Читать интересную книгу Че Гевара. Книга 2. Невесты Чиморте - Шаинян Карина Сергеевна

Идеальный исход операции Фидель представлял себе так: где-то в глубине Конго колдун под присмотром верного товарища Че и советского специалиста проводит некие магические действия, в результате которых кубинский лидер становится бессмертным — или хотя бы неуязвимым для покушений, независимо от того, удаются они или нет. Че Гевара об увиденном молчит. Советский специалист — тем более, у русских с дисциплиной всегда было получше, чем на Кубе. Колдуна, конечно, неплохо бы ликвидировать, чтоб не болтал… При невозможности провести ритуал на месте Фидель был согласен на личный контакт. Че должен был обеспечить доставку конголезского товарища на Остров Свободы. В этом случае Андрею полагалось быть на подхвате — после того как они с команданте убедятся, что перед ними не очередной жулик.

Куда уж проще! Андрей мрачно рассмеялся. Операция «Неуязвимый» — раз; материал для собственной закрытой диссертации — два. Не свихнуться среди всех этих колдунов, шарлатанов, магических грибов, людоедства, вечного сумрака и затхлости, крови и убийств, вожделения к чернокожей девке с фамилией русского поэта — три… И, судя по интонациям последнего письма, в центре считают, что с третьей задачей он не справился.

«Не дождетесь», — пробормотал Андрей, глядя на ровные ряды пробирок со слюной, мочой, кровью и спермой главного кубинского коммуниста. В провале «Неуязвимого» его никто не обвинит, в конце концов, у любой магии есть границы, и в Центре это прекрасно понимают. А вот если он упустит ведьму, что живет и действует прямо у него под носом… если позволит ей окончательно запудрить себе мозги… «Не дождетесь, — громко повторил капитан Андрей Цветков, биолог, специалист по психоактивным растениям, аспирант кафедры антропологии МГУ. — Женюсь, привезу вам эту Гумилев, и… разбирайтесь с ней сами. Побуду на подхвате — на диссер хватит. А женой Мария будет благодарной — уже неплохо». Андрей позволил себе представить, во что выльется ее благодарность, и через несколько минут, желчно улыбнувшись, снова отправился к бочке с водой — остывать.

На следующий день он увидел Марию, выходящую из палатки нового автомеханика; тело ведьмы было прикрыто лишь гимнастеркой, распахнутой на груди и едва доходившей до бедер.

(…сад полон роз, и гигантское разноцветное облако бугенвиллеи обвило белую каменную ограду, а в тени у дома на трухлявых бревнах цветут орхидеи. Мария, склонившись над клумбой, высаживает луковицы амариллиса, рядом в коляске тихо посапывает спящий младенец, а ребенок постарше сосредоточенно подкрадывается к ящерице, пригревшейся на каменном бордюре.

Мария слышит удар мотыги о землю, оглядывается и видит Макса. Тот на мгновение перестает рыхлить землю под кустом гортензии, бросает на Марию веселый взгляд и подмигивает. Мария рассеянно улыбается в ответ. Ей жарко. Сладкий запах роз, тяжелый аромат земли, терпкий привкус апельсиновых корок кружат голову. Надо пойти в дом, попить лимонада — и принести мужу, со льдом и мятой, как он любит…)

Мария пришла в себя. Ее грудь и живот горели от жара, излучаемого худым телом Макса, а спина мерзла, прижатая к отсыревшей стенке палатки. Макс лежал, закинув руку за голову, и Мария точно знала, что он улыбается, глядя в низкий брезентовый потолок. Макс пошевелился. Чиркнула спичка, на мгновение осветив носатый индейский профиль, гладкую красновато-смуглую кожу на груди… что-то металлически блеснуло, какой-то кулон, — и свет погас, оставив лишь огонек тлеющей сигареты. Палатку наполнили клубы дыма, и Мария фыркнула.

— Что это у тебя на шее? — спросила она, мягко погладив Макса. Пальцы ощутили металлический предмет — тяжелый, гладкий, прохладный. Мария попыталась на ощупь определить его форму, но Макс накрыл ее ладонь рукой, сжал.

— А у тебя что? — спросил он, потянувшись свободной рукой. Мария хихикнула и отодвинулась.

— Талисман, — сказала она.

