Никакие объяснения Брендана, Коннора или Прегера не подготовили меня к тому, что я увидела на стеклодельном заводе. Мы словно вошли в какой-то старинный и загадочный средневековый мир. Заводское помещение освещалось только огнем печей. В полумраке двигались туда и сюда фигуры рабочих, и сначала я не заметила в их движениях закономерности и ритма. Мне хотелось попросить, чтобы они двигались помедленнее, чтобы я могла понять связь между их действиями и объяснениями сопровождавшего меня Коннора. Постепенно я стала понимать, что они должны двигаться в определенном ритме, чтобы форма изделия, полученная с помощью стеклодувной трубки или понтии, могла сохраниться в течение нужного времени. Я почувствовала себя маленькой в этом мире огня и расплавленного стекла, и мне захотелось прижаться к Коннору или Прегеру, которые шли рядом. Я не решалась приближаться к «папаше», который, сидя на кресле, промерял и обрабатывал изделия. Несколько бригад работали с одной печью повторного обжига, чтобы довести изделия до готовности. Брендан говорил мне, что мастера в шутку прозвали эти печи «дверями славы». Глядя на печи и на раскаленные шары, появлявшиеся из стеклодувных трубок, мне хотелось закрыть глаза, и я с трудом удержалась от этого. Я почувствовала себя зрительницей сложного и трудоемкого действия, в деталях которого непосвященный разобраться не мог, а видел лишь некую общую картину «огненного бала», созданного искусством и опытом всех этих людей. По мере готовности той или иной вещи Коннор подзывал одного за другим «папаш», руководивших бригадами, и представлял их мне. Они немного стеснялись, протягивая свои натруженные руки, но каждому из них было приятно обменяться со мной рукопожатием. Они поглядывали то на меня, то на Коннора и Прегера, будто пытаясь определить, есть ли новая надежда на возрождение завода. Прегер имел деньги, а я была представительницей семьи Шеридан, родной внучкой человека, который учил ремеслу некоторых из них. Многие также помнили, что Лотти приходила сюда в сопровождении тех же двоих людей. Конечно, за обедом и потом, когда эти люди разойдутся по домам, будет много разговоров о моем возвращении.
Тут раздался сигнал на обед.
— Резку и полировку стекла посмотрите в другой раз, — объявил Коннор. — Я скажу людям, что вы сюда еще вернетесь.
Я была рада возможности выйти из помещения на прохладный двор.
О'Киффи уже стоял у машины. Прегер тут же пригласил меня пообедать в замке Тирелей, но в этот раз мне не хотелось принимать его приглашение. Тут же вмешался Коннор, заявивший, что «пришло время Море посмотреть на наш город, а жителям нашего города посмотреть на нее», и предложил мне пообедать в «вполне приличном» местном трактире. Они продолжали соперничать друг с другом из-за Лотти, но я не хотела играть роль дочери Прегера, а потому приняла предложение Коннора Шеридана, хотя и знала, что Отто это огорчит. Прегер протянул мне руку на прощание и напомнил, что в воскресенье уезжает в Нью-Йорк. Я спросила, можно ли будет приехать в замок Тирелей до его отъезда, и он сухо ответил: «Как вам будет угодно». Прегер в самом деле был огорчен моим отказом.
Между тем заводской двор заполнила толпа мастеров и их помощников, которые оживленно переговаривались между собой. Я с удивлением обнаружила, что мне почему-то приятно находиться среди них, как если бы я принадлежала к их миру. И тут я, к своему удовольствию, увидела у выхода знакомую высокую фигуру.
— Брендан! — воскликнула я прежде, чем осознала, что рядом со мной Коннор.
— Вот вы где! — ответил он. — А ведь я знал, что вы будете на заводе. Ну, как ваши дела? Как леди Мод?
— Дела идут хорошо, а она выздоравливает.
Теперь Брендан повернулся к Коннору:
— Я закончил кое-какие дела и кое с кем здесь попрощался. Поскольку это уже во второй раз, некоторые шутят, что это «прощание примадонны».
— Уезжаешь? — спросил Коннор.
— Да, снова. Завтра. Мне еще нужно вывезти кое-какие свои вещи.
Видимо, эти двое теперь могли общаться только через третье лицо. Коннор молчал — не попрощался, не пожелал удачи. Да и зачем было ему желать удачи Брендану? С той ночи, когда погибла Лотти, между ними не было сказано ни единого доброго слова.
Мне стало горько. Он уезжает, и мы, скорее всего, больше не увидимся. Мне захотелось, чтобы Брендан каким-то образом задержался подольше.
— Я должна вам вернуть ваш чек, — вырвалось вдруг у меня.
— Это была часть платы за чашу.
— Но она остается у меня. Я не уезжаю. — Впервые я была почему-то уверена в этом.
— Это ваше дело, — ответил он. — Вы можете переменить решение. Будем считать, что я купил ее и подарил вам.
— Хорошо тем, кто может позволить себе такие жесты, — заметил Коннор не без насмешки.
— Я думал, ты знаешь, — ответил Брендан, — что порой именно те, кто меньше других может позволить себе экстравагантные жесты, чаще других получают такую возможность. — Потом он повернулся ко мне и добавил: — Итак, я говорю «до свидания и счастливой дороги», — это на тот случай, если вы поедете назад.
С этими словами он направился к площади. Мы смотрели ему вслед, пока он не скрылся за углом.
— Ну что ж, надеюсь никогда его больше не увидеть, — заявил Коннор, беря меня под руку.
Я снова загрустила. Мы шли той же дорогой, по которой ушел Брендан. Ноги мои вдруг отяжелели, и в конце пути — расстояние было около мили — я была благодарна Коннору, что он поддерживал меня под руку.
Единственным местом, где в Клонкате можно было прилично поесть, как сказал Коннор, была обеденная зала в гостинице «Четыре царства». Тот же Коннор сообщил, что прежде гостиница называлась «Оружие Тирелей», но «была поспешно переименована после нашего славного восстания».
— Вы это так говорите, точно сами не верите в славное восстание, — заметила я.
— Я верю только в прагматические решения, — ответил он.
Сначала мы прошли в бар, где сидели местные завсегдатаи — зажиточные фермеры, городские профессионалы, те, кто, по их собственным словам, играл на скачках. Коннор представил меня обществу как «свою кузину», намеренно преувеличив степень родства. Для людей его возраста, знавших семейную историю леди Мод, я была дочерью Бланш, которая сначала вышла за лучшего жениха в Ирландии, а потом — за никому не известного человека. Людям помоложе не было дела до фамильных преданий. Для них леди Мод как бы уже ушла из жизни. Они не задавали вопросов о прошлом, я для них была интересна просто как новый человек. Они откровенно оценивали мою внешность. Для этих людей восстания и гражданские войны остались позади, и они хотели идти вперед «к процветанию в Ирландии». Они предлагали мне выпить и заигрывали со мной. Потом кто-то положил руку на плечо Коннору и сказал охрипшим от спиртного голосом: «Ну, Коннор, я тебе вот что скажу: у тебя были две красотки, и только эта — ирландка».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});