Читать интересную книгу Чисто женская логика - Виктор Пронин

Я это уже знаю по себе... Балмасов расплачивался так ловко, что у этой дуры оставалось ощущение, будто он вообще не платит. Он отзывал официанта в сторону, заказывал еще одну бутылку вина, тут же за нее расплачивался, а когда заканчивался ужин, легко поднимался и уходил, весело смеясь. И у этой дуры, — Юшкова кивнула в сторону ванны, — у этой дуры сложилось мнение, что деньги вообще не присутствовали в балмасовской жизни. Она не видела денег. С одной стороны это прекрасно — мужик ведет себя щедро и великодушно, не заставляет свою избранницу отягощаться какой-то виной, зависимостью, но с другой стороны это... Это наркотик. А теперь, когда его не стало... Она вдруг обнаружила, что все двери закрыты.

— Вы меня, конечно, извините, но она на что-то намекала в вашем разговоре... — Эта дура уверена, что я убила Балмасова, — сказала Юшкова и глубоко затянулась дымом из коричневой сигареты, перемазанной темной помадой.

— Но позвольте, ведь там было оружие, пистолет, стрельба... — Был пистолет.

— Простите?

— Подарил он ей пистолет. Маленький, черненький, красивенький... Если не знать, то можно принять за зажигалку, за большую, правда, зажигалку.

— И этот пистолет... — Нет его.

— Она его продала?

— Я его выбросила.

— То есть... — Взяла и выбросила, — с легким раздражением повторила Юшкова, причем, возникло ощущение, что убеждала она не Касатонову, а саму себя. — Выбросила, пока он не успел выстрелить.

— Так и не выстрелил?

— Не успел.

Касатонова маленькими, осторожными глотками допила кофе, отодвинула чашечку от края стола, чтобы невзначай не столкнуть ее на пол, такими же осторожными движениями взяла пачку с сигаретами, вынула одну, прикурила, деликатно выдохнув дым в сторону. Шум воды в ванной затих и теперь каждую секунду можно было ожидать появления красавицы в розовом одеянии. Продолжать прежний разговор уже не было возможности.

— Надя тяжело переживает смерть Балмасова? — спросила Касатонова негромко.

— Странные какие-то переживания. Она злится.

— На кого? — изумилась Касатонова.

— Ни на кого. Просто злится. Что-то намечалось — большое, солнечное, обильное... И не состоялось. Может быть это не злость, а досада. Как бы там ни было, случилось самое печальное из всего возможного — мы стали чужими. Черная тень Балмасова между нами.

— Вам его не жалко?

— Балмасова? — Юшкова задумалась, склоняя голову то к одному плечу, то к другому, как бы взвешивая все его положительные и отрицательные качества. — Нет. Он к этому шел давно и получил то, что заслужил.

— А на фабрике говорят — кто мог убить?

— Кто угодно, — Юшкова опять с раздражением передернула плечами. — Мне бы не хотелось, чтобы убийцу задержали. Он сделал доброе дело. А если задержат, получится, что Балмасов и с того света сумел еще до кого-то дотянуться. Мне бы этого не хотелось, — повторила Юшкова.

Из ванной вышла Надя, присела на диван. Все так же, не говоря ни слова, взяла со стола повестку, внимательно прочла все и печатное и прописные строчки, положила на стол и с усмешкой посмотрела на мать.

— Что ж ты молчишь?

— А что тебе сказать, доченька?

— На тебя вышли?

— Как видишь.

— Так, — протянула Надя и невольно, сама того не замечая окинула комнату долгим оценивающим взглядом.

— Ничего, квартирка, да? — спросила Юшкова.

— Сойдет.

— Я тоже думаю, что сойдет. Лучшей у тебя нет.

— Сколько же тебе светит?

— Сколько мне светит? — обернулась Юшкова к Касатоновой.

— Вы имеете в виду... — Надя, что ты имеешь в виду, когда спрашиваешь, сколько мне светит?

— Да ладно уж, замнем для ясности, — и, порывисто встав с дивана, Надя удалилась в свою комнату.

— Вот так и живем, — сказала Юшкова.

— До Балмасова все было иначе?

— Совершенно иначе.

— Значит, почва оказалась подготовленной?

— Значит, почва оказалась подготовленной.

Касатонова помолчала, затянулась несколько раз и, наконец, набралась решительности задать вопрос, ради которого и пришла сюда с выпрошенной у Убахтина повесткой.

— Я ведь живу в том же доме, что и Балмасов, — сказала она. — Мне кажется, я видела вас в тот вечер, когда было совершено убийство. По-моему, уже темнело.

— Вполне возможно, — легко ответила Юшкова. — Я была у него.