— И у меня — талисман, — ответил Макс. В его голосе слышалась улыбка, но было понятно, что расспрашивать дальше бесполезно. Мария перекатилась на спину, положила голову на плечо Макса и задумалась о полном роз саде, где играли дети… ее дети.

То ли она задремала и увидела сон, то ли это было видение… в последнее время Марию часто одолевали видения — и в каждом она оказывалась женой Макса Морено. Счастливой женой любящего мужа, всем довольной домохозяйкой и матерью.

Какие розы, думала Мария, какие, к черту, орхидеи? Казалось, Макс не понимал, что происходит. Впрочем, он провел в лагере всего неделю и мог еще не понять, с кем связался, загипнотизированный энергией и благородством Тату… Зверолов понравился Марии с первого взгляда, очень понравился, и она видела, что это взаимно — без всякой Обезьянки, просто так. С Максом было легко, весело, спокойно. Но очень скоро Мария поняла, что по большому счету его не интересует никто, кроме обожаемых древних зверей. В этом он чем-то походил на Че Гевару: дело прежде всего, а все остальное — побоку.

После неудачного боя в Бендерах повстанцы покинули Лулаборг и двинулись на юг. Габриэль Бекеле не пошел с ними: он был создан, чтобы учить, а не воевать. Мария хотела остаться с ним, но тут вмешался Цветков. С шутками и прибаутками Марию уговорили остаться с партизанами. Она не хотела думать о том, что было бы, если б она не согласилась: в холодных светлых глазах русского она увидела решимость удержать ее любой ценой.

Так она оказалась в Катабамбе. Лагерь устроили в лесистом ущелье в предгорьях; пройти в него можно было только с одной стороны — и единственная тропа охранялась тщательно и скрытно.

В лагерь прибывало все больше конголезцев, большей частью — молодых мужчин, едва прошедших инициацию, практически подростков. У всех у них были расширенные до предела зрачки, налитые кровью глаза и ритуальные шрамы на щеках; они исходили мелкой возбужденной дрожью, движения их были резкие, будто кто-то дергал за веревочки, а зубы — заостренные, нарочно подпиленные для устрашения врага… Это были не отряды — стаи, и управлять ими могли только колдуны. Тату говорил им о свободе, о справедливости, о марксизме, но Мария видела, что хотят симба одного — крови. Че Гевара, кажется, тоже это видел. Из его глаз исчезли искорки смеха, и он все реже вступал беседы с «конголезскими товарищами» — предпочитал проводить свободное время в своей палатке за книгой или дневником.

Впрочем, свободного времени становилось все меньше. Правительственные войска были уже близко; повстанцы то и дело устраивали вылазки, вступая в бои — и Че Гевара всегда оказывался где-то там, с винтовкой в руках. В лагере появились раненые, и Мария, нахватавшаяся у Тату элементарных знаний, все меньше времени проводила на кухне и все больше — в лазарете… тем более что и готовить-то было уже практически не из чего: повстанцы, отрезанные от мира, почти голодали. Мария собирала бабочек, облепивших лужицы воды в глубине леса, и тушила их в соусе из пальмовой муки и трав. Тончайшие крылышки липли к нёбу, в горле зудело от покрывавших тельца волосков, — но все-таки это была еда. Но как же ее мало, невозможно мало… Мария попыталась готовить отдельно Тату — но в первый же раз, когда она тайно принесла ему в палатку горшок с остатками тушеного мяса, он накричал на нее и выгнал. Мария вывалила мясо в общий котел и заплакала. С тех пор она начала бояться Че — это было испуганное благоговение перед тем, кто отверг все человеческие слабости и чувства, оставив только то, что нужно для дела.

Над палатками была раскинута маскировочная сетка, и Мария понимала, что это не зря. Иногда она с замиранием сердца слышала, как над ущельем пролетает самолет. Заметь пилот хоть что-нибудь подозрительное, хоть намек на то, что здесь может быть база повстанцев, — и ущелье будет залито свинцом и напалмом… Иногда казалась, что она видит, как пилот — тот самый кубинец, что привез ее когда-то в Лулаборг, — раздувает ноздри, принюхиваясь к воздуху; как тоненькая струйка дыма от очага Марии проникает в напряженные ноздри; пилот машет рукой, и стрелок, оскалившись, нажимает на гашетку…