— Такие же ребятишки. Весёлые и добрые.
— Можно я поднимусь с ним?
— Не надо, Женечка.
— Надо. Очень надо. Он не сможет один. Как он будет жить без меня? Ты ничего не понимаешь. Все вы совершенно ничего не понимаете. Я буду делать всё, что нужно. Любую работу. Я ведь всё умею. Не будь таким бесчувственным…
— Женечка, посмотри вокруг. Это матери.
— Он не такой, как все. Он слабый. Капризный. Он привык к постоянному вниманию. Он не сможет без меня. Не сможет! Ведь я–то знаю это лучше всех! Неужели ты воспользуешься тем, что мне некому на тебя жаловаться?
— Неужели ты займёшь место ребёнка, который должен будет остаться здесь?
— Никто не останется, — сказала она страстно. — Я уверена, что никто! Все поместятся! А мне ведь совсем не надо места! Есть же у вас какие–нибудь машинные помещения, какие–нибудь камеры… Я должна быть с ним!
— Я ничего не могу сделать для тебя. Прости.
— Можешь! Ты капитан. Ты всё можешь. Ты же всегда был добрым человеком, Лёня!
— Я и сейчас добрый. Ты себе представить не можешь, какой я добрый.
— Я не отойду от тебя, — сказала она и замолчала.
— Хорошо, — сказал Горбовский. — Только давай сделаем так. Сейчас я отведу в корабль Алёшку, осмотрю помещения и вернусь к тебе. Хорошо?
Она пристально глядела ему в глаза.
— Ты не обманешь меня. Я знаю. Я верю. Ты никогда никого не обманывал.
— Я не обману. Когда корабль стартует, ты будешь рядом со мной. Давай мальчика.
Не отрывая глаз от его лица, она как во сне подтолкнула к нему Алёшку.
— Иди, иди, Алик, — сказала она. — Иди с дядей Лёней.
— Куда? — спросил мальчик.
— В корабль, — сказал Горбовский, беря его за руку. — Куда же ещё? Вот в этот корабль. Вон к тому дяде. Хочешь?
— Хочу к тому дяде, — заявил мальчик. На мать он больше не смотрел.
Они вместе подошли к трапу, по которому поднимались последние ребятишки. Горбовский сказал воспитателю:
— Внесите в список. Алексей Матвеевич Вязаницын.
Воспитатель посмотрел на мальчика, затем на Горбовского и кивнул, записывая. Горбовский медленно поднялся по трапу, перетащил Алексея Матвеевича через высокий комингс, подняв за руку.
— Это называется тамбур, — сказал он.
Мальчик подёргал руку, освободился и, подойдя вплотную к Перси Диксону, стал его рассматривать. Горбовский снял с плеча и поставил в угол картину Сурда. Что ещё? — подумал он. — Да! Он вернулся к люку и, высунувшись, принял от Маляева папку.
— Спасибо, — сказал Маляев, улыбаясь. — Не забыли… Спокойной плазмы.
Патрик тоже улыбался. Кивая, они попятились к толпе. Женя стояла под самым люком, и Горбовский помахал ей рукой. Потом он повернулся к Диксону.
— Жарко? — спросил он.
— Ужасно. Сейчас бы душ принять. А в душевых дети.
— Освободите душевые, — сказал Горбовский.
— Легко сказать, — Диксон тяжело вздохнул и, скривившись, оттянул тесный воротник мундира. — Борода лезет под воротник, — пробормотал он. — Колется невыносимо. Всё тело зудит.
— Дядя, — сказал мальчик Алёша. — А у тебя борода настоящая?
— Можешь подёргать, — сказал Перси со вздохом и нагнулся.
Мальчик подёргал.
— Всё равно ненастоящая, — заявил он.
Горбовский взял его за плечо, но Алёша вывернулся.
— Не хочу с тобой, — сказал он. — Хочу с капитаном.
— Вот и хорошо, — сказал Горбовский. — Перси, отведите его к воспитателю.
Он шагнул к двери в коридор.
— Не упадите в обморок, — сказал Диксон вслед.
Горбовский откатил дверь. Да, такого в корабле ещё не бывало. Визг, смех, свист, щебет, воркование, воинственные клики, стук, звон, топот, скрип металла о металл, мяукающие вопли младенцев… Неповторимые запахи молока, мёда, лекарств, разгорячённых детских тел, мыла — несмотря на кондиционирование, несмотря на непрерывную работу аварийных вентиляторов… Горбовский пошёл по коридору, выбирая место, куда ступить, опасливо заглядывая в распахнутые двери, где прыгали, плясали, баюкали кукол, целились из ружей, набрасывали лассо, толклись в невообразимой тесноте, сидели и ползали на откинутых койках, на столах, под столами, под койками четыре десятка мальчиков и девочек в возрасте от двух до шести лет. Из каюты в каюту бегали озабоченные воспитатели. В кают–компании, из которой была выброшена почти вся мебель, молодые матери кормили и пеленали новорождённых, и тут же были ясли — пятеро ползунков, переговариваясь на птичьем языке, бродили на четвереньках в отгороженном углу. Горбовский представил себе всё это в состоянии невесомости, зажмурился и прошёл в рубку.
Горбовский не узнал рубки. Здесь было пусто. Исчез громадный контроль–комбайн, занимавший треть помещения. Исчез пульт управления, исчезло кресло пилота–дублёра. Исчез пульт обзорного экрана. Исчезло кресло перед вычислителем. А сам вычислитель, наполовину разобранный, блестел обнажившимися блок–схемами. Корабль перестал быть звездолётом. Он превратился в самоходную межпланетную баржу, сохранившую хороший ход, но годную только для перелётов по инерциальным траекториям.
Горбовский сунул руки в карманы. Диксон сопел у него над ухом.
— Так–так, — сказал Горбовский. — А где Валькенштейн?
— Здесь. — Валькенштейн высунулся из недр вычислителя. Он был мрачен и очень решителен.
— Молодец, Марк, — сказал Горбовский. — И вы молодец, Перси. Спасибо!
— Вас уже три раза спрашивал Пишта, — сказал Марк и снова скрылся в вычислителе. — Он у грузового люка.
Горбовский пересёк рубку и вышел в грузовой отсек. Ему стало жутко. Здесь в длинном и узком помещении, слабо освещённом двумя газосветными лампами, стояли, плотно прижавшись друг к другу, мальчики и девочки школьники — от первоклассников до старших классов. Они стояли молча, почти не шевелясь, только переступая с ноги на ногу, и смотрели в распахнутый люк, где виднелось голубое небо да плоская белая крыша далёкого пакгауза. Несколько секунд Горбовский, покусывая губу, смотрел на детей.
— Первоклассников перевести в коридор, — сказал он. — Второй и третий классы — в рубку. Сейчас же.
— И это ещё не всё, — тихо сказал Диксон. — Десять человек застряли где–то на пути из Детского… Впрочем, кажется, они погибли. Группа старшеклассников отказывается грузиться. И есть ещё группа детей аутсайдеров, которые только сейчас прибыли. Впрочем, сами увидите.
— Вы всё–таки сделайте, как я сказал, — предложил Горбовский. — Первые три класса — в коридор и в рубку. А сюда — свет, экран, показывайте фильмы. Исторические фильмы. Пусть смотрят, как бывало раньше. Действуйте, Перси. И ещё — составьте из ребят цепочку до Валькенштейна, пусть по конвейеру передают детали, это их немного займёт.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});