Мы работали также над песенками к фильму. Одна из композиций моей маленькой группы звучит в сцене на яхте. Слова там якобы английские: почему бы нет? Я ощущаю свободу: меня не считают «сынком Луи де Фюнеса». Музыку я постигал сам. То, с каким интересом великий композитор де Рубэ относился к моими скромным успехам ударника, убеждало в том, что как актер я лишь теряю время. Не объяснялось ли это трудностями, вызванными совместной работой с отцом, которого трудно превзойти?
Я окружен артистами, которые, играя хорошую музыку и дурачась, не обращают внимания на мою фамилию и всячески поощряют мое желание стать для них своим. Эти прекрасные минуты продлятся до того дня, когда спустя много лет Франсуа сыграет мне на старой фисгармонии в гостиной своей квартиры последний опус. Он спросил тогда, нравится ли мне мелодия, я ответил, что она дивная. Она и станет лейтмотивом в его последнем фильме «Старое ружье».
Мы снова в Италии. Целый месяц снимаем натуру в Риме, где наш отель расположен на холме Монте-Марио. Из номера Луи можно увидеть собор Святого Петра. Это его успокаивает.
— Мне приятно знать, где находится Папа. Каждый день я мысленно обращаюсь к нему с какой-либо просьбой и хочу быть уверенным, что он отпустит мои грехи!
Каждое утро продюсер предоставляет в наше распоряжение машину с шофером-гидом, чтобы мы могли осмотреть город. Мы работаем после полудня, когда группа давно на месте и улицы оцеплены полицией. Поведение нашего гида типично для римлянина: он на полной скорости приближается к машинам, чтобы объехать в последний момент справа или слева, часто заезжая на тротуар. Отец застенчиво просит его сбавить газ:
— Знаете, Витторио, мы никуда не торопимся. Я люблю любоваться памятниками, соборами или магазинами по дороге.
Но это не может поколебать рвение Витторио. Тогда отец говорит ему более строгим тоном:
— Я прошу вас ехать медленнее. Мне вовсе не улыбается встретиться со святым Петром на небесах! Я просто хочу увидеть его скромную обитель. Да к тому же мне страшно! Поняли?
Теперь мы катим со скоростью десять километров в час.
— Вот видите, так гораздо лучше.
Он всегда переживал, когда за рулем был кто-то другой. Рассчитывая только на свои рефлексы, отец не понимал чужих, особенно если водитель еще и выпендривался.
— Какой скверный шофер! И наверняка много о себе понимает! Посмотри-ка на него: он совершенно уверен в себе, но смею тебя заверить, он плохо кончит!
Собор Святого Петра произвел на него сильное впечатление.
— Огромное здание, но как изящно построено! Колонны так разумно расположены, что первая скрывает все остальные. Нынешние постройки не отличаются подобной изобретательностью.
«Pieta» Микеланджело взволновала его сильнее всего.
— Посмотри, как тонко выписано лицо этой женщины, ее доброжелательный взгляд. Какой контраст с сильными ногами крестьянки, прочно стоящей на земле и словно защищающей своего младенца в нашем несчастном мире!
Проходя по залам Музея Ватикана, он замирает то перед каким-то полотном, то перед скульптурой или триптихом, находя в них гармонию линий, красок или ощущая взгляд автора, который трогает его. При этом он неизменно высоко оценивает талант художника:
— Какой поразительный парень! Какая мощная хватка, как он умудряется передавать мельчайшие детали!
В Сикстинской капелле отец надолго замирает перед Страшным судом. Культурная программа визита ничуть его не волнует: он постигает шедевры искусства с величайшим смирением.
— Если бы мирские дела вершили художники, все было бы не так гадко!
Каждое утро мы бродим по улицам Рима, иногда забегая в лавочки с знаменитыми названиями: Гуччи, Черрути, Прада, Валентино. Виа Венето, которую итальянцы любят сравнивать с Елисейскими Полями, разочаровывает отца. Но ему нравятся здешние бары, где можно попробовать замечательное мороженое с дольками апельсина.
Все великолепие римских музеев и церквей лишь подчеркивает бессмысленность человеческих раздоров. Эти красоты позволяют ему находить все новые реплики и манеру поведения, которыми он воспользуется в один прекрасный день для создания новых смешных характеров своих персонажей.
— Когда видишь все эти произведения, невольно задумываешься, сколько же времени тратится на склоки. Силовые приемы людей с претензиями выглядят при этом еще более невыносимыми!
Мы отправляемся на старую улочку, превращенную на день в съемочную площадку. Она больше не выглядит подлинной, ибо мощные юпитеры и гул электрогенераторов делают ее похожей на студийную декорацию. Мы с Луи играем сцену, в которой карабинерам кажутся подозрительными две коробки у нас в руках. Они ведь продолжают поиски похищенных младенцев.
Впервые с моего дебюта я позволяю себе импровизацию. Прежде чем броситься бежать, я вопросительно поглядываю на Эвана Эванса. Мелочь для опытного актера, но она приводит отца в восторг.
— Ты отлично сыграл, именно это ты и должен испытывать! Тут проложены рельсы, висят всякие надписи, и тебе приходится петлять между ними. Если ты отойдешь далеко от сценария, как я часто поступаю, режиссер поправит тебя. Но ты, по крайней мере, доказал, что способен найти что-то свое.
Все дни съемок отмечены у меня такого рода советами. Но, анализируя творческие усилия Луи, я быстро прихожу в отчаяние. У него, конечно, дар Божий.
По возвращении в Париж я присутствую при съемке сцены, когда он читает басню «Волк и ягненок» юным танцовщицам, чтобы развлечь их и помочь уснуть. Он уже записал басню Лафонтена на пластинку. Все родители купили ее для своих детей: благодаря его живой интерпретации тонкое послание автора лучше воспринималось маленькими слушателями. Иные недоброжелатели утверждают, что это вздорная интерпретации. Они осуждают недопустимую вольность в обращении с классическим текстом. Но отчего-то те же люди помалкивают, когда театральный режиссер ставит «Мнимого больного» в современных костюмах и с единственными стулом и столом в качестве декорации? Ибо это рассматривается, как «современное толкование». Луи не обращает внимания на подобную критику, даже если она его ранит. Он думает лишь о той публике, которой должен любой ценой понравиться: о детях.
— Я хочу, чтобы этот требовательный зритель оставался неизменно со мной. Дети любят развлечение и не задают лишних вопросов — насколько хорошо и достаточно ли умно звучит текст. Рассмешить ребенка очень трудно. Конечно, его забавляют гэги мультфильмов, или вид злодея, падающего с десятого этажа, или когда на голову волка выливают ведро воды и т. д. Но, намереваясь рассказать ребенку смешную историю, надо уметь ее сыграть. Поскольку у него нет предубеждений относительно окружающего мира, он не анализирует то, что мы ему рассказываем. Только искренность убедит его, что перед ним отрицательный или глупый персонаж. К тому же, играя любые чувства, не надо переигрывать, чтобы это не выглядело драмой. В особенности при показе низменных чувств. Дети любят жестокость, но, разумеется, «понарошку».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});