подначки, которые закономерно начались со стороны товарищей, но иначе и быть не могло, они искренне за меня радовались.
— Спи…Я…Я в толчок…
— А-а-а-а-а…Медвежья болезнь от нервов началась? — Снова засмеялся Серега. — Ну, это ничего. Это бывает. Лучше сейчас обосраться, чем во время игры. Ты ток смотри, если надумаешь все-таки сбежать, предупреди, я вместо тебя попрошусь тогда выйти.
Он зевнул, перевернулся на другой бок, а потом, накрывшись одеялом с головой, снова засопел.
Я осторожно вышел из комнаты в коридор, остановился возле двери. Подумал, на хрена вообще сюда поперся? Потом от нечего делать реально дошёл до сортира, умылся. Несколько минут рассматривал свое отражение в зеркале.
— Манданулся совсем… Спи, придурок! Иди ложись и спи. А не размышляй о загробной жизни. — Это я сказал своему отражению. Вернее отражению брата.
Одна из дверей кабинок тихо скрипнула и оттуда осторожно выбрался пацан лет двенадцати. Он посмотрел на меня, как на маньяка, а потом бочком, по стеночке двинулся к выходу.
— Бессонница. — Буркнул я ему вслед.
Пацан кивнул и пулей выскочил из толчка. Я снова посмотрел на свое отражение. Волосы стоят дыбом. Глаза красные, бешеные. Еще и сам с собой разговариваю. Я бы на месте этого бедолаги тоже сбежал бы.
Такое себе удовольствие — пошел облегчиться в ночи, а в сортире псих с зеркалом беседы ведёт.
В общем, придя к выводу, что если человек идиот, то это навсегда, я вернулся в спальню и попробовал снова заснуть. Не успел закрыть глаза, как уже прозвенел будильник и пацаны начали копошиться в кроватях. В итоге, первую половину дня я чувствовал себя разбитым и сильно нервничал. Как можно быть таким придурком, чтоб перед игрой вместо крепкого сна заниматься теологическими изысканиями и размышлениями о чёрт знает чём.
Зато, когда отправился на игру, пришло абсолютное, уверенное спокойствие. Будто ничего выдающегося не происходит. Единственное, как назло сильно хотелось есть. Даже не есть, а прямо жрать. Думаю, таким образом выливалось нервное напряжение, которое все равно имеет место быть. Я же не псих, чтоб не понимать, насколько сегодня серьёзная игра. Выйти в составе молодежки ЦСКА, когда я еще пацан — это большая ответственность. Прямо под ложечкой сосало от чувства голода. Терпел. И вообще старался об этом не думать.
За час-полтора до тренировки нельзя принимать еду. Поэтому нормальные люди делают это заранее, а я заранее от бессонной ночи отходил, упорно прогоняя из башки мысли про долбаный белый коридор. Прости Господи…
Перед игрой мы привычно разогрелись на сухой тренировке около часа, затем надели форму, и провели разминку на льду. Все, как обычно. По привычной схеме.
Надо отметить, разминка была отлажена чётко: катание, ведение шайб — у каждого игрока по шайбе, броски, отработка движений вратаря. Шайбы с грохотом ударялись о барьер и молнией летели обратно. Этот методичный звук стал для меня мотиватором, я несомненно взбодрился. Даже перестал загоняться о всякой ерунде. В тот момент мою перегруженную мыслями голову совсем отпустило. Выдохнул и сосредоточился на предстоящей игре.
Все мысли были только о матче. Спокойные, размеренные, адекватные. Вообще, если смотреть со стороны, может показаться, что хоккеисты беспорядочно двигаются по ледовому полю. Но это не так. Каждый ставил себе цель, которая многократно решалась на тренировках. Парни выглядели сосредоточенными, но тоже вполне себе спокойными. Добили подготовку к игре тренировочные буллиты.
Не успел я оглянуться, как раздался сигнал и загорелось табло. Хозяева-Гости. В роли хозяев выступали в данном случае мы. Арена наша, нам и встречать.
Обе команды подкатили к барьеру, к своим тренерам. Я стоял в толпе игроков, внимательно слушая последние указания. И вдруг поймал себя на странном ощущении. Вроде бы сам, я сам, именно я, нахожусь здесь, но с другой стороны, и Славик тоже. Я настороженно прислушался к тому, что происходило внутри. Что, блин, за новшества? Нет, ну бывали случаи, когда я понимал, что во мне в первую очередь играют эмоции брата, его восприятие, например, как с Ленкой или с парнями из воронежской команды, однако сейчас было совсем по другому. Я словно ощущал его внутри себя. И ещё — странное, непонятное чувство гордости.
А потом меня вообще «выкинуло». Или наоборот, «закинуло». Не знаю, какое слово более правильно подходит. Я вдруг увидел двор одной из пятиэтажек, которые находились в моих родных Семилуках. Серые, унылые, из грязного кирпича. Между тремя домами, в центре — старая коробка с изрезанным коньками льдом. Здесь не только играют местные пацаны, здесь еще катаются по выходным все, кому не лень.
В коробке с клюшкой — пацан. Лет десять, может, на вид. Это — Славик. Я его сразу узнал. Он почему-то один. Гоняет с шайбой сначала к воротам, потом откатывается назад. Потом снова летит к воротам. У деревянного ограждения стою я. Алеша. В каким-то нелепом пальто и шапке, натянутой на самый нос. Я помню и шапку, и пальто. Таскал их лет до семи. Сейчас мне — пять. Поверх пальто повязан крест накрест, уходя под мышки, широкий мохеровый шарф отвратительно серого цвета с синими и зелеными полосками. Я повис на бортике, с интересом наблюдая за братом. Он забрал меня из садика. Мать на работе, отец недавно вышел с очередной отсидки. Но его практически никогда не бывает дома.
— Славик, я замерз…Идем уже домой. Есть хочется. Чего ты бегаешь туда-сюда?
Очень странно слышать свой голос со стороны в воспоминаниях брата. Я точно знаю, что это его воспоминание. Просто ощущаю все эмоции, которые сейчас бушуют в Славике. Он сильно злится. Ему тренер сказал, физуха слабовата.
— Лех, будь человеком, потерпи. — Брат останавливается, опирается на клюшку и смотрит на меня. — Я должен доказать, что могу. Понимаешь? Что лучше могу.
— Славик, холодно. — Продолжаю канючить я. Главное, свои эмоции тоже чувствую. Мне на самом деле не так уж холодно, просто я хочу домой. Дома тепло, там новые карандаши, их вчера принесла мать, и вкусные котлеты.
— Что ж ты такой…– Брат подкатывается ко мне и хмуро смотрит на мое недовольное лицо — Нюня…
— Сам ты нюня! Я маме все расскажу. Понял? Тебе какой-то хоккей дороже, чем я.
— Ты дурак? — Славик достаёт из кармана грязный платок и вытирает мне сопли под носом. — Как может быть что-то дороже тебя. Ты — мой брат. Совсем тю-тю? Запомни, Леха, что бы не случилось, я всегда буду на твоей