Грибов спросил о вешках. Нет, банка не была ограждена вешками. Снесло штормом. Сейчас наши гидрографы восстанавливают ограждение. Да ведь Крылов шел в тумане, по счислению.
— Завтра утречком сходим туда на моторке, — сказал командир бригады. — Поглядим вблизи на эту банку. — Он всмотрелся в пасмурное лицо Грибова, добавил заботливо: — А теперь отдохните с дороги, товарищ капитан первого ранга. Для вас отвели квартиру Расмуссена, бывшего лоцмана. Лучшее помещение в поселке. Тут фашисты сожгли много домов при отходе. А у Расмуссена хорошо отдохнете после перелета. Такой перелет в ваши годы совершить, — это знаете ли!..
— А я не устал, — сухо сказал профессор (он не любил, когда ему напоминали о его годах).
Грибов отказался и от провожатого:
— Знаю поселок. Бывал несколько раз до революции, когда ходил на "Бакане".
Он попросил лишь прислать к нему на квартиру кого-нибудь из команды крыловского катера, лучше всего боцмана.
— Потом зайду к Крылову. Нет, нет, вызывать не надо. Сам зайду. Так лучше! Какой адрес у него?…
Грибов неторопливо шел вдоль единственной улицы поселка.
Он помнил ее совсем другой. Когда-то этот рыбацкий поселок был на редкость чистеньким и аккуратным, каким-то игрушечным (по субботам хозяйки с мылом оттирали мостовую перед домами). Весело сверкали медные ручки на дверях. Четырехугольная башенка кирхи поднималась над острыми черепичными крышами.
Сейчас в поселке осталось не более полутора десятков домов. На месте кирхи, взорванной фашистами, виднелась груда щебня.
Мрачно и пусто было вокруг. На снежных склонах, как зловещие черные пни, торчали обгоревшие трубы. Внизу в воде темнели сваи повалившегося набок причала.
Недавно еще отправлялись отсюда длинные караваны транспортов на запад. Спешно морем вывозились в фашистскую Германию богатства Северной Норвегии: запасы трески, железная руда, мачтовый лес.
Теперь тут была зона пустыни. Даже телеграфные столбы спилили гитлеровцы отступая. Не брезговали и проволокой. Проволока завершала длинный список награбленного. Все подметали под метелочку…
Но с приходом советских людей пустыня начала оживать.
По склону берега расхаживали среди деревьев саперы, держа перед собой миноискатели. Двое вели на поводке собаку, которая по запаху тола распознавала зарытые в земле мины. То и дело она останавливалась и коротко взлаивала.
Связисты, весело переговариваясь, волокли через улицу телефонный провод. Самый шустрый из них, — видимо, ротный шутник и балагур, — сбив набекрень пилотку, бойко объяснял что-то двум улыбавшимся норвежским девушкам, которые вышли на порог дома покрасоваться своими высокими чепцами и праздничными красивыми передниками.
А у повалившегося набок причала стояли и сидели на корточках рыбаки. Покуривая коротенькие трубочки, они с явным одобрением наблюдали за тем, что творится на море.
Оттуда доносились по временам глухие раскаты, и над серой водной гладью поднимались и медленно опадали черно-белые фонтаны взрывов.
Это советские минеры тралили фарватер, расчищая подходы к гавани.
Грибов залюбовался четкой слаженностью их трудной и опасной работы.
Три тральщика с поставленными электромагнитными тралами шли строем уступа. Они проходили вдоль берега, круто разворачивались, возвращались, опять разворачивались. Нужно было основательно "разутюжить" море в этом районе, прежде чем объявить его безопасным для плавания.
Снова и снова водяные столбы вставали за кормой. Эхо грохотало и перекатывалось в скалах обрывистого берега. Гитлеровцы не жалели мин при отходе. Даже море пытались омертвить. Наглухо закупорив гавань, обрекали на голод, на голодную смерть жителей рыбачьего поселка.
"Вот два мира и две армии, — думал Грибов. — Гитлеровцы несли разорение и смерть народу Норвегии. Даже после своего поражения цеплялись за живых, старались утащить за собой в могилу. Советские же воины, придя в Северную Норвегию как друзья, как освободители, изгоняют сейчас смерть из недр норвежской земли и из пучины Норвежского моря!"
— Разрешите пройти, товарищ капитан первого ранга? — услышал Грибов.
Он оглянулся. На ступенях узкой каменной лестницы, которая вела от поселка к причалу, стоял молодой матрос и выжидательно смотрел на него.
— С тральщика?
— Так точно. С бригады траления.
— Добром вас помянут норвежцы, а? На совесть расчищаете море!
Матрос с готовностью улыбнулся.
— Обрубаем когти тигру, товарищ капитан первого ранга! — сказал он весело.
Разыскивая назначенную ему квартиру. Грибов все время старался припомнить, где же он слышал или читал это выражение. Когти тигра? Какие когти?…
Только когда поднялся на крыльцо и дернул за старомодный колокольчик у двери, вдруг осенило: "Гейне! Конечно же, это сказал Гейне: "Тигр умрет, но останутся когти тигра…"
Матрос с советского тральщика назвал фашистские мины когтями тигра. Правильно, матрос! Толковая поправка к афоризму! И тигр умрет, и когти обрубим фашистскому тигру!..
Лоцмана не было дома. Грибова встретила опрятная старушка, его жена, и с самыми вежливыми поклонами препроводила в отведенную для почетного постояльца комнату.
Усевшись у окна и прихлебывая очень крепкий, почти черный — флотский — чай, старый штурман продолжал размышлять о "когтях тигра".
Да, Крылова могли подвести притаившиеся на дне фашистские мины. Компасы врут на минных полях, — это общеизвестно. Крылову достаточно было пройти вблизи минного поля, чтобы чувствительная магнитная стрелка слегка отклонилась в сторону. Постепенно угол расхождения с правильным курсом увеличивался, ошибка нарастала, и вот под килем — камни, в то время как командир считает, что там 20 или 25 метров глубины!
Удивительно ли, что катер Крылова не подорвался на минах? Ничуть! Ведь это торпедный катер, а не какая-нибудь тихоходная баржа! Он проскакивает над минами на слишком большой скорости, — магнитный замыкатель попросту не успевает сработать.
Критически сощурясь, профессор и так и этак поворачивал вариант решения. Признаться, оно не очень нравилось ему. Слишком уж напрашивалось, близко лежало — руку протянуть.
Почему же тогда на бригаде сами не додумались до такого решения, если оно было верным?…
На пороге комнаты возник могучего телосложения старшина с обветренным, красным, очень взволнованным лицом.
— Товарищ капитан первого ранга! Старшина первой статьи Фаддеичев прибыл по вашему приказанию!
Это был боцман с крыловского катера.
С первого же взгляда на его простодушное открытое лицо можно было понять, что он "переживает" за своего командира (так же, по-видимому, как и матросы), всей душой хотел бы ему помочь и безусловно убежден, что никакой вины за ним нет.