— В тот самый вечер?!

— В тот самый вечер, — подтвердила Юшкова будничным голосом, как говорят о чем-то само собой разумеющемся.

— И что?

— Поговорили. Даже выпили. Назвали вещи своими именами.

— Другими словами... — Другими словами я послала его очень далеко.

— А он? — спросила Касатонова, боясь допустить паузу, потому что стоит ей замолчать, разговор возобновить будет уже невозможно.

— Послал меня еще дальше.

— И чем закончилось?

— Чем закончилось? — у Юшковой была странная манера отвечать на вопросы — она сначала его повторяла, а потом уже следовало дополнение в виде ответа. — А вот чем закончилось, — она подняла со стола повестку, помахала ею в воздухе и снова бросила на стол. — Да, ведь я должна ее подписать, верно? Когда мне явиться к следователю?

— Завтра.

— Он подпишет мне освобождение от работы на целый день?

— Он просто обязан это сделать! — с жаром воскликнула Касатонова, чтобы хоть чем-то отблагодарить Юшкову за откровенные слова, которых та немало наговорила в это утро.

— Ну хоть что-то, — проговорила Юшкова и тут же размашисто подписала повестку подвернувшейся шариковой ручкой. — С паршивой овцы хоть шерсти клок, — пояснила она, чем еще больше запутала Касатонову.

— У меня такое чувство, что мы с вами еще увидимся, — сказала на прощание Касатонова.

— Господи! Я просто в этом уверена!

— Да? — изумилась Касатонова. — На чем же основана эта ваша уверенность?

— Понятия не имею! — рассмеялась Юшкова. — Хотя... Могу сказать, откуда у меня такое чувство... Мне кажется, в вас есть какая-то неотвратимость. Да, это будет достаточно точно сказано — неотвратимость. Вы — как полтергейст. Шумный дух.

— Впервые о себе такое слышу, — честно призналась Касатонова.

Юшкова в ответ только развела руками — дескать, ничем не могу помочь.

— Ну, что ж, — Касатонова взяла свою сумочку, задернула молнию. — Следующий раз поговорим о полтергейсте. О шумном духе.

— С удовольствием, — заверила Юшкова.

Касатонова уходила от Юшковой в полном смятении чувств. Казалось бы, она получила все подтверждения для своих подозрений, казалось бы, они должны были окрепнуть и обрести некую доказательную силу. Но в то же время Юшкова той легкостью, с которой говорила о самых чреватых вещах, как бы смазала и обесценила касатоновские прозрения.

Оказывается, был пистолет, но она его выбросила. Естественно, не помнит куда, а если и вспомнит, то там его не окажется. Откуда пистолет? Да все от того же Балмасова.

Да, она была в тот злополучный вечер у бывшего любовника и очень круто с ним поговорила. Разговор дошел до ругани, до взаимных упреков и оскорблений, уж если, как выразилась Юшкова, они оба далеко послали друг друга.

Могла она потерять самообладание? Вполне.

Мог он потерять самообладание? Очень даже может быть.

А что касается дочки в розовых одеяниях, то та, похоже, нисколько не сомневается в том, что именно мать застрелила Балмасова. «Это сколько же тебе светит?» — спросила она, не стесняясь постороннего человека.

И все же что-то останавливало Касатонову от крайних выводов. Она никак не могла понять — откуда у нее сомнения? Да и сомнения ли это? Может просто сочувствие этой женщине, согласие с тем решением, которое она приняла? Попытка оправдать?

А почему бы и нет? — спросила себя Касатонова и, кажется, даже на себя посмотрела изумленным взглядом, в котором явно просматривалось восхищение собственной дерзостью.

Что делать, что делать, все мы время от времени гордимся собой, когда что-то нарушаем, чему-то противимся, против чего-то восстаем, особенно если нарушения наши и протесты откровенно противозаконны.

Да-да-да, особенно если они противозаконны.

Так уж сложилось, что оспаривать закон, а то и насмехаться над ним, стало своеобразной доблестью. Разумеется, общегосударственным законам все должны подчиняться, но в этом есть и некая ущербность для гражданина, потому что у нас каждый глубоко уверен в своей неповторимости, а то и уникальности. И потому беспрекословно подчиняться даже всеобщим законам ему не просто нежелательно, а даже унизительно, поскольку у каждого выработались свои собственные кодексы чести. И мы следуем этим личным уголовным, процессуальным, гражданским кодексам куда более охотно и послушно, нежели кодексам общегосударственным. Это вполне естественно, объяснимо и даже разумно, учитывая, что треть населения страны имеет уголовный, криминальный или какой-то там еще противоправный опыт.

Та же Касатонова!