гигантской ручище пистолет. Одета она была с головы до ног в коричневый балахон, с трудом скрывающий могучие колышущиеся телеса.
Роберта Третт. Фотография давала о ней лишь слабое представление, далеко не соответствующее действительности.
— Они мне магазины не дают, — сказал Леон. — Деньги взяли, а магазины не дают.
Роберта медленно обвела глазами кухню. Единственный, кто не обратил на нее внимания, был Бубба. Он считал.
Роберта небрежно ткнула пистолетом в мою сторону:
— Давай магазины.
Я пожал плечами:
— У меня их нет.
— Ты. — Она махнула пистолетом в сторону Буббы: — Эй, ты.
— …восемьсот пятьдесят, — пробормотал Бубба, — восемьсот шестьдесят, восемьсот семьдесят…
— Эй! — прикрикнула Роберта. — На меня смотри, когда я говорю.
Бубба слегка повернул голову в ее сторону, продолжая смотреть на деньги.
— Девятьсот. Девятьсот десять, девятьсот двадцать…
— Мистер Миллер, — сказал Леон с отчаянием в голосе, — моя жена с вами разговаривает.
— …девятьсот шестьдесят пять, девятьсот семьдесят…
— Мистер Миллер, — взвизгнул Леон до того пронзительно, что у меня зазвенело в ушах.
— Одна тысяча. — Бубба остановился, убрал в карман пиджака пересчитанные купюры, а то, что еще предстояло пересчитать, держал в руке.
Леон с облегчением вздохнул, решив, что сейчас все решится само собой. Бубба взглянул на меня так, будто не понимал, из-за чего сыр-бор.
Роберта опустила пистолет.
— Ну, мистер Миллер, если мы сейчас сможем…
Бубба лизнул подушечку большого пальца и взял верхнюю банкноту из пачки, которая оставалась у него в руке.
— Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, сто…
Леон Третт изменился в лице, будто у него в мозгу произошла закупорка кровеносного сосуда. Белое как мел лицо стало алым и вспухло, он схватил незаряженный пистолет двумя руками и стал прыгать с ним взад-вперед, как ребенок, которому срочно надо на горшок.
Роберта Третт снова подняла пистолет, навела ствол на голову Буббы, прищурила левый глаз, прицелилась и взвела курок.
В резком свете лампы фигуры стоявших посреди кухни Роберты и Буббы контрастно выделялись на фоне интерьера, на порождения природы таких размеров обычно взбираются с помощью веревок и специальных крюков, и просто трудно было себе представить, что они могут быть порождением человека.
Я тихонько вытащил свой пистолет, завел руку за спину, снял его с предохранителя.
— Двести двадцать, — бормотал Бубба.
Роберта сделала к нему еще шаг.
— Двести тридцать, двести сорок, слышь, чувак, да застрели ты эту суку, будь добр, двести пятьдесят, двести шестьдесят…
Роберта Третт застыла, будто споткнулась. Казалось, она растерялась, не понимает, что делать дальше, и совершенно незнакома с таким состоянием. Думаю, ей ни разу в жизни не приходилось сталкиваться с таким невниманием к своей особе.
— Мистер Миллер, вы сейчас перестанете считать. — Она выставила распрямленную руку с пистолетом под прямым углом к туловищу, костяшки пальцев на фоне черной стали казались совсем белыми.
— …триста, триста десять, триста двадцать, я же говорю, пристрели эту кобылу, триста тридцать…
На этот раз Роберта не могла сомневаться в том, что услышала. Запястье задрожало, пистолет заходил ходуном.
— Мадам, — попросил я, — положите пистолет.
Она видела, что я стою на месте, но ее явно обеспокоило, что она не видит мою правую руку. Тут-то я большим пальцем и взвел боек, он щелкнул, и этот щелчок был слышен так же ясно, как мог бы быть слышен и сам выстрел.
— …четыреста пятьдесят, четыреста шестьдесят, четыреста семьдесят…
Роберта Третт посмотрела через плечо Буббы на Леона, дуло ее пистолета изрядно подрагивало. Бубба считал.
В глубине дома, в дальнем конце коридора, делившего здание пополам, послышался шум: дверь там резко открыли и сразу же закрыли. Роберта стрельнула глазами в ту сторону, потом снова посмотрела на Леона.
— Останови его, — сказал Леон. — Пусть перестанет считать. Мне это больно видеть.
— …шестьсот, — сказал Бубба, повысив голос, — шестьсот десять, шестьсот двадцать, шестьсот двадцать пять, ну, хватит уж пятерок-то, шестьсот тридцать…
В коридоре послышались тихие приближающиеся шаги, Роберта напряглась.
— Хватит, — сказал Леон. — Перестань считать.
Другой человечек, еще меньше ростом, чем Леон, скованно ступая, вошел в кухню. Его темные глаза широко раскрылись от удивления и замешательства. Я приставил пистолет к его лбу. Грудь у него была до того впалая, что казалось, вместе с грудиной выгнута совсем не в ту сторону, как положено природой человеку. Живот выпирал вперед, как у пигмея. Правый глаз косил и все ускользал от нас, как уносимая морским течением лодка. В белом свете люминесцентной лампы над правым соском краснели мелкие царапины. Если не считать небольшого синего махрового полотенца, он был гол, и потная кожа поблескивала в ярком свете.
— Корвин, — сказала Роберта, — иди к себе.
Корвин Орл. Видно, он в конце концов нашел свою семью.
— Корвин останется здесь. — Я вытянул руку и убедился, что здоровый глаз Орла заглянул в дуло. Он кивнул, покорно уронил руки.
Глаза обитателей дома обратились к Буббе.
— Две тысячи! — воскликнул он и поднял над собой пачку купюр.
— Мы согласны на компенсацию. — Голос Роберты дрожал. — А теперь завершим сделку, мистер Миллер. Дайте нам магазины.
— Дайте нам эти магазины! — взвизгнул Леон.
Бубба через плечо взглянул на него.
Корвин Орл сделал шаг назад, но я строго покачал головой: «Не вздумай». Он сглотнул. Я сделал пистолетом знак приблизиться, и он повиновался.
Бубба усмехнулся. От этой усмешки Роберта совсем сникла.
— Магазины. — Бубба обернулся к Роберте и тут, кажется, впервые заметил направленный на себя пистолет. — Разумеется.
Он поджал губы и послал Роберте воздушный поцелуй. Она заморгала и отшатнулась, словно в нее пшикнули ядовитым газом.
Бубба полез в карман плаща и резко выхватил оттуда руку.
— Э-э-э, — проблеял Леон.
Бубба шлепнул Роберту по запястью, пистолет выскользнул у нее из руки и, описав дугу, полетел через мойку и стойку.
Все, кроме Буббы, пригнулись.
От удара о стену сработал механизм, раздался выстрел. Пуля проделала дыру в дешевом пластике за раковиной и отлетела рикошетом в стену рядом с окном, под которым скорчился Леон. Пистолет с громким стуком упал на стойку и развернулся дулом к запыленной решетчатой сушилке для посуды.
Бубба взглянул на дыру в стене.
— Круто.
Все, кроме Леона, выпрямились. Он сидел на полу, приложив руку к сердцу, и эти его выцветшие глаза смотрели так твердо, что я понимал: он совсем не такая размазня, какой мог показаться, пока Бубба считал деньги. Это была лишь маска, роль, которую, как я решил, он играл, чтобы мы о