Она решительно одернула халат, бросила боевой взгляд в зеркало, но тут ее окликнули:
— Жанна Игоревна!
— А? — Она сначала не поняла, откуда идет звук, испугалась от неожиданности и только потом сообразила посмотреть в сторону окна.
Рентгеновское отделение находилось в цокольном этаже, поэтому в любое время года там было сыро и холодно. Зимой ходили в кофтах и шерстяных носках, а летом всегда держали окна распахнутыми. Сейчас в окне маячили веселая незнакомая физиономия и верхняя часть торса, облаченная в застиранную хирургическую рубашку.
— Ой, вы меня напугали. — Жанна подошла ближе.
На окне была прикручена железная решетка, поэтому диалог напоминал свидание в тюрьме. Через ячейку решетки неизвестный собеседник просунул букетик только что сорванных диких цветочков, Жанна приняла и невольно рассмеялась.
— Это я тот бесстыдник, что сегодня оскорбил вас, — заявил он, ухмыляясь. — Вы меня без маски-то, наверное, не узнали.
Она покачала головой:
— Но я тоже в маске была. Вы-то как меня узнали?
— Поверьте, узнал! — Хирург окатил ее таким нескромным взглядом, что сразу стало понятно — как.
Он просунул руку через решетку.
— Моисеевич. Альберт Моисеевич, — представился он на манер английского суперагента. — Можно просто Альбертик.
Жанна осторожно пожала крупную узловатую кисть. Внезапно развеселая ухмылка исчезла с физиономии Альбертика.
— Хочу извиниться перед вами, Жанна Игоревна, — сказал он серьезно, — в операционной я позволил себе лишнее. Просто мне вас так разрекламировали: «Ах, Жанна Игоревна, Жанна Игоревна! Сейчас придет, сделает такие снимки, каких вы в своей тундре отродясь не видели!» Вот я и решил, вам лет пятьдесят, не меньше, и подумал, что нескромные шутки будут вам только приятны. А сейчас вижу, вы совсем молоденькая… Простите меня, ладно?
— Проехали, — грубовато усмехнулась Жанна, — но больше я прошу вас не подкалывать меня. За кассетой я на автопилоте полезла, мы всегда так делаем, чтобы время сэкономить. Я не думала, что вы отреагируете так… остро.
Альберт Моисеевич улыбнулся, а Жанна наконец-то собралась с духом и посмотрела ему в лицо. Это был мужчина лет тридцати с худощавым нескладным телом и длинным узким лицом. Его никак нельзя было назвать красивым: глаза неопределенного цвета, длинный, по-еврейски унылый нос и тяжеловатый подбородок. Масти Альберт был неопределенной, то ли рыжий, то ли блондин, а светлые ресницы делали его взгляд каким-то растерянным. Но Жанна никогда не уделяла большого внимания внешней мужской красоте. Она умела чувствовать внутреннюю силу, так называемый животный магнетизм, исходивший от некоторых представителей мужского пола. Следовало признать, у Альберта Моисеевича того магнетизма было хоть отбавляй.
— Холангиограммы у вас получились — просто блеск! Действительно, нечасто встретишь такую работу, вы просто художник своего дела, Жанна Игоревна! Я уж думаю, не заказать ли мне вам собственное изображение? А? Возьметесь? Бюст или конный портрет?
— Если вам потребуется снимок, можете на меня рассчитывать, — церемонно кивнула она.
— Знаете, я тут подумал… Давайте я вас с работы провожу? Погуляем заодно, погоды-то стоят… Царские!
Жанна мечтательно взглянула поверх его головы. За окном бушевало удивительно теплое, какое-то дачное лето, победившее унылое асфальтовое наступление мегаполиса. Из каждой щели буйно поднималась трава, пышные зеленые кусты росли даже на козырьке над приемным покоем, а в воздухе, забивая бензиновую вонь, явственно витал аромат сирени.
— Не получится, — сказала она со вздохом, — по трудовому законодательству мой рабочий день заканчивается на час раньше вашего.
— А вы меня подождете?
— К сожалению, не могу. Нужно спешить за ребенком в садик.
— У вас есть ребенок? А муж?
— Мужа нет, — вздохнула она.
— Тогда в чем дело?
От требовательного звонка в дверь Жанна насторожилась. Она никого не ждала. Соседки, чопорные бабульки, тоже не склонны были принимать гостей в девятом часу. Она побежала открывать. На пороге стоял Альберт Моисеевич с букетом сирени и бутылкой вишневого ликера. В то лето все ларьки города были полны вишневым ликером.
— Я тут подумал, не нужно ли вас срочно куда-нибудь проводить.
— Но как вы узнали, где я живу?
— Я очень настойчивый. А если серьезно, посмотрел в документах о гражданской обороне. Там на первой странице указан ваш адрес и телефон. Чтобы оповестить вас о ядерном взрыве, на тот случай если вы вдруг сами не заметите.
— А… — протянула Жанна. — Но я никак не могу вас принять сейчас. Укладываю дочку спать.
— Я зайду позже.
Жанна оглянулась. Соседки стояли в дверях своих комнат, глядя на нее осуждающе. Их хорошо взбитые седые прически сурово покачивались. Она почти наяву видела, как стремительно падает ее рейтинг. Бабульки всегда вполне терпимо относились к Жанне, позволяли Верочке гонять по коридору и вертеться в кухне, а иногда не прочь были занять ребенка — почитать сказку или привить какой-нибудь полезный навык. Но Жанна понимала: вся эта доброжелательность сохранится лишь до тех пор, пока она несчастная одинокая женщина. Стоит ей обзавестись любовником, сразу начнутся враждебные действия. То, что она одна убирает места общего пользования, носит старушкам картошку и периодически моет окна у них в комнатах, не будет иметь никакого значения. Женщину можно уважать, только если она замужем или совершенно одинока — так считали соседки. Во всех остальных случаях женщина — презренное существо.
— Я к вам выйду, — зашептала она. — Только позже, когда ребенок уснет. В десять часов. И не звоните, я сама выйду.
Вера, как обычно, уснула быстро, и Жанна стала собираться на первое за пять лет свидание. Поразить сердце доктора ей было решительно нечем, денег на хорошую одежду не хватало никогда. Эти туфли она носила, еще будучи беременной, универсальные черные брючки сохранились со времен училища, оставалось уповать только на пиджак, подаренный женой бизнесмена, дочь которой Жанна обеспечивала молоком. Косметикой Жанна не пользовалась опять-таки из соображений экономии, спасибо, природа снабдила ее яркими красками лица.
Посмотревшись в большое зеркало в коридоре, Жанна осталась разочарована — унылые, потрепанные тряпки. А сумочка такая страшненькая, что Жанна решила вовсе не брать ее с собой, распихав нехитрое содержимое по карманам.
Ладно, не будем унывать. Что делает женщину? Обувь и прическа. Обувь, старые, абсолютно немодные лодочки, нам не поможет, зато прическа очень даже ничего. Волосы у нее густые, блестящие, пышные. Пряди волнистые, хорошо ложатся и скрадывают дефекты стрижки, которую ей по дружбе делает медсестра неврологического отделения. Жанна энергично начесала челку. Альберт Моисеевич, судя по всему, опытный ловелас и не страдает от дефицита женского внимания, разве может ему понравиться такая замарашка?