Читать интересную книгу Творения. Том 1: Нравственно-аскетические творения - Преподобный Феодор Студит

Вся гармония добродетелей

9. Кто другой с такой же ревностью стремился ко всему прекрасному в его единстве, как этот дивный муж, в единой душе которого, как в многозвучной и прекрасно настроенной лире, гармонично сочетались все добродетели? Ибо что за скромность в его мысли, сказал бы всякий. Что за простота нравов, разумность, энергичность, а также сообразительность, кротость и пылкость в любви! Все это, хотя само по себе различное и весьма разнородное, однако в нем, сочетавшись вместе в одно целое, образовало один вид добродетели, разнообразнейший и в то же время однообразнейший. Но если он вместе с добрым смирением являлся столь превосходным и в делах любви, то, мне кажется, он склонялся к этому не без важного основания. Именно: он размышлял в себе, что Господь наш Иисус Христос по смирению облекся в образ раба, лишив Себя неприступной славы и сделавшись подобным нам. Претерпев ради нас и бесчестие, и поругания, и посмеяния, и наконец позорную смерть, Он не умалил Своей любви к нам, а, более и более смиряя Себя (Флп. 2:5–8) и снисходя к нам, доныне щедро подает Свою милость. [Col. 125] Имея это в уме и воздавая благодарность Господу, он воспламенялся горячей любовью к Нему, возгревая ее в недрах души. Нисколько не меньше он заботился также о расположении к ближнему, ко всем склоняясь радушно и ко всем относясь с любовью. Вследствие душевного сокрушения его никогда не покидала внутренняя сердечная скорбь, видимым доказательством чего были падающие из очей слезы, которые текли так обильно, что подобно воде омывали лицо. Ибо вместе с прочим он был щедро одарен благодатью умиления, которую принесло ему богатое дарами смирение. И что больше всего, он имел также душевную радость и утешение, свет ума и озарение.

Важное основание – подражание Христу

10. Так как Платон, как мы сказали, между всеми окружавшими его пользовался преподобным, как своим помощником, все поручая ему ради величия его душевных качеств, то он поручает ему и сооружаемый тогда в Саккудионе храм; ибо имел желание, чтобы он от самых оснований воздвиг храм [Иоанну] Богослову – наперснику (Ин. 13:25), как дар благодарности и молитвы. Положившись на веру в повелевшего, Феодор со светлым и радостным настроением приступил к построению храма. И все в |храме| было блестяще и весьма приятно на вид – что на потолке, что в портиках и равносторонних углах; но большую приятность и наслаждение доставлял вид пола в церкви, отделанного различными красками и камнями разных видов и изливавшего на всех как бы яркое сияние. Обитавшая в боговдохновенном [Феодоре] благодать давала ему силу совершать необыкновенное, делая для него тяжелое легким и крайне трудное удобоисполнимым.

Обитавшая в преп. Феодоре благодать и его молитва

11. Но если он, совершая это, превосходил всех и никто другой не мог равняться с ним даже в малом, то не был ли он нерадив к церковным службам или не позже ли всех прочих являлся на них? Отнюдь нет. Именно здесь он особенно проявлял свое усердие, всех предваряя на утренних и дневных славословиях, как будто не имел в мыслях никаких иных забот, и позже всех последним выходя оттуда, телом и взором пребывая неподвижным в состоянии молитвы и ум всецело сосредоточив на ней. Чтобы принести что-либо тайное Богу и скрыться от живущих с ним, он посвящал Ему еще часть каждого дня и один наедине беседовал с Ним, вознося к Богу ум чистый и свободный от примеси земных развлечений. И так как добродетели, подобно восходящему солнцу, не следует оставаться сокрытой, то многие узнали об этом и разгласили многим и указывали на пол, орошенный потоками слез, как на неложнейшего свидетеля того, что было тайно.

Душа и плоть – лучшее и худшее

12. [Col. 128] Высоко ценя и воздержание, с которым вместе вырос и которое преимущественно чтил, как соработника и руководителя в добродетелях, дивный [Феодор] весьма благоразумно, как, может быть, и не выразишь, относился к нему: не помышляя о крайнем воздержании от пищи, но и не обременяя желудок безвременным насыщением[436], из коих первое производит слабость в теле, которое, однако, нужно для упражнений в добродетели и для работ, второе же склоняет ум к страстям и углаживает путь к похотям. Поэтому он, с одной стороны, давал плоти необходимое и столько, сколько нужно лишь для ее поддержания, с другой – всячески заботился о соединенной с ней душе, как бы освободить ее от материи и как бы покорить худшее лучшему. Иногда же, избегая суетной славы, он вкушал все предлагаемые яства, чтобы сотрапезникам не показалось, что он не употребляет таких яств и чтобы не подумали, что он является выше прочих. Ради этого находившиеся при нем, следуя его поведению, как закону, старались соревновать и подражать ему, насколько возможно. Первым между ними был его брат, по естеству и произволению, прекрасный Иосиф, который благодаря добродетели сделался предстоятелем Фессалоникийской церкви, получив престол в награду за благочестие. Потом следуют Афанасий и Навкратий, славный Евфимий[437], Тимофей и многие другие из сподвижников. Все они, единодушно избрав его своим руководителем и наставником в лучшем, украсили свою жизнь величайшими добродетелями и сияли [ими].

