мне оно раскрывается всего на десятую часть, до остального мне нет дела, я просто не затрудняю себя. А вы могли бы меня научить состраданию к людям. Я не думаю, что вы какой-то особенный, замечательный, или очень умный, или очень добрый, но я люблю вас, Дик, и понимаю всей душой, и мне хорошо с вами…

Она взяла ладонями мое лицо, притянула к себе и долгим взглядом посмотрела мне в глаза. Так мы и сидели поглощенные друг другом, не слыша храпения Хенча, позабыв об Осмунде, не думая, что будет дальше.

Как все влюбленные, мы с ней стали вспоминать всевозможные мелкие эпизоды того далекого времени, когда мы только познакомились. Воспарив над площадью и всем, что было связано с этим местом, наши души словно перенеслись в мир дорогих нам воспоминаний, и перед нашим внутренним взором начали возникать картинки из прошлого: вылизанная ветрами, безлюдная деревенская улочка, и в конце ее — такое бывает только во сне — дышит и плещет своими водами, точно живое, море; аллея среди деревьев, и по ней неспешно ползет запряженный лошадьми экипаж, направляясь к высоким каменным воротам, кто-то выходит из него, поднимается по лестнице и оглядывается назад; морской берег, покрытый мелкой галькой, мокрый и сверкающий на солнце сразу после отлива; немецкая овчарка, огромными прыжками пересекающая зеленую лужайку, чтобы догнать своего хозяина; роман, который читают, сидя в глубоком, мягком кресле, такой захватывающий, что трудно оторваться, но вот — дверь открывается, кто-то входит, и читать уже не хочется, книжка позабыта; слышится смех, возгласы, голова невольно поворачивается в ту сторону, рука уже приветливо машет… И постоянно, неизменно вокруг нас море, наползающее на извилистые берега, и лес, густой и загадочный; его листва шелестит под ветром, а во время шторма деревья гнутся и потрескивают… Мы как будто снова были там, ходили, разговаривали. И пока мы так сидели, прильнув друг к другу, взявшись за руки и глядя друг другу в глаза, ужасное положение, в которое мы попали, казалось нам не имеющим никакого отношения к нашей жизни, — именно таким оно и кажется мне теперь, когда я оглядываюсь назад, на события тех дней. Этот отпущенный нам миг принадлежал только нам, и мы до конца прожили его, прочувствовав всем своим существом.