— Не верю!
Это Анастасия.
— Переменился. Приехал сюда из Африки… Наверное, это было… Как мне — из болот наружу выйти. Страшно!
Это Луковка.
Беглый патриарх поднял голову, смотрит на нее — с надеждой, но Нион молчит. Может сказать что–то еще? Не на людях?
Немайн стало интересно — и чуточку стыдно. Мгновение назад судьба человека была предрешена лишь оттого, что он из–за больных глаз и совести признал в ней базилиссу Августину. Теперь совесть заворочалась и в сердце сиды.
— Хорошо.
Сказала, словно чужим голосом. Хрип, не то карканье, не то рычание. Откашлялась — не помогло. Продолжила:
— Если ты переменился — не испугаешься, когда я расскажу людям, что место батюшки Адриана, что при Кер–Ниде поднял в атаку резервы — трус занял. Встретишь их, объяснишь, что к чему. А?
Пирр молчит. Что ему говорить? Но этого мало.
— Или — топай в порт. Африка, Рим… православный мир все еще велик, и есть множество мест, в которых тебе не придется смотреть в глаза тем, кого ты бросил. Времени тебе — до завтра, до исхода первой стражи. Республика не может опираться на гнилую подпорку!
— Я… — сказал Пирр. Заскорузлым, старческим жестом приподнял руку, дал ей упасть. Повернулся, поплелся к лифту — дряхлый, жалкий, ноги подгибаются.
— Играет, — отрезала Немайн. — Уплывет в Африку — таким и останется.
Немайн подразумевала — в ее памяти, в истории Республики. Камбрийцы, разумеется, услышали сглаз. Стали расходиться — один из рыцарей отчетливо пробормотал:
— Так жить… Я бы прилип к полу собора!
— Ты и так от врагов не бегаешь, сэр Берен, — пропел в ответ голос Луковки, — и просто не понимаешь трусов.
— Не понимаю, — согласился рыцарь, — и, даст Бог, никогда не пойму!
Излет дня. Рядом, в постели, громко дышит Анастасия, но под этот аккомпанемент работается даже лучше. Немайн трет лоб. Несколько процентов от текущих расходов удалось сэкономить на соборе, но где взять все эти деньги?! Наверное, впервые за столетия победитель, вернувшийся после победоносной кампании, не хвастает добычей. Новомодное гусиное перо скребет по трижды выскобленному пергаменту — хранительница правды республики Глентуи не настолько бедна, чтобы перейти на навощенную дощечку и острую палочку. Вдруг заметки случайно затрутся? Что до скобления, есть специальное устройство: вкладываешь туда кожаный листок, нажимаешь педаль — жесткая влажная щетка принимается за дело. Стоит в углу кабинета: не всякую ненужную грамотку сида Немайн может отдать на переработку чужому человеку. В задыхающейся от недостатка писчих принадлежностей республике скобление рукописей стало ремеслом, и весьма почетным. Члены новенькой, месяц от роду, гильдии скоблильщиков — люди честные, приносят присягу перед Богом, родным кланом и отечеством, что ни словечка не разгласят из полученных в обработку чужих писем, и читать никому не дадут, и сотрут все до буковки! Но чужое золото и родную халатность никто не отменял. Так что некоторые грамотки в скоблилку хранительница закладывает сама, и сама на педали нажимает. Развешивают влажную кожу сушиться другие.
Чернила пятнают вытертую кожу, цифры складываются в числа, столбцы чисел — в неутешительную истину, которую рыжая и ушастая, что сидит за столом, прекрасно знает.
Война любит победу и не любит продолжительности.
Сунь Цзы прав. Как всегда, когда касается войны цивилизованной. Варвар, народ–разбойник, наемник… Эти ухитряются жить войной! Для них все навыворот: «Да дай нам Бог сто лет войны, и ни единой бойни за сто лет!» Разумеется, если бьют не их. Сами они резать побежденных мастера! Только война, что кормит сама себя, рушится, столкнувшись с организованной армией, подпитанной из внешнего ресурса. Из экономики цивилизованного народа! В том случае, если народ не экономит, и не бросает на отражение беспощадного врага три процента бюджета и полпроцента населения. Так пал перед варварами Рим. Так пала перед саксами Британия — кроме маленького кусочка, Камбрии. Этой зимой саксы попытались вторгнуться и сюда — но их встретил весь народ. В строй встали даже женщины. Кто не встал — работал на армию.
Результат — бойня! Только били варваров. Была слава, была гордость… Денег не было, но люди брали расписки хранительницы. Волосы цвета крови да треугольные, как у зверя, уши оказались лучшей гарантией. Сиды хитрые, это все знают. А не оплатить расписки бывшей богине нельзя! Хранительница — лицо священное, вроде епископа, неоплаченных долгов иметь права не имеет. Не расплатится — власть потеряет…
Немайн разглядывает листки с расчетами, хмыкает. До ярмарки, когда истекает срок погашения расписок, еще почти квартал. Если постараться, можно успеть!
Только никто не торопится. Видимо, думают, сида время растянет… Увы, она не растянет. Некуда! Все время, над которым властна — ее собственное, к нему много не прибавишь. Спать нужно, и здешний кофе клонит в сон. Нет кофеина! Цикорий, ячмень, желуди. Немного бодрит воспоминание о настоящем вкусе. Чужое. Свои у сиды только полгода, от прошлого Самайна. Остальное…
Мысли сонно путаются. Не доспала днем — свалилась ночью. Ухо подергивается, вот–вот чернильницу опрокинет. Заглянула Луковка, в белом и широком, словно привидением притворяется. Ее печальному вздоху позавидовал бы призрак — как и решительному жесту руки, обращенной широким рукавом в птичье крыло. Песочные часы перевернуты, быстрая струйка насыпает светлую пирамидку на дне нижней колбы! Мистический договор с подвластной землей не разрешает хранительнице правды спать ночью более четырех часов…
Утро город встречает фанфарами, искрами из–под копыт. По улицам проходит добрая половина дружины во главе с сэром Ллойдом. Вровень с конем вождя бежит — она. Даже за стремя не держится. Еще и последние советы дает. Просит не увлекаться, быстро ударить, все сжечь, и так же быстро — назад. Многие услышали:
— Что роща? Новую посадим. Главное — вернитесь!
А потом — ржание лошадей, непривычных к морским путешествиям, полные паруса на горизонте, машущие вслед руки.
Лучники Луковки если и ушли, то тихо. Война не оставила город в покое! По улицам ползут слухи о падении почтовой станции, от человека к человеку проходят путь от были к легенде, от легенды к мифу. Недостроенная почтовая станция превращается в цитадель, исполнившие свой долг воины — в полубогов. А бредущая домой, в башню, сида со свешенными к плечам ушами — в мученицу за народ свой! Вчера вечером была жадина, не дающая легких денег — сегодня щит и опора. Что до вчерашнего, люди вспомнили: идет война. Да за одно то, что она ухитряется воевать, не залезая в мошну граждан — поклонитесь–ка ей в пояс!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});