Я договариваю автоматически, уже без всякого запала — только чтобы закончить. Ефрейтор пару раз моргает, окончательно просыпаясь. Забавно, что ресницы — это сейчас, пожалуй, самое светлое, что осталось на его лице. Да, приятель, зря я тебя разбудил. Не удалась проба. Плохо у нас с тобой с чувством юмора. Даже и не понять — у кого хуже…
— Разрешите идти? — спрашивает он хмуро.
Я только киваю — меня отвлекает порыв ветра, чуть не задувший сигарету.
Я в третьем круге, там, где дождь струится…
Как, однако, отсюда выбираться? Только сдав пост, я сообразил, что от центра города меня отделяет ещё километров двадцать, — а с неба между тем всё льёт и льёт. Дорога здесь, наверное, когда-то была нормальной, но сейчас она по разным причинам так разбита… в общем, идти по ней в дождь — удовольствие маленькое.
По дороге тянутся грузовики — не то чтобы сплошными потоками, недовольно часто. И вперёд, и назад: вперёд — со снабжением, назад — с ранеными или порожняком. Мне не хочется проситься, но я уже понимаю, что выбора нет, и, когда проходит очередная пустая машина, поднимаю руку. Грузовик тормозит, обдавая мои сапоги водой из лужи.
В кабине — очень молодой светловолосый лейтенант. Лицо тонкое, парень явно не из рабочих. Тотальная мобилизация.
— До города, если можно.
Лейтенант секунду думает, потом тянется к дверце, и она с лязгом откидывается на сто восемьдесят градусов, словно всю жизнь только этого и ждала.
— Садитесь. Поехали.
Поехали…
За окошком тянутся хутора и маленькие деревни. Булыжные, хотя и разбитые дороги; аккуратные белые домики, наполовину закрытые яблонями и каштанами; лежащие на мокрой земле заплатками квадратики полей. И снова — деревья, домики, поля…
Первые пять минут мы молчали: мне говорить просто не хотелось, а лейтенант, видимо, стеснялся. Или тоже не хотел — в конце концов, я ведь всего только на чин его старше…
Первым заговорил всё-таки я.
— Вы не застревали в пути? — Я пытаюсь улыбнуться. — Кажется, светские правила предписывают, когда нет другой темы, заговаривать с попутчиками о погоде. Сейчас это как раз кстати.
Лейтенант тоже улыбается.
— Нет, мы не застревали. Легковушки иногда застревали, их приходилось вытаскивать. Да ещё по пути туда нас один раз чуть не накрыли — но пронесло.
Пронесло… Штурмовики у противника великолепные, и об этом всегда следует помнить, — впрочем, лейтенанту объяснять такие вещи уже не надо. Да и вообще — на этом этапе войны никто не станет целиться в пустой грузовик. Так что именно сейчас мы практически в безопасности.
А насчёт лейтенанта я не ошибся: он явно из того социального слоя, который в России сейчас принято называть «интеллигенцией». Студент, скорее всего.
— Повезло. Хотя штурмовики — это и не совсем из области погоды…
Он опять улыбнулся.
— Вы случайно не интендант?
Я несколько удивляюсь.
— Нет. С чего вы решили? Здесь нашей части поручена охранная служба. А вообще… вообще у нас бывали разные задачи. Как правило, всё-таки не в тылу, — добавляю я, не удержавшись.
— То есть сейчас вы закрываете сзади линию фронта? На это поставили именно вас? — уточняет он.
Я молча киваю.
— А вам не кажется, что это странно?
На редкость прямой молодой человек — а я-то думал, что такие здесь уже перевелись. Заблуждался. А в общем, логично: ведь Империя сознательно воспитывает в своих подданных привычку к максимальной прямоте. Будем говорить и действовать прямо, даже если от этого рухнет мир… Съязвить на эту тему? Ох, не стоит. И я изображаю индифферентное пожатие плечами:
— Не кажется. В конце концов, ещё у Тиберия была охрана из германцев.
— Да. — Он задумывается. — А у нынешних живых богов, значит, вторая линия из славян…
Мы оба не слишком весело улыбаемся. Что ж, какое-то взаимопонимание прорезалось.
— Вы из студентов, наверное?
Он кивает:
— Студент. Только не философ, как можно было бы подумать, а математик.
— Ну да. Философу здесь, конечно, самое место… Где же вы учились, если не секрет?
