- Потому что в свертке не было бумаг. Там...
- Что?
- Навоз, - решился Анакреон.
- Покойный был не лишен чувства юмора. - Нестор невесело захохотал и оборвал смех. - Проиграли. Позорно. Что скажешь?
- Не мы его выследили, а он нам подставился, уводил от того, кому передал рукопись, - я уверен, что не укрыл в тайнике, а именно передал, иначе не лез бы нам на глаза.
- Вот именно. Хоть кентавра-то прихлопнули?
- Без особых трудностей.
- А стрел у нас нет, хотя это не столь уж важно - три последние стрелы не перевернут мир, всего лишь зажгут три пожара. Копия рукописи - вот что важно. Впрочем, подлинник в наших руках, а то, что не написано рукой самого Архилоха, можно смело объявить подделкой. Хотя кто сейчас знает руку Архилоха...
- Прости, но можно подумать, будто ты опасаешься судебного разбирательства.
- Глупости, - сказал Нестор. - Плохо, что остались люди, которые знают. Вот ты, например, знаешь лишь то, что эта рукопись написана неким Архилохом, а кто он был и о чем писал, понятия не имеешь. Иначе прикончил бы я тебя давно, мальчик мой. (Анакреон посмотрел на старика и не решился усмехнуться.) А кто-то - знает. - Казалось, он забыл об Анакреоне. - Я ничего не боюсь, но лучше все же, чтобы исчезли последние следы, последние очаги беспокойства.
17. МАЙОН И ЕГО ГОСТИ
Майон не находил себе места: то бродил по комнате вокруг стола, как зверь по клетке, то бросался на ложе и лежал напрягшись, сжимая кулаки в бессильной ярости. Комната в родном доме стала вдруг чужой, незнакомой, враждебной - потому что дверь привалили снаружи чем-то тяжелым и возле нее стояли стражники, а под окном, почти наглухо торопливо забитым досками, расхаживали другие, и в доме их было полным-полно.
Больше всего терзало то, что он ничего не знал о судьбе друзей. Что произошло в Афинах после того, как нагрянула орава вооруженных людей и его сделала пленником в собственном доме, можно было догадываться. Понемногу из криков и шума за окном он составил представление о случившемся: заговорщики выступили, Тезей бежал, Менестей торжествует победу. Гилл, Нида, Назер - что с ними?
Он насторожился - от двери оттаскивали что-то тяжелое, она растворилась и снова захлопнулась, человек остановился на пороге, ожидая, когда глаза привыкнут к полумраку.
- Гомер! - Он радостно вскочил, но застыл на полпути - он был уже не прежним и научился осторожности. - Как они тебя пропустили?
- Удивительные болваны, - весело сказал Гомер. - Наверняка и окно заколотили, и дверь столом приперли по собственной инициативе, приказали им охранять, вот и лезут вон из кожи.
- Но как они тебя пропустили?
- Приказ, приказ. - Гомер прошел к столу и сел. - Дружище, надеюсь, ты понимаешь свое положение? Только не цепляйся за свои тайны - все наши тайны Многомудрый расколол, как орехи. Но, на наше с тобой счастье, мы ему очень нужны. Ты и я.
- Понятно, - сказал Майон. - Не стоит и голову ломать. Троянская война началась с похищения Елены, кентавров перебил пьяный Геракл, что мы и должны внушить всем и каждому. Правильно?
- Молодец, - сказал Гомер. - Я так и знал, что не придется тебе ничего растолковывать. Подожди, не изображай статую гордой Непреклонности. Пока ты здесь торчал, в Афинах многое изменилось.
- Я знаю. На улице так вопят...
- Я не о том. Гилл мертв. Все его бумаги у Нестора. Понимаешь? Все. А копию рукописи Архилоха твоя Нида собственноручно отдала Нестору. Не веришь? Я сам ездил с ними к ее тетке, и там, в подвале...
Вот это был настоящий удар - хлесткий, ошеломляющий. В голове мельтешили бессмысленные обрывки фраз, он слышал свой голос и не понимал, что говорит.
- Как она могла? - переспросил Гомер. - Да ведь это естественно: она тебя любит и желает тебе только добра. Она - не бесплотное создание, милый мой, она обыкновенная женщина, и необходим ей дом и покой, а не сотканные из воздуха идеи и сомнительные поиски высшей справедливости. Ты проиграл, как видишь, и остается принять условия победителя.
- Нет.
- Аид тебя забери! - Гомер трахнул кулаком по столу. - Я же не о себе забочусь - о тебе. О твоем таланте. Как ты думаешь, кто нужнее людям великий аэд Майон или безвестный борец за истину, вздернутый на суку в смутные времена забытого мятежа? Ты не имеешь права так варварски распоряжаться своим талантом, он принадлежит не только тебе.
- Как я могу стать великим аэдом, если начну лгать?
- Ах, во-о-от ты о чем, - сказал Гомер. - Дурень ты все-таки, уж прости. С чего ты взял, что искусство непременно зиждется на истине? Какого ты мнения о моей "Одиссее"?
- Я уже говорил тебе, что это талантливо.
- Видишь! - Гомер торжествующе поднял палец. - А меж тем там нет и слова истины. Все выдумано. Одиссей вернулся недавно, он проторчал десять лет в какой-то заморской стране. И ничего это не меняет. Остается, как признают самые строгие критики, волнующее повествование о мужестве мореплавателя, десять лет боровшегося со стихиями и немилостью богов. Поэзия с большим философским подтекстом. Ответь честно, как ты считаешь "Одиссея" потеряла сколько-нибудь от того, что ты все узнал?
- Нет, - тихо сказал Майон.
- Так кто из нас прав и что есть истина? Я согласен, история Троянской войны - груда дерьма. Но если ты создашь о ней поэму, подобную моей "Одиссее", то не рукопись Архилоха, а твой труд будет учить людей, даст им примеры мужества, героизма, отваги, стойкости и благородства.
- Нет, - сказал Майон. - Если мы пойдем по этому пути, люди окончательно запутаются и перестанут отличать правду от лжи. Важна будет не истина, а ее толкование в соответствии с духом времени, с чьими-то желаниями, с ситуацией. И эта дорожка далеко нас заведет. Что касается Геракла, то здесь потребуется уже прямая ложь - его, миротворца и героя, нужно будет выдавать за буяна и забулдыгу, забияку, перебившего во время пирушки кентавров. Это и на кентавров бросит тень, их будут изображать грязными и низкими тварями, забудут, что среди них был и мудрый Хирон, воспитатель богов и героев, в том числе, кстати, и братьев Елены Прекрасной, - мы и их запачкаем грязью. Мы начнем производить ложь, как пирожки...
- Ты преувеличиваешь, - сказал Гомер. - Создашь то, что от тебя требуется, а дальше можешь заниматься чем угодно.
- Не получится, - сказал Майон. - Раз измажешься, потом не отмоешься. Разные у нас с тобой дороги.
- Нет у тебя дорог, пойми ты! Или-или...
- В таком случае у меня только одна дорога, - сказал Майон.
Удивительно, но он не чувствовал боли от утраты друга - видимо, они давно уже стали чужими, просто раньше ум и сердце не хотели мириться с этой мыслью, а теперь не осталось ничего недосказанного.
- Я тебя не упрекаю ни в чем, - сказал Майон. - Ты талантлив, и ты искренне убежден в своей правоте. Это как раз самое страшное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});