Я почти убедила себя, что моей вины в Марининой смерти нет и что опасности никакой в моем лечении тоже нет. Работа? Да черт с ней, найду другую. А может, и не буду искать. Может, и правда открою свой кабинет. Сниму небольшое помещение недалеко от дома. Три-четыре клиента в день. Цену назначу самую минимальную — только чтобы хватало на оплату аренды и налоги. А на жизнь и дядипашиных денег хватит. Да и Никита… Нет, на Никиту рассчитывать не стоит. Видимо, судьба моя такая — одной жить. А насчет «погремушки» все-таки надо с Костей поговорить. У меня на нее такое же право, как и у него.
Между тем я дошла пешком от Сенной до той самой церкви великомученика Пантелеимона на улице Пестеля. И как меня сюда занесло? Подумав, я зашла вовнутрь. Три с лишним месяца прошло с тех пор, как я исцелила того инвалида. Кажется, его звали Иван. Да-да, точно, толстая жена в синем платке звала его Ванечкой. Такое чувство, что это было сто лет назад. Интересно, как он теперь?
Купив несколько свечек, я подошла к кануну и вдруг остановилась, словно на стенку налетела. Жена Ивана — я вспомнила, что ее зовут Зинаида, — стояла у распятия и что-то читала по растрепанной книге. Женщина сильно похудела, платок на этот раз был черным, как и вся остальная одежда, но это, несомненно, была она.
— Простите, вас Зина зовут? — спросила я, когда она закрыла книгу.
Женщина кивнула.
— Я помню, вы приводили мужа. На костылях. И он пошел. Как он?
— Похоронили Ванечку, — всхлипнула Зинаида. — На той неделе.
— Но как?.. — в глазах у меня потемнело.
— Саркома легких. За три месяца сгорел. Батюшка сказал, что, наверно, не от Бога то исцеление было. Он ведь здоровый был, только не ходил после травмы. Это все я виновата. Надо было принять его болезнь, а я все никак смириться не могла. Сначала по врачам его водила, потом по всем монастырям молилась. А потом по лекарям-знахарям пошла, хотя и говорили мне, что нельзя этого делать. А ведь легкие у него здоровые были, он только весной флюорографию делал.
Но я уже не слушала. Перед глазами стояла до невозможности четкая картинка: светящиеся ярко-оранжевым цветом легкие Ивана и струйки, бегущие под моим взглядом от них к позвоночнику…
— Простите, — прошептала я и вышла.
«Вот и все, — стучало у меня в голове всю дорогу до дома. — Вот и все».
Когда я вошла в квартиру, Никиты не было. Его ноутбука тоже.
— Вот и все, — сказала я. Постояла у окна, посмотрела на темный двор и принялась убирать в квартире. На полном автомате. Закончила, помыла ванну и включила воду.
Уже начав раздеваться, я вспомнила о брате и набрала его домашний номер. «В настоящий момент я не могу подойти к телефону, — доверительно сообщил автоответчик Костиным голосом. — Оставьте сообщение после сигнала». Я попыталась позвонить на мобильный, но робот злорадно известил меня о недоступности абонента. Написать записку? Нет. Он и так меня поймет.
Открыв бар, я оглядела шеренгу бутылок и выбрала розовое испанское вино. Аккуратно сложив одежду на корзину для белья, забралась в ванну и налила вино в большой бокал для коктейлей. Медленно выпила, поставила бокал на пол и потянулась к шкафчику. Лезвий не было. Вылезать из ванны и идти на кухню за ножом не хотелось. Разломав бритвенный станок, я вытащила узенькую темную полоску.
— Господи, — сказала я, глядя в облупленный потолок, — я знаю, что Ты меня не простишь. Но хотя бы пойми. Пожалуйста. Я знаю, что виновата. И ничего не могу с этим поделать. Я думала, что у Тебя любое зло может обернуться добром, но как-то упустила из виду, что у дьявола любое добро наоборот превращается в зло. И куда ведут добрые намерения, я тоже знала. Мне очень плохо. И я так больше не могу.
Преодолев секундный страх — больше перед болью, чем перед смертью, — я полоснула лезвием по локтевому сгибу левой руки. Боль была острой, но недолгой. Красный штрих мгновенно набух каплями. И еще один — на правой руке. Положив лезвие на край ванны, я опустила руки в воду. Струйки крови причудливо змеились, и в голову мне пришла странная мысль: если бы в моей ванне водились рыбки, они сейчас собрались бы здесь, привлеченные запахом крови. И если бы я лежала тихо, не шевелясь, они стали бы тыкаться в мои руки губами. В потом — обгрызать их своими мелкими зубками.
Время шло, вода начала остывать. Все вокруг расплывалось, голова слегка кружилась. Сердце билось мелко и часто, в ушах шумело, воздуха не хватало, но это было почему-то совсем не страшно. Да, подумала я, когда Костя забеспокоится, что я не звоню и не отвечаю на звонки, приедет сюда, он найдет меня не в самом лучшем виде — голую, белую и разбухшую. Но мне будет уже все равно. Зато сейчас мне очень даже хорошо и приятно. Еще немного — и я увижу пресловутый черный тоннель… Если бы еще только кровь не пахла так отвратительно…
В этот самый момент сладковатый запах крови вдруг исчез. По ванной разлилось хорошо знакомое благоухание ночной фиалки. Я услышала тихий звон, все вокруг заволокло радужной пеленой, а потом я почувствовала, что лечу куда-то, и на мгновение мелькнула сумасшедшая надежда, что…
Нет, это не был райский сад из «погремушки». Я сидела голая на поросшем травой пологом склоне, бесконечно уходящем вверх, вниз и в стороны. Вершина горы терялась за низкими облаками, подножье тоже было не разглядеть. Трава под ногами, короткая, жесткая и пыльная, напоминала плохо ухоженный газон.
Я встала, сделала несколько шагов вниз — и взвизгнула от боли: трава резала ступни, как бритва. С тем же успехом я попыталась подняться вверх по склону. И только поперек склона можно было идти — медленно и осторожно переставляя ноги. Стоило хотя бы на пару сантиметров уклониться от прямой линии — травины впивались в подошвы. Вот так, наверно, чувствовала себя русалочка, когда обрела вместо хвоста ноги, подумала я и обернулась, ожидая увидеть за собой кровавые следы. Но крови на траве не было — равно как и порезов на ступнях.
Время шло — или стояло на месте? Не все ли равно, если не происходит ровным счетом ничего. Ведь время — это всего лишь промежуток между одним событием и другим. Я могла только сидеть, стоять или идти. Попробовала лечь — начала сползать, и трава резала уже спину. Мне не было жарко или холодно, не хотелось ни есть, ни пить, ни спать. Грызла только неопределенность.
Да, я умерла — и что дальше? Где черный тоннель со светом в конце? Или обещанные мытарства? Где я нахожусь, в конце концов? Неужели все, во что я верила, оказалось неправдой? Да, смерть не конец всему, но где же рай и ад? Или… или вот эта пыльная травяная гора — и есть ад? Может быть, ад — это место, где ничего не происходит, где нет ничего, кроме воспоминаний и угрызений совести? Место, где нет никаких внешних впечатлений, кроме боли в якобы порезанных ногах? Место, где человек навсегда остается наедине с самим собой?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});