Он называет знаменитый — классический, можно сказать, — университетский город. Почти три года назад я был там проездом. К тому времени у меня, конечно, основными были уже совсем не академические заботы — я тогда только что освободился из лагеря, и… ах, чёрт… но всё равно, а может — именно поэтому: часы на кирпичной башне учебного корпуса, парк с сумрачными аллеями, раскидистый зелёный дуб у старой заставы… Открытка, в общем. Пошлая открытка. И всё равно меня там не покидало странное, неожиданное, дурацкое ощущение красоты. Я даже тогда подумал: а может, всё-таки не зря меня занесло в эти края?
Кошусь на лейтенанта. Самое время обменяться сентиментальными впечатлениями…
И именно в этот момент по нам бахнуло.
Впрочем, «бахнуло» — это неточно. Это слово подразумевает краткий миг сильного переживания. А когда на тебя налетает звено пикировщиков, ни для каких переживаний времени просто не остаётся.
Ты регистрируешь своим слухом шум — а в следующий момент уже лежишь в придорожной канаве и благодаришь силы небесные, что жив. Если, конечно, твой шофёр — опытный человек, который за оставшийся у него бесконечно малый промежуток времени… нет, не сориентировался, а просто на уровне рефлекса успел совершить нужные действия, чтобы съехать с дороги или хотя бы затормозить…
Наш шофёр успел. Видимо, сказалась фронтовая тренировка.
— Боже, на кого вы похожи, — сказал лейтенант, когда мы оба поднялись.
Тут я осознал, что перемазался в грязи. Грязь на краю этой дороги была жидкая и однотонная — почти как горячий шоколад.
Всё-таки я не смог сдержать усмешку.
— Солдат ничего не должен бояться. Если ты упал в сортирную яму — оближись и иди дальше в бой…
— Что?
Мои слова поразили его явно гораздо больше, чем атака бомбардировщиков.
— Это из одного чешского писателя, — объясняю я.
Вообще-то, конечно, подобные авторы не слишком подходят для упоминания в разговоре с имперским лейтенантом; тут можно, и даже нужно, быть поосторожнее… Впрочем, плевать.
Вот, лейтенант сразу развеселился. Улыбается.
— Повторите, пожалуйста, — просит он.
Я повторяю цитату.
— Подходящая рекомендация, — замечает лейтенант, подбирая палочку, и начинает энергично чистить свои брюки.
Исключительно подходящая, думаю я. Причём сразу ко всем нашим обстоятельствам…
Стоп. Спокойно. Давай-ка лучше отчищай грязь.
…А внезапно нахлынувшее отчаяние всё равно плещет в глубине, как разбушевавшиеся подземные воды… тугие волны гноя… да что с тобой, ты же давно знаешь, отчаяние — это наше нормальное состояние, да, да, да, настоящая жизнь начинается только по другую его сторону… по ту, по другую, как будто отчаяние — это плёнка, которую можно проколоть швейной иглой… только главное, что с обеих сторон ты всегда будешь служить тем, кого ненавидишь, и делать то, для чего не предназначен… и даже умереть, когда захочется, будет нельзя… чёрт побери, чёрт побери, чёрт побери… так устроен мир. Вот и всё.
И успокойся, наконец.
Мы привели себя в некоторый порядок, влезли обратно в машину и поехали дальше, огибая свежие воронки.
Маленькие сады, домики, поля. Окраина. Полицейский пост при въезде в город.
— Всё так странно… — Лейтенант не заканчивает фразу.
Он уже давно хочет что-то сказать, но не отваживается и мнётся. Странно, что он решил затеять проблемный разговор со случайным попутчиком; хотя — что странного? Именно случайному попутчику иной раз выбалтываешь такие вещи, в которых не признаешься близким знакомым…
— Странно?
Лицо моего спутника морщится. Кажется, будто он сейчас заплачет, но в следующий момент я понимаю, что он просто хочет чихнуть.
— Именно странно, — говорит он, справившись. — В последнее время здесь небо стало слишком низким…
Что?! Опомнись, парень, кто из нас сумасшедший? До сих пор я считал, что это моя прерогатива…
— Низким? — я не нахожу ничего лучшего, как переспросить.
— Как потолок казармы, — поясняет он. — У вас нет в связи с этим соображений о том, где мы находимся?
Тон такой, словно он спрашивает: на каком километре дороги?
Я делаю вид, что не понимаю, и он, выждав секунду, поясняет:
— Коридор с низким потолком. Место, откуда нет выхода. А такое место называется…
Я знаю, как оно называется. Не трудись, спутник, я почти сразу понял, куда ты клонишь.
Инферно.
— Я думаю, что мы ещё не там. Я думаю, что мы ещё только на пути.
Эти слова я произношу неожиданно для самого себя. Как будто чужие — хотя я чётко понимаю, что это именно моя мысль. Просто до сих пор я о ней не знал. А вот пришёл момент — и она выплыла из подсознания.