Старик Санлун забрал все свое и возвратился к себе, в изгнание.
* * *
— Теперь-то, — распоряжается Санлун, — теперь пасите скот вы все трое: Цзаса, Рунса и Цзуру.
И вот за скотом его теперь ходят трое его сыновей. Но Цзуру пасет скот, как истинный хубилган: дальние горы делает близкими, ближние горы делает дальними.
Однажды Цзуру говорит своему отцу:
— Вот ты все не нарадуешься, что по твоим молитвам умножился у тебя скот. Раз так, то почему бы у тебя не построиться и дворцу, белой ставке?
— Что же! — отвечает Санлун. — Ехать так ехать! До лесу авось доберемся, да только хватит ли у нас сил заготовить лес?
И они поехали, добрались до лесу, и всею семьей принялись за рубку. Старик срубил и повалил несколько ровных деревьев. Цзуру же чудесным образом воздвигает постройку: за стенными решетками — решетки, за потолочными унинами — унины.
Увидя хорошее прямое дерево, старик Санлун пошел было его срубить, но Цзуру взял и вдруг обратил его в корявое и колючее дерево, так что старик не мог его срубить и вернулся с порезанными руками.
— Сразу видно, что тут окаянный сынок! — ворчит он. — Едва только подошел я рубить, как вдруг хорошее прямое дерево стало корявым и колючим. Только поранил себе руки!
Тогда Цзуру притаскивает вполне годное строевое бревно и говорит:
— Батюшка, зачем же ты бросил срубленное тобою дерево? Я взял вот его и обращу на постройку.
— Я действительно срубил это дерево, — отвечает Санлун, — но только так, как по пословице: «Опять засадил в землю срубленное дерево». Его-то ты, негодный, должно быть, и своровал.
— Верно, батюшка, — отвечает Цзуру. — И поверь, этого твоего лесу, который я своровал, хватит, пожалуй, на две-три юрты.
— Ты рубишь, а я, как малосильный, строю из готового леса! — и с этими словами он покрыл кровлею готовые юрты.
Со скотом отправлялись все три сына. Мать Рунсы, к которой Санлун был более расположен, по уходе сыновей принималась готовить обед. Для Цзасы и Рунсы она накрывала на стол как следует, а для Цзуру наливала похлебку в поганую чашку, из которой только есть собакам.
Отправляясь на пастьбу, Цзуру брал с собой по три пригоршни белого и черного камня: расставит он по горам белые камешки, и весь скот пасется сам собою; когда же надо возвращаться с пастьбы, кладет он в поясной карман свой черный камешек, и весь скот сам за ним идет.
Однажды, как обычно втроем, братья отправились со скотом на пастбище. Когда, расположившись в виду своего стада, они беседовали, Цзуру произнес:
— Пасем мы такое множество скота, а ходим совершенно голодные: давайте зарежем и съедим хоть одного теленка!
— Зарежем и съедим? — говорит Рунса. — Да ведь отец с матерью заругают нас! Никак этого нельзя!
Цзаса–Шикир сидит, не говоря ни слова, а Цзуру продолжает:
— Я беру ответственность на себя. Цзаса, поймай-ка теленка!
Цзаса поймал, а Цзуру зарезал теленка и содрал с него шкуру в виде мешка. Когда они ели мясо, кости кидали в этот кожаный мешок. Но вот Цзуру дернул этот мешок за хвост, трижды взмахнул рукой, и вдруг теленок ожил и побежал в стадо.
Когда братья вернулись со своим скотом домой и все трое вошли в юрту, то Цзуру уселся на свое место и принялся за еду, а Цзаса с Рунсой стоят.
— Цзуру ест, а вы почему не едите? — спрашивает мать.
— Мы сыты, не хотим! — отвечает Рунса. — Наш младший брат Цзуру зарезал телка и накормил нас телятиной.
Старик Санлун так и ахнул:
— Цзуру, это правда?
— Не стану говорить, что это ложь, — отвечает Цзуру.
Тогда старик схватил кнут и бросился с намерением отстегать Цзуру. Он хочет стегать, а Цзуру хватается за кнут и перебранивается со стариком.
— В чем дело, старина? — спрашивает выбежавшая на шум Гекше–Амурчила.
— Этот негодяй, — говорит Санлун, — зарезал, чертов сын, теленка. Этакая подлость! — И старик никак не может унять своего гнева.
— Ах ты, негодная заблудшая кляча, — забранилась Гекше–Амурчила. — Что же твоим телкам и счета нет, что ли? Ты сначала сосчитай телят: будто у тебя, негодного, уж так много их. А если бив самом деле съел? Эка беда! Как же ты смеешь бить моего мальчика из-за одного-единственного теленка! Похоже, что ты и всерьез думаешь, будто скот и сам по себе будет хорошо разводиться.
Старик выбегает и пересчитывает телят — все оказываются налицо. Вбегая в юрту, набрасывается он тогда на Рунсу:
— Ну, что ты за лгун? Попробуй-ка ты у меня еще раз наврать: не я буду, если я тебя не запорю до смерти.
* * *
На следующее утро все трое опять ушли со скотом, и Цзуру опять зарезал теленка. Тогда Рунса потихоньку спрятал хвост к себе за пазуху. Как и прошлый раз, они ели мясо, бросая кости в мешок; так же потом Цзуру трижды взмахнул рукой, и оживший теленок резво помчался в свое стадо.
Когда пришли со скотом домой, Рунса говорит:
— Покушаем-ка хвоста от теленка, которого зарезал наш младший братец Цзуру! — и он вытаскивает из-за пазухи хвост, на котором еще не запеклась кровь, и, присев к огню, закапывает его в золу.
— Что это значит, Рунса? — спрашивает старик.
— Младший наш братец, Цзуру, зарезал для нас телка, вот я и хочу теперь испечь телячий хвост и покушать! — говорит Рунса.
— Ну, голубчик Цзуру, — произносит Санлун, — как же это ты решился на подобную подлость?
И опять старик берет кнут и хочет отстегать Цзуру, но тот сопротивляется, хватаясь за кнутовище.
— Э, да он совсем из ума выжил! — кричит Цзуру. — Что это он на меня замахивается и лезет в драку?
В это время вбегает мать Цзуру.
— Что это ты, что это ты, старый греховодник? — кричит она.
— Вон, — говорит старик, — вон Рунса жарит телячий хвост, на котором еще не запеклась кровь. Говорит, что Цзуру зарезал теленка. Теперь сама суди: правда ли это?
— Что же ты лезешь драться-то из-за небылиц, которые плетет этот вот твой сынок? Ты лучше бы посмотрел, все ли телята?
Старик пошел и пересчитал телят — все оказались налицо, только у одного из хвоста идет кровь.
— Хвост-то у него обрублен! — кричит старик, вбегая в юрту, и принимается стегать Рунсу, приговаривая:
— Не клевещи понапрасну на бедного мальчика! Это тебе и будет: «Пришел бодочей[36], хотонцам[37] же его и угощать».
— Такое уж мое счастье! — говорит Цзуру. — Однако чем быть оговариваемому понапрасну, пусть лучше оговаривают меня поделом: и не я это буду, если завтра я у тебя не отравлю изрядное количество скота.
* * *
Отправились три брата со скотом. Цзуру зарезал на этот раз девять валухов из своего овечьего стада, чудом набрал откуда-то огромных котлов и, приведя Рунсу в трепет своим величественным видом, принялся стряпать еду. Потом он вынул готовое мясо, устроил жертвенник и с молитвою обратился ко всем своим гениям-хранителям:
— Ты, мой родимый, верховный Хормуста-тэнгрий и покорные тебе семнадцать тэнгриев сонма Эсроа, и тридцать три тэнгрия свиты твоей. И ты, родимая моя бабушка, Абса–Хурце. И ты, переводчик мой, белая небесная дева Арья–Аламкари, покровительница моя, владеющая тремястами языками. И вы, мои жребьеметатели, Моа–Гуши и славный Дангбо. И ты, земной мой отец, горный царь Оа–Гунчид. И вы, три победоносные сестрицы мои, и вышние мои хранители, Будды десяти стран света и четыре драконовых царя преисподней. Все вы повелели мне отправиться в мир, и вот я родился в мире, и хочу я, ничтожный, явиться пред вашими очами и молитвенно воззвать к вам, принося предлежащую чистую жертву.
И сказали все его гении-хранители:
— До наших ноздрей доносится сладостный запах: то родился, значит, на Златонедрой Земле наш соплячок, и вот дает нам знать, что родился.
Помолившись всем этим покровителям своим, он поставил пред Цзасой и Рунсой большой стол и предложил им угощение. Цзаса ел вволю, а Рунса, подавленный величием Гесера, сидел и ничего не ел. Созванные же Цзурой его гении-хранители пришли под видом множества людей и съели все дочиста. Встав из-за стола, Рунса поспешил домой, а Цзаса с Цзурой отправились со скотом вслед за ним.