Преп. Феодор – почитатель Св. Писания и Св. Предания

Свт. Василий Великий

13. Но так как служитель Божий Феодор вместе с прочим прилежно занимался изучением всего Писания, Ветхого и Нового, а также с исследованием творений всех отцов, памятников, какие каждый из них оставил, и всего как подобает, что трудолюбиво изложено божественными отцами, то под руководством Духа и изучил это, слагая все в своей многообъемлющей мысли. Больше же других он любил слова Василия Великого и приправлял ими свою речь, признавая его за мужа, глубокомысленнейше рассуждающего о Божественном и красноречивейшего из всех, когда-либо бывших. Хотя он с чувством высокого почтения внимал и другим его книгам и от каждой почерпал много наслаждения, однако нельзя и выразить, как высоко он ценил и любил ту, которая написана им для монашествующих[438]; он всецело пользовался ею и точно сообразовал с ней всю жизнь, так что из любви к ней не считал истинными монахами тех, кои хотя мало уклонялись от нее, и думал, что таким не следовало бы брать на себя обета. Тогда находились некоторые, преступавшие многие из правил этой книги, пренебрегавшие нестяжательностью и простой жизнью и занимавшиеся коммерческими делами, подобно мирянам. Они не удовлетворялись, если не имели рабов, мулов и каких-либо других совершенно бесполезных предметов. [Col. 129] Скорбя о них и пораженный неблаговидностью этого, доблестный [Феодор] не откладывает исправления и не предоставляет его времени, но с присущей ему стремительностью придя к Платону и сообщив ему об их состоянии, поощряется им и приступает к исправлению того, что делалось. С горячим воодушевлением он удаляет, без всякого сопротивления, излишнее их стяжание и всех рабов и изгоняет из монастырских помещений все, что было бесполезного, в особенности когда видит, что зло вкралось даже в святое место и заражает самую внутренность. Таким образом, одним действием он исправлял и своих, и посторонних; те и другие действительно уступали из почтения к этому мужу и не знали, что возразить против его требований. Дивный [Феодор] совершил поистине достохвальное дело и ясно показал им, как следует жить в будущем, а именно: прежде всего любить прилежание и простоту, чтобы было возможно беспрепятственно совершать путь к небесному. И подлинно, с этого времени сделавшись лучше, они рассудили и признали его требование Божественным, а не человеческим. Впрочем, немногие, у которых были извращенные мысли, называли это дело совершенно излишним и безвременным, – они даже не воздерживались от злословий, но, разумеется, не открыто, а в углу, подстрекаемые тайной ненавистью, пагубной страстью и совершая дела, свойственные неисцелимой душе. Нимало не обращая на них внимания, праведник продолжал свое дело, помышляя не о том, что они скажут ему, а о том, что сам должен делать и как угодить Богу своими делами.

Величие священства

Духовное делание преп. Феодора

14. Между тем, так как дивный жил и сиял такими добродетелями, Платон решает удостоить его чести священства и поставить предстоятелем пред Богом. Сообщив ему о своем намерении, он сначала встретил с его стороны отказ и сопротивление, может быть, из страха пред высотой сана; лишь с трудом и спустя время он достиг того, что тот послушался, поняв, что и сам Платон решился на это не без Божия внушения. Тогда оба они, отправившись в Византий[439] и изложив патриарху [это был Тарасий] свое намерение, прибегают к нему как тайноводцу и совершителю священства и содетелю помазания, причем и сам [Тарасий] очень радовался благому делу. Приняв от него, как и подобает, рукоположение[440] и получив с этого времени большую благодать, Феодор решил не успокаиваться, пока не превзойдет сам себя и не прибавит к [прежнему] очищению [нового] очищения. Ибо он размышлял в себе: какое приниженное и ничтожное существо – человек и, однако, способен к восприятию такого высокого достоинства и благодати и как величие священства непостижимо и необъятно не только для земного естества, но, может быть, и для самого небесного, которое есть чистый ум. Поэтому он напрягал свою душу и всецело устранял ум от чувств, истощая остаток плоти, чтобы только соделать себя достойным того, что получил по милости Божией, и приносить Чистому чистое служение. [Col. 132] Насколько возможно отрешившись от вещественного, он старался жить одной только душой, потому что столь высокую благодать считал принадлежностью одной только души, и притом очищенной от многого. Отсюда у него созерцание и высота ума; отсюда его восхождение к лучшему и, насколько достижимо, соединение с Богом: с Ним он непосредственно беседовал, никогда не переставая петь гимны в хвалу Ему и общаться с Ним, мысленно слагая длинные и непрестанные песнопения. Ибо любовь к Богу и стремление к небесному не дозволяли ему уделять даже малое внимание телу, но побуждали доблестного презирать и самое необходимое: сна или совсем не вкушая, или только некрепкий и как бы притворный, пищи же едва прикасаясь, и притом на короткое время и весьма в малом количестве ради соединения с телом. Все это он презирал, как бы преставившись уже к другой жизни и оставив землю, хотя еще пребывал на земле и существовал в соединении с телесной храминой.