Читать интересную книгу Тернистый путь - Леонид Ленч

Мария Карповна вздохнула и закончила несколько непоследовательно:

— Прости меня, господи, грешную!

Старуха посидела еще полчаса, потом поднялась, поцеловала Лену, сказала: «Ну, ни пуха ни пера!» — и ушла, оставив на столе коробочку из-под аспирина, в которой лежала таинственная, всемогущая острая косточка

..Когда Лена через артистический вход прошла за кулисы концертного зала, на сцене все приготовления к концерту уже были закончены. Большой черный рояль стоял на своем месте, и от его блистающей строгой парадности на Лену как бы пахнуло холодом.

Сдерживая лихорадочную дрожь во всем теле, она раздвинула занавес и заглянула в зал. Зал был еще пуст, но до Лениных ушей донесся слитный шум голосов В фойе уже пустили публику. Старичок осветитель, возившийся у своего пульта, поздоровался с Леной и сказал:

— Даже приставные и те все разобрали. Народу — страсть.

Лена хотела ему ответить, но у нее вдруг неприятно и, как ей показалось, очень громко стали стучать зубы, и она быстро ушла со сцены.

В уборной она села перед зеркалом и раскрыла свой чемоданчик, в нем лежало розовое воздушное концертное платье и туфельки золотого цвета. Лена быстро сняла домашнее платьице, надела розовое, переменила туфли

За стеной, в соседней уборной, громко заговорили мужские голоса, раздался смех: это пришли пианист и чтец — участники сегодняшнего концерта.

«Тоже, товарищи! — с горечью подумала Лена. — Знают, что… в первый раз. И не догадаются зайти, ободрить, успокоить. Эгоисты несчастные!..»

Сейчас же в дверь постучали.

Вошел толстенький, с лысиной на макушке, похожий на плюшевого медведя пианист Григорий Львович. Он поздоровался с Леной и заговорил как ни в чем не бывало:

— Ну-с, значит, так: вы идете первым номером, Елена Васильевна Объявлять будет Ксения Павловна из филармонии, я ей уже все сказал: Начнем со «Школьного вальса».

— Со «Школьного»? — сказала Лена с испугом Почему со «Школьного»?

— А почему не со «Школьного»?

— Нет, я ничего. Вы не можете, я бы хотела сейчас, немножко себя проверить.

Григорий Львович недовольно поморщился.

— А чего там проверять? Я, понимаете, хочу за виноградом сходить, — время еще есть. Тут в лавочке продают замечательный виноград. И очень дешево! Взять вам? Хотя… Вы же местная. Небось мама с папой уже и так дочку обкормили! Ну, я пошел! Это недалеко, тут же на площади!

«Как он может сейчас думать о каком-то винограде?» — подумала Лена и обиженно сказала:

— Идите, Григорий Львович!

Потом к Лене в уборную заглянул известный чтец — Глеб Александрович, худой, длинный, элегантный, с томным деланно-усталым лицом. Он оказался более чутким, чем пианист. Похвалил Ленино платье, сказал, что оно ей к лицу, потом громко продекламировал-«И всплыл Петрополь, как тритон, по пояс в воду погружен», — усмехнулся и спросил-

— Волнуетесь?

— Очень! — благодарно взглянув на чтеца, ответила Лена, ожидая, что он, опытный, испытанный мастер, скажет ей сейчас то магическое слово, от которого у нее исчезнут ее подавленность и чувство страха Но испытанный мастер, с той же ленивой, томной полуулыбкой, сказал мягко: «Не надо волноваться, деточка!» поднялся и ушел в свою уборную И Лена снова осталась одна. Ею овладела мрачная тоска С ужаснувшей ее самое отчетливостью Лена почувствовала, что выйти на сцену она, возможно, еще как-нибудь и сумеет Но от крыть рот не сможет. А если и откроет, то все равно не запоет. Так и будет стоять на эстраде — молча, с открытым ртом и вытаращенными глазами, пока сердобольные люди не уведут ее под руки за кулисы.

«Надо сейчас же найти Ксению Павловну и сказать, что выступать не буду, — решила Лена. — Так прямо и скажу: «Сегодня поняла окончательно, что артистки из меня не получится. Это ужасно, что я срываю концерт, Ксения Павловна, но это честно. Не могу, не могу и не могу!»

Лена решительно поднялась, но тут дверь уборной шумно распахнулась и в комнату не вошла, а бомбой влетела девушка с красным от загара лицом, в расшитой черным шелком самаркандской тюбетейке на светлых, льняных, рязанских кудрях.

— Леночка!.. Ленушка!.. — завизжала девушка в тюбетейке, и не успела Лена опомниться, как девушка бросилась к ней на шею и стала целовать в щеки, в нос, в лоб, приговаривая: — Я не намазанная, не бойся! Леночка!.. Как я рада!.. Неужели ты меня не узнаешь? Я же Таня Сорокина!..

— Татьяна! — наконец сумела сказать полузадушенная Лена. — Танечка, подружка, откуда ты?..

Девушка в тюбетейке села и, глядя на Лену влюбленными глазами, заговорила:

— Я в отпуск сюда приехала. Я работаю в Средней Азии. Я же врач, знаешь? Уже три операции сделала совершенно самостоятельно. Одному дехканину вырезала аппендикс совершенно классически, можешь себе представить?! Он мне потом эту тюбетейку подарил… такой смешной. А Клава Петренко уже инженер. Работает на заводе, совершенно самостоятельно управляет огромным цехом.

— А где Зоя Никитина? Она мне писала, а потом что-то замолчала.

— Зойка совершенно самостоятельно… — Таня Сорокина запнулась, засмеялась и закончила: —…вышла замуж. У нее уже ребенок — мальчик, можешь себе представить? Но она учится — в аспирантуре. Вообще все наши девчонки оказались на высоте. Да и ребята тоже. Ты читала в газете про Петю Томилина?

— Нет! Пропустила, наверное. А что?

— Он работал на Волго-Доне, на канале. И о нем написали как о замечательном передовике. Он управляет грандиозным земснарядом — можешь себе представить! Но ты-то, ты!.. Какая ты красивая стала, Леночка! Я как увидела афишу: певица Елена Брускова — так и ахнула!..

Таня Сорокина убежала, пообещав прийти после концерта. Голова у Лены кружилась, щеки горели. Раздались звонки — требовательные, зовущие, грозные.

Вошел Григорий Львович. В руке он держал объеденную наполовину виноградную кисть.

— Готовы? — спросил Григорий Львович, проверяющим взглядом окинув Лену с головы до ног.

— Готова!

— Скушайте виноградинку для храбрости! Помогает!

— А я не боюсь! — вдруг сказала Лена с вызовом. — Только… перестаньте есть. Я вас очень прошу!

Григорий Львович пожал плечами и с сожалением положил виноградную ветку на стол.

— Пошли! — сказала Лена.

…И вот совершилось то, что должно было совершиться. Она стояла на эстраде, глядела в полутемный зал, и ей казалось, что люди, сидевшие в первом ряду и смотревшие на нее с жадным любопытством, слышат, как громко — тук-тук, тук-тук! — стучит ее сердце.

Но страх прошел. Теперь Лена была вся во власти какого-то другого, незнакомого еще ей сложного чувства. Это был пьянящий восторг и напряженная внутренняя собранность. Она кивнула сидевшему у рояля Григорию Львовичу, и тот заиграл.

Радостно и легко своим чистым и сильным сопрано Лена запела:

Давно ль, друзья веселые,Расстались мы со школою!..

По залу, словно ветерок по листве деревьев, пробежал шум одобрения. Это был успех. Потом она пела еще и еще, и снова был успех. Когда она под аплодисменты благодарного ей зала ушла наконец со сцены, провожавший ее Григорий Львович пожал за кулисами ее горячий голый локоть и сказал:

— Молодцом! Вы будете большой певицей — помяните мое слово.

А чтец Глеб Александрович, улыбнувшись довольно криво и уже без всякой томности, процедил:

— Ого, что в зале-то делается! После вас, деточка, выступать, оказывается, трудновато!

Лена вернулась в свою уборную и почти без сил опустилась на кресло перед зеркалом. Она увидела свои бледные щеки и темные глаза, в которых еще не померк огонь вдохновенья, коробочку из-под аспирина с косточкой, про которую она совсем забыла, засмеялась, счастливая до предела, и сказала своему отражению:

— Кажется, вы стали Еленой Брусковой. Вы довольны?

Отражение кивнуло головой.

ЗА ОКЕАНОМ

Клавдии Пугачевой

Хорошенькую веселую гимнастку с полноватыми, розовыми, как у куклы-голыша, ножками, храбро перелетавшую с трапеции на трапецию под самым куполом цирка, сменил дрессировщик лошадей — пожилой брюнет в традиционном черном блестящем цилиндре, во фраке с длинными фалдами, с гордо выпяченной белой крахмальной грудью.

Он работал молча, очень четко и точно. Лошади его были все как одна траурной вороной масти — высокие, сытые, с лоснящимися выхоленными крупами. Повинуясь резким выхлопам его беспощадно-длинного бича, они все разом поднимались на задние ноги, танцуя под музыку, опускались на колени передних, кланяясь зрителям, валились на песок арены, замирая в мертвенной неподвижности, и снова вскакивали, чтобы снова, храпя и фыркая, мчаться по кругу в сумасшедшем стремительном галопе.

Что-то тяжелое, неприятное было в лице дрессировщика с припухшими подглазьями, с уже оплывающими густо напудренными бледно-сиреневыми щеками и в его манере работать на арене. Но от изысканных его питомцев с расчесанными шикарными гривами вдруг простецки пахнуло знакомым деревенским запахом лошадиного пота, и матрос второй статьи с теплохода «Владимир» Сергей Баланов заскучал. Боже мой, как же далеко отсюда до русских берегов, до родных рязанских полей, до березовых есенинских рощ!