Читать интересную книгу Кровавый остров - Рик Янси

Я рухнул в прихожую, как форель, выброшенная на берег: хватая ртом воздух, хватаясь за живот, окровавленные пальцы босых ног поджаты на досках пола. Доброе лицо фон Хельрунга всплыло у меня перед глазами; он помог мне встать и надолго обнял.

– Уилл, Уилл, что ты здесь делаешь? – пробормотал он.

– Доктор, – выдавил я наконец. – Что-то… что-то… ох… не то, – на сей раз он меня выслушает. Я заставлю его выслушать.

К моему удивлению, старый монстролог кивал, и тут я увидел его мокрые щеки, свежие слезы, застывшие в синих глазах, спутавшиеся в колтуны шелковистые седые волосы.

– Сейчас ночь. Я собирался позвонить утром. Подождать до утра. Но бог привел тебя сюда. Ja, такова его воля. Его воля. И да будет по воле его!

Он отошел, пошатываясь, как пьяный, бормоча себе под нос: «Ja, ja, да будет воля его», и оставил меня дрожать в прихожей, всего в поту и с горящими легкими и ногами. Смятый клочок бумаги выпал из его руки; фон Хельрунг не остановился поднять его, и не думаю, что заметил вообще, что выронил.

Это была телеграмма, отправленная через «Вестерн Юнион»; я узнал их желтую бумагу. Он получил ее где-то час назад, примерно в то же время, когда я получал от монстролога урок в трех милях отсюда, на Риверсайд Драйв.

Телеграмма гласила:

«КОНФИДЕНЦИАЛЬНО

ЗАВТРА ОТПЛЫВАЮ ЛИВЕРПУЛЯ ТЧК

БУДУ ЧЕТВЕРГ ТЧК УЖАСНЫЕ

НОВОСТИ ТЧК ПОРАЖЕНИЕ ВСЕМ ФРОНТАМ ТЧК

УОРТРОП МЕРТВ ТЧК»

Подпись:

«Аркрайт».

Часть восемнадцатая

«Лучшие из нас»

Джейкоб Торранс опустошил стакан виски, пригладил свои аккуратно подстриженные усы и принялся яростно барабанить пальцами по подлокотнику вольтеровского кресла. Рубиновый перстень-печатка у него на руке, с выгравированным девизом Общества («Nil timendum est»), сверкал и плевался светом. Туфли Торранса сияли не менее ярко, чем перстень, и, помимо заломов на брюках, на нем не было ни морщинки; он походил на каменную греческую статую в превосходно подогнанном костюме. И лицо у него было как у статуи или как у натурщика для таковой – квадратная челюсть, сильный подбородок, глаза большие и выразительные, разве что самую чуточку близко посаженные, отчего Торранс постоянно имел злобный вид, словно в любой момент готов был замахнуться и врезать вам кулаком в лицо.

В его двадцать девять лет Джейкобу Торрансу оставалось лишь год подождать до «волшебной тридцатки», как это называли монстрологи – отсылки на среднюю продолжительность жизни ученого, посвятившего себя ненормативной биологии. (Средняя продолжительность жизни в Соединенных Штатах в то время была немногим больше сорока двух лет.) Дожить до «волшебной тридцатки» значило обыграть судьбу, и, как правило, коллеги закатывали вам вечеринку. Волшебные Тридцатки, как именовались эти вакханалии, могли длиться сутками и, по слухам, составляли достойную конкуренцию оргиям при дворе Калигулы в Древнем Риме[56]. Ничто так не радует монстрологов, как удачно обмануть смерть; разве что открыть какое-нибудь существо, с удовольствием ее причиняющее. Волшебную Тридцатку Уортропа отметили до того, как я к нему переехал, но, по всем рассказам, все предыдущие и в сравнение с ней не шли; годы спустя многие его коллеги все еще не решались показываться в Бостоне, чтобы их не арестовали.

Я предложил фон Хельрунгу Торранса из-за его молодости и физической силы. (В монстрологических кругах он был вроде легенды; коллеги прозвали его «Джон Генри» Торранс в честь легендарного силача, забивавшего гвозди руками. Уортроп рассказывал мне как-то, как Торранс нокаутировал бросившегося на него Clunis foetidus одним ударом – да так дал чудищу в рыло, что оно пало к его ногам замертво.) Я также предложил Торранса по той простой причине, что он был из тех немногих монстрологов, что нравились Уортропу: хоть доктор и не одобрял пьянства и неисправимого волокитства своего коллеги. «Какой позор, Уилл Генри, – бывало, говорил он мне. – С великим даром, видимо, всегда приходит и великое бремя. Он был бы лучшим из нас, если бы только мог умерить свои аппетиты».

Фон Хельрунг нервно дымил гаснущим окурком гаванской сигары. Он выглядел изможденным: глаза опухли от недостатка сна, подбородок щетинился трехдневной порослью, которую монстролог все потирал своей пухлой ладонью.

То была не лучшая неделя его долгой жизни, равно как и моей недолгой.

– Еще виски, Джейкоб? – предложил фон Хельрунг.

– Думаете, мне стоит? По-моему, уже лишнее, – Торранс словно разгрызал слова своими крупными зубами: как будто у слов был вкус, который приходился ему по нраву. Он поболтал льдом в стакане. – А, да какого черта.

Фон Хельрунг прошаркал к бару. Между графинами с шерри и бренди, бутылками с вином и ликером притаился маленький синий флакон – сонная настойка, прописанная мне доктором Сьюардом. Он какое-то время смотрел на нее, нахмурившись, сведя брови едва ли не вплотную; затем вновь наполнил стакан Торранса виски и поплелся обратно.

– Благодарю, – прекрасно вылепленная голова запрокинулась, объемистый кадык дернулся вверх-вниз, и лед вновь зазвенел в пустом стакане. – Мне хватит, – сказал он, не обращаясь ни к кому в особенности, поправил печатку на пальце и пробормотал задумчиво. – Возможно, мне не стоит тут рассиживаться, когда он войдет. Он может что-нибудь заподозрить.

– Он может вообще не прийти, – сказал фон Хельрунг. – Он ничего не написал насчет визита, только что прибывает в четверг – сегодня.

Он сверился с карманными часами и с щелчком захлопнул их – чтобы минуту спустя вынуть и раскрыть снова.

– Ну, тогда мы сами к нему придем, – заявил Торранс. – Я настроен поохотиться. А ты, Уилл?

– Он придет, – сказал я. – У него нет выбора.

Фон Хельрунг в ужасе помотал головой – жест, что мы с Торрансом наблюдали уже далеко не первый раз за вечер.

– Мне это не нравится. Я это уже говорил и скажу еще раз: мне это все не нравится. Фу! Это противно всему, во что я верю – или говорил, что верю – или верил, что верю. Такое не подобает христианину и джентльмену!

– Поверю вам на слово, мейстер Абрам, – сухо ответил Торранс. – Не могу похвалиться большим числом знакомств с христианами и джентльменами, да и те, кого я знал, вели себя не очень по-христиански.

Он вынул свой кольт, и фон Хельрунг вскрикнул:

– Что вы делаете? Уберите!

– Это всего лишь Сильвия, – медленно проговорил Торранс, словно обращался к слабоумному. – Все в порядке, я ее уберу.

– Я с самого начала не должен был ему доверять, – простонал фон Хельрунг. – Я дурак – худший из дураков – старый дурак.

– Почему это вы дурак? Он предъявил отличные характеристики и рекомендательные письма и представился членом одной из старейших лонг-айлендских фамилий. Почему вы должны были его в чем-то заподозрить?

– Потому что я монстролог! – воскликнул фон Хельрунг, ударив себя в грудь. – Старый монстролог. А монстрологи до моих лет не доживают без здорового скептицизма. Не верь глазам своим, не верь ушам своим! Я посвятил свою научную жизнь срыванию масок с природы и должен был разгадать этот обман. Разгадал я его? Нет! Надо было, чтобы ребенок вывел нас на путь истинный.

– Не принимайте это так близко к сердцу, мейстер Абрам. Он и Уортропа обманул, а Уортроп отнюдь не дурак, – пальцы Торранса выбили по подлокотнику ритм галопом скачущей лошади.

Стоило прозвучать имени доктора, как фон Хельрунг рухнул в кресло с громким криком:

– Пеллинор! Пеллинор, прости меня. Кровь твоя на моих руках!

– Мы не знаем, правда ли он умер, – вмешался я. – Аркрайт мог и про это соврать.

– Он мог сказать так лишь по одной причине – потому что это правда!

– Вы сами говорили, доктор фон Хельрунг, – парировал я, – что надежда не менее практична, чем отчаяние. Я думаю, он жив.

– Надеешься, что он жив.

– Ну, он вполне может быть жив, – вставил Торранс. – Так что я за Уилла. И думать не хочу о мире, где нет Пеллинора Уортропа, – это было бы чертовски менее интересное место.

Он встал – на что, казалось, ушло довольно много времени: в Торрансе было заметно больше шести футов роста[57] – и потянулся, широко раскинув могучие руки.

– Ну, я намерен поискать чего-нибудь съедобного. Вы же, я так понимаю, отослали Франсуа домой на вечер?

– Ja, и остальных, – ответил фон Хельрунг и горько добавил: – Свидетели нам не нужны, так ведь?

– Кстати, о свидетелях: думаю, я буду держаться за сценой, пока не настанет мой выход. Не хочу, чтобы крысеныш что-то заподозрил. Ужасно жаль – я имею в виду, насчет Франсуа! Лучше блинчиков, чем печет этот парень, я в жизни не пробовал.

– Уилл, прости меня, – сказал фон Хельрунг после того, как Торранс ушел. – Если бы только я тебя послушал…

Звонок в дверь прервал его. Он прикрыл глаза и глубоко вздохнул, чтобы успокоить нервы.

– Дичь прибыла, – сообщил он. – Время собрать все наше мужество, мастер Генри. Что там у меня с лицом, сгодится? Только бы муха не разоблачила во мне